Субкультуры: вечное движение
Как меняются сегодня молодежные субкультуры? Кто приходит на смену хипстерам и панкам? Как меняется восприятие молодежных субкультур в обществе? Проблемой, не теряющей своей актуальности и в наши дни, давно занимаются петербургские ученые. На вопросы «Новостей Петербурга» отвечает директор Центра молодежных исследований петербургского филиала НИУ ВШЭ Елена Омельченко.
— Елена Леонидовна, когда зародились субкультуры?
— Понятие субкультур зародилось в послевоенной Европе. В капиталистических индустриальных обществах человек с рождения обязан был соответствовать своему классу. Класс предписывал ему определенную карьеру, культуру, окружение, одежду, вкус. Война, при всей ее трагичности, дала людям право изменить свой жизненный путь и статус. Эта тенденция нашла отражение и в СССР. Люди, побывавшие в Европе, ставшие героями, бойцами-освободителями, с большим трудом могли воспринять необходимость вернуться в свой колхоз, сдать паспорт и не иметь возможности менять свою судьбу.
Начался процесс смешения классов. У людей появилось больше возможностей в плане образования, перемещения в пространстве. Развивалось постиндустриальное общество. В это время стали зарождаться молодежные движения, которые не через открытое противостояние — революцию или бунт, а через культуру стали переопределять свое место в жизни, отказываясь от прямого и обязательного наследования родительского статуса.
Так появились субкультуры.
— Какие субкультуры были первыми? И как их воспринимали?
— Тедди-бойз (у нас — стиляги), панки, скинхеды, позднее готы, хиппи, моды, рокеры. Первые проявления субкультурной идентичности породили первые паники — по поводу морального падения молодежи. Самая жесткая и непримиримая борьба с субкультурами велась в советское время, ведь они подвергали сомнению основные идеологические и духовные ценности. Стиляг и хиппи, как известно, преследовали, обстригали, могли подвергнуть тюремному заключению.
В конце 70‑х — начале 80‑х годов субкультуры стали более расплывчатыми, широкими группами, хотя изначально были практически андеграундными движениями, попасть туда было достаточно сложно. Благодаря индустрии, которая всегда активно реагирует на изменения молодежных пристрастий и тиражирует новые образы, эти образы начинают практиковаться массово, уже безо всякой привязки к идеологии. Со временем стали развиваться клубные, барные культуры — когда человек ищет свою идентичность не через присоединение к очень ярким, эксклюзивным образам, а через тусовку, в которую он входит. Появилось рейв‑движение — массовое движение, которое не является субкультурой, но имеет особые практики, и исследователи в этой связи стали употреблять термин «неоплемена».
— А сами субкультуры в классическом понимании исчезают?
Несмотря ни на что, они по-прежнему существуют.
— Почему они продолжают формироваться?
— Всегда, везде, во все времена часть молодежи стремится к эксклюзивности. Люди растут вместе, могут учиться в одном классе, тусоваться в одном дворе. Но кто-то из них всегда будет выбирать исключительность, а кто-то будет присоединяться к большинству. Субкультурщиков, альтернативщиков, неформалов (их называли и называют по-разному) всегда мало. Любое меньшинство преследуется и маргинализуется большинством. Но оно никуда не исчезает и даже иногда становится разработчиком, источником или законодателем культурных и социальных преобразований.
Был период, и, я думаю, он снова наступит, когда происходили зачистки, борьба с культурным плюрализмом. Субкультурный бум у нас был в конце 80‑х, в 90‑х. А потом стали постепенно закручивать гайки, и в начале 2000‑х на субкультурщиков началась настоящая охота. Такое ожесточенное отношение характерно для закрытых систем, это признак культурной регрессии. Исследования субкультур сводились к наводкам — к тому, как распознать неформалов. В 2005–2006 годах по школам рассылали справки с приметами субкультур, они определялись как группы риска, с которыми должны работать психологи — переубеждать и возвращать к нормальной жизни. По классам запускали анкеты: назови, кто в твоем классе относится к субкультуре. Напоминает советские, пионерские дела — когда на собраниях пытались наставить на путь истинный.
— Кому досталось больше всего?
— Про готов писали, что они чуть ли не едят друг друга, эмо считали суицидальными.
Но тут перепутаны причина и следствие: не среда эмо развивает в молодых людях суицидальные наклонности, а молодые люди, испытывающие проблемы в связи с одиночеством и, возможно, склонные к суицидальным настроениям, включаются в эту среду.
Строго говоря, эмо — это не совсем субкультура, а скорее движение. Оно культивировало эмоции, открытость, мягкость, теплоту, то, чего не хватает некоторым детям. Говорить, что эмо-сцена провоцирует коммуникативные проблемы или что готическая сцена подталкивает к экспериментам со смертью или шрамированием, — это огромное упрощение. Все гораздо сложнее, здесь множество переплетений. Но среди родителей все равно существуют моральные паники.
— К чему приводит общественная борьба с субкультурами?
— Формируется представление о том, что субкультурные дети — это девиантная молодежь. Так называемые исследователи или чиновники даже не считают нужным проводить границу между субкультурами: им все равно, кто ты — гот или скинхед. И это очень опасно во всех смыслах, непрофессионально, усложняет диалог с молодежью.
— Но ведь неформалы не всегда ведут себя в рамках приличия и даже закона.
— Конечно, с рядом субкультур, особенно правонационалистических и реакционных, есть проблемы, и на них нельзя закрывать глаза. Но нужно разговаривать. Один весьма распространенный подход предполагает перевоспитание, социальное лечение. Другой подход — тот, который используем мы, — предполагает глубокое понимание. Это приводит к более гармоничной коммуникации и отказу от ярлыков — кто правильный, кто неправильный, кого надо лечить, а с кем надо работать.
— Всегда ли субкультуры легко определить и различить по внешним признакам?
— Мы обращаемся к смыслу идентичности, а не к ее внешним атрибутам. Все субкультурные сцены отличаются борьбой за истинную идентичность. Это тенденция конца ХХ — начала XXI вв. — попытка отказаться от имени, навязанного медиа и исследователями. Хипстеры не любят, когда их называют хипстерами, готы обязательно уточнят, какие они готы. Это связано с тем, что многие субкультурные имиджи растиражированы благодаря популярной культуре и потребительскому рынку. Многие признаки классических субкультур стали достоянием гопников.
— А чем по-настоящему различаются субкультуры?
— У каждой субкультурной сцены — свои представления о гендере, телесности, о ролях, о нормативности. Нам интересно найти мостики между различными субкультурными сценами, выяснить, как происходит передача субкультурных образов, как они становятся модным трендом и почему молодежь это практикует. Почему многие хотят быть похожими на хипстеров и почему самим хипстерам при этом важно сказать: «Вы вообще никто, и звать вас никак, и мы вообще из разных песочниц»?
— Хипстеры сейчас, похоже, уходят на второй план. Кто приходит им на смену?
— Так называемые weet — это теперь будет новая игрушка, новая потребительская ниша. Weet от слова sweet — это такие мягкие, беззлобные дети, которые любят друг друга, но отказываются от беспорядочного секса, возрождение хиппи в новом обличье. В отношении друг к другу и к миру у них преобладает нежность и теплота, они не позеры, скорее скромняги. Они очень аккуратненькие, чистенькие, носят бабушкины кардиганы, замшевые ботинки. Как всегда, воображение журналистов и маркетологов начинает приписывать новому поколению или новой субкультуре особый вид одежды и аксессуаров, свои книги и фильмы.
— Что сейчас происходит с субкультурами в России?
— Сейчас мы можем наблюдать некоторое затухание культурной активности, что вполне естественно в связи с консервативным поворотом, который отличает гендерную политику в России. На первый план выходит традиционная семейная социализация, воспитание патриотизма, что предполагает присоединение к большинству, определенные запреты культурной инаковости, единый взгляд на историю, определенные предпочтения в искусстве, музыке и так далее. Это не значит, что субкультуры исчезли. Они могут меняться, образовывать новые ядра. Если все это будет продолжаться, они уйдут в подполье, как это было в самом начале, в 70‑х, когда уже были стиляги, советские панки.
— Как вы изучаете субкультуры? Внедрение в среду? Интервью? Опросы?
— Есть исследователи, которые, преследуя политические цели, внедряются в среду — особенно если подразумевается социальная опасность субкультур. Но мы так не работаем. Мы практикуем включенное наблюдение, то есть исследователь говорит, что он исследователь, объясняет свою роль и задачу. У меня есть опыт исследования скинхед-сцены в Воркуте. Вхождение в среду, как правило, происходит с помощью проводников. Процесс завоевания доверия бывает очень долгим. Нельзя разделять взгляды, которые приняты в этой среде, иначе теряешь исследовательскую идентичность, но все равно устанавливаются дружеские связи. Так что выходить из среды тоже очень сложно. Мы берем глубинные интервью, изучаем субкультурные артефакты.
— Вхождение в субкультуры, как правило, происходит в подростковом возрасте, в юности?
— Я думаю, что это очень хороший период в жизни. Одна из общих потребностей возраста — попробовать новое. Часто она принимает негативные формы — алкоголь, курение, наркотики. Но это период жизненных проб, именно так люди вступают на путь самоопределения, самопоиска, ответа на вопросы — кто я, для чего я, с кем я? Это общие вопросы. Ответы могут быть разные, но включение в субкультуру помогает молодым людям обрести себя, друзей, избежать одиночества. Помимо фана, молодость — это время одиночества. Не всем подросткам удается найти свою компанию, добиться понимания, завоевать определенный статус. Возможность приобщиться к капиталу субкультуры — это возможность повысить свой уровень. Ребята, включенные в субкультурные сцены, как правило, ориентированы на высшее образование, это продвинутая часть молодежи. Так что я против моральных паник, я за диалог.
Беседовала Нина Фрейман