Елена и Дмитрий Омельченко: «Писать друг другу поздравительные открытки»
Новые герои проекта «Семьи Вышки» — социологи из Санкт-Петербургской школы социальных наук: Елена Омельченко, директор Центра молодежных исследований, и ее сын Дмитрий Омельченко, научный сотрудник центра, режиссер-документалист. В интервью мы поговорили с ними о детстве, 90-х, особенностях поколения альфа, патриотизме и принципах, на которых строится семья.
— Елена Леонидовна, расскажите о своем детстве. Кем были ваши родители? Какая атмосфера вас окружала?
— У меня были совершенно удивительные родители. Мама — Мариам Владимировна Волчек, патологоанатом, окончила Омский государственный медицинский университет, работала заведующей отделением больницы, человек очень умный, начитанный, увлекающийся живописью и Пушкиным. У нас в родительской квартире до сих пор огромное собрание альбомов всех классических мировых музеев и художественных галерей и большое собрание сочинений Александра Сергеевича, воспоминания о нем, книги о его жизни и творчестве.
Папа — Леонид Константинович Волчек, окончил Ленинградский химико-технологический институт, всю жизнь строил и руководил кожевенными предприятиями. По долгу службы он часто переходил с места на место, и мы переезжали: Ульяновск, город Клинцы Брянской области, Краснодар…
Я росла с братом Димой, его не стало, к сожалению. Он тоже был врачом. А я выбрала другую профессию. Философия интересовала меня с 8-го класса, и, надо отдать должное, родители всегда строили воспитание на принципах добровольности, говорили: «Леночка, сама решай». Так меня отпустили в Москву, и с 17 лет я начала жить самостоятельно.
Первый раз я не поступила: в МГУ был очень большой конкурс, приоритет отдавался людям со стажем, а у меня его, естественно, не было. Год я отработала на Заводе им. Лихачева, жила в рабочем общежитии. У меня был мягкий режим воспитания и жизни, семья никогда ни в чем не нуждалась, поэтому такой достаточно тяжелый жизненный опыт мне был важен и нужен.
— Родители помогали вам? Вы чувствовали их поддержку, когда учились в Москве?
— Конечно! Но материально не так сильно, если сравнивать те времена с нынешними. У меня была приличная стипендия, ее хватало на жизнь. Когда я работала на ЗИЛе, я неплохо зарабатывала и приезжала к родителям с подарками, для меня это было важно — чувство ответственности, самостоятельности.
Наверное, это были главные качества, которые они мне привили: ответственность, добросовестность, порядочность. Причем не через слова и назидания, а через демонстрацию собственной жизни: как они строили отношения с друзьями, с коллегами.
Наш дом всегда был полон гостей, мы вместе отмечали праздники, пели песни (я окончила музыкальную школу, играла на гитаре). Родители всегда радовались, когда я приезжала из университета. Поскольку я оказалась в очень продвинутой среде и становилась все более критичной и рефлексирующей по поводу происходящего, они немного пугались моих изменений, но воспринимали их мужественно. Я безмерно благодарна им за то, что они принимали меня такой, какая я есть. Когда я привозила бесконечное количество друзей в гости, они всегда с радостью их встречали, общались с ними — у меня была очень принимающая и понимающая семья.
— А как прошло ваше студенчество? Как на вас повлияла школа МГУ?
— В то время это был такой островок развития самостоятельного мышления. Преподаватели были невероятно интересные. Например, преподавательница такого странно звучащего сейчас предмета, как политическая экономия капитализма, водила нас на фильмы Тарковского, после которых у нас были бурные дискуссии. Помимо философии, с 9-го класса я увлекалась театром и кино. Параллельно с МГУ поступала в ГИТИС на театроведческий, благополучно не поступила, но любовь к театру у меня осталась. Был даже опыт создания своего маленького театра, но уже позже. А в университете кипела жизнь с обсуждениями, с книгами, которые только начали появляться: Фрейд, Ницше, Шопенгауэр, Адорно и многие другие. Студенческая жизнь, самостоятельная, философская, сыграла важную роль в моем становлении.
— И все-таки из философии вы пришли в социологию. Почему?
— Философия заложила понимание мироустройства, сформировала подход к анализу, критическое мышление, но мне хотелось какого-то более практического применения своих знаний. И когда в МГУ открылась кафедра, а потом отделение социологии, я без сомнения ее выбрала, хотя в то время это была начинающая дисциплина с очень советски ориентированным уклоном, скорее обслуживающая наука. Но мне повезло с научными руководителями, они были открыты к миру и к пониманию того, что это за наука в целом. Мы читали Владимира Ядова, Игоря Кона — это были яркие, выдающиеся социологи. Меня все это очень увлекло, и диплом я писала про демографическую ситуацию в Москве с точки зрения социологии (на тот момент я работала в Институте Москвы). После поступила в аспирантуру МГУ, но диссертацию защищала уже по направлению социологии культурной жизни.
Одновременно с защитой я родила сына. Из-за трудностей в личной жизни мне пришлось переехать из квартиры на Арбате в общежитие, а затем — к родителям в Брянскую область. Когда ребенку был почти год, муж получил место в Ульяновском драматическом театре (он окончил Школу-студию МХАТ, подавал большие надежды), и мы переехали в Ульяновск. Я поступила на работу в педуниверситет на кафедру философии, а через пару лет — на кафедру социологии. Здесь началась активная, бурная жизнь, сопряженная с преподаванием, с исследованиями, с театральной студией, с киноклубом. Это были 90-е годы, когда ввозились фильмы из посольств. У нас было организовано целое кинодвижение: мы передавали записи из одного города в другой, встречали эти бобины, прилетавшие к нам самолетами, с переводчиком-синхронистом, организовывали кинопоказы… Это было круто!
Когда Дмитрий уже ходил в школу, я таскала его на все репетиции нашего студенческого театра. Мы ставили спектакли, капустники. Я была молодым преподавателем, была полной сил и энергии, и мне это очень нравилось.
— А как вы оказались в Вышке? Как появился Центр молодежных исследований?
— Когда в Ульяновске открылся филиал МГУ (потом он стал Ульяновским госуниверситетом), меня позвали на роль заведующей кафедрой социологии. Там мы организовали научно-исследовательский центр «Регион». Постепенно он стал набирать обороты, появились международные связи. Мы активно работали во всем российском поле, я знала ключевых социологов конца 90-х — начала 2000-х как из питерского Центра независимых социологических исследований, так и из московского Института трудовых отношений. После очередного большого всероссийского исследования меня пригласили в Санкт-Петербург, в партнерский центр «Региона», из которого впоследствии по инициативе Вадима Валерьевича Радаева вырос Центр молодежных исследований. До этого исследовательской структуры такой направленности не существовало, был только Институт детства, но это другое. Ниша была востребована, и я с радостью занялась формированием и развитием нового центра. В этом году ему исполняется 15 лет.
— Чем занимается Центр молодежных исследований сегодня? Какие у вас задачи?
— Мой личный научный интерес связан прежде всего с исследованиями молодежных культур, субкультур, солидарности в молодежном сообществе. Второе значимое направление, у которого уже много проектов, — это изучение поколений. Мы исследуем разнообразные фокусы, как формируется ценностный мир каждого поколения, существуют ли значимые различия с предыдущими и в чем: в графике жизни, в балансе труда, занятости и досуга, в определенных жизненных планах, в карьерных амбициях. И каждый раз мы пытаемся преодолевать существующую мифологию вокруг поколенческой теории.
Еще одно яркое направление — это исследования, связанные с вовлеченностью молодежи в малый бизнес, в крафтовую экономику, в предпринимательство. И, наконец, исследования креативного потенциала молодежи в контексте образовательной и трудовой миграции.
— Вы упомянули теорию поколений. Что отличает, по вашим наблюдениям, современное поколение, условно — тех, кому сегодня 18–25 лет
— Во-первых, у них другое отношение ко времени, другая темпоральность. Мы наблюдали эту особенность у миллениалов, а, например, у сегодняшних студентов она становится еще ярче. Горизонт их планирования ограничивается максимум 1–2 годами, потому что мир вокруг предельно неопределен, имеет огромное количество рисков: экологических, технологических, геополитических и многих других. Поэтому жизнь начинает концентрироваться исключительно на настоящем. В этом смысле их цели более прагматические, ориентированные на результаты ближайшей перспективы.
Во-вторых, для этого поколения становится наиболее значимой субъектность. Начинают в большей степени цениться личные границы, большее внимание уделяется самооценке, состоянию своего здоровья, как физического, так и ментального.
В-третьих, мы видим, что молодые больше вовлечены в семью, они ближе к родителям, к родственникам, не считается зазорным просить у них помощи.
В какой-то степени это обосновано ситуацией увеличившегося риска в связи с ковидом. Как результат, за последние годы выросла значимость социальных связей, то есть поддержки, которую можно получить, и здесь семья оказывается вне конкуренции.
Не могу не отметить новый уровень цифровизации и множественность выборов, которые дает цифровая среда и с точки зрения навыков, и с точки зрения формирования идентичности, и с точки зрения жизненных выборов. Если говорить о студентах ВШЭ, то они более подготовлены, более образованны и конкурентоспособны (в сравнении с более старшим поколением). Возможно, у них меньше энциклопедических знаний, но они готовы участвовать в дискуссиях, они очень интересные собеседники.
Кстати, один из сюжетов, который мы сейчас готовим, — это исследование о молодых ученых всех четырех кампусов Вышки: об их представлениях о будущем, различиях между молодой наукой кампусов и т.д. Сейчас мы в процессе анализа, и, я надеюсь, к юбилейной конференции нашего центра я смогу подготовить доклад по первым результатам этого проекта.
— Дмитрий, расскажите, как проходило ваше детство? Кто оказал на вас наибольшее влияние?
— Основным преимуществом детства, отрочества и юности, эдаким фундаментом, стало то, что я рос на два дома, в двух очень разных городах. Дом номер один был в Ульяновске, номер два — в Краснодаре. В Ульяновске доминировал родительский мир культурного развития, интеллигенции, но без лишних назиданий, вполне комфортный и интересный, в Краснодаре тон задавала дворовая среда и тяжелый металл.
— Почему вы выбрали социологию и почему режиссуру? Как вы связываете эти два направления деятельности?
— Мне всегда была интересна интеграция в размеренную жизнь человека, наблюдение за людьми, общение, причем максимально глубокое, когда ты ищешь причины того или иного поступка, жизненного решения. И в этом смысле социология, качественная парадигма, возможность двигаться в своем исследовании во множестве направлений мне очень подходит. Я не очень люблю теорию, особенно замшелую, мне ближе полевые исследования. Я был в местах, многими игнорируемых: от ультраправых молодежных сцен Бирмингема до невинно-левых общин Лиссабона, от монгольских степных танцевальных клубов до элистинских самодельных рейвов, от питерских поэтических тусовок до биробиджанских центров поддержки матерей-одиночек. Это и многое другое было бы невозможно без работы в проектах Центра молодежных исследований. Они как раз утоляют мой жизненный интерес. В том числе и документальное кино. Одно дело, если я приеду и расскажу вам о том, как я провел полевое исследование, а другое дело — если покажу. Конечно, и то и другое будет моей интерпретацией, но ваше восприятие сказанного мною и увиденного лично вами будет разным.
Недавно считал, сколько интервью мне удалось провести, насчитал около 500. И почти все, кроме самых ранних, я помню. Помню людей, с кем говорил, и уж тем более знаю всех, о ком снял фильмы. Целостно или по касательной.
В своих работах я стараюсь ничего не пояснять, не разжевывать, как это делают многие документалисты, мне хочется как можно больше времени уделить рассказу самих героев. Часто для киношного эффекта проблема либо создается с нуля, либо насильно поддерживается кинематографическими инструментами. Я стараюсь это минимизировать, просто показываю, какие разные, самобытные люди существуют на нашей планете, какой удивительный сам по себе человеческий мир.
— Недавно вышел ваш фильм о студенческой экспедиции в Гималаи. Над какими проектами вы работаете сейчас, куда планируете отправиться дальше?
— Опять в Гималаи, но в другой регион, цель у нас будет схожая с предыдущей — описать влияние климата на природу и человека, понять, как местные жители справляются с вызовами современности. Во многом эта проблема может касаться и нас, особенно горных регионов нашей страны: Алтая, Приэльбрусья. Над этим проектом работает целый отряд профессионалов, в том числе наши студенты, магистранты и бакалавры: мы делаем интервью, снимаем фото/видео, ведем полевые дневники, пишем научные и научно-популярные статьи, планируем организовать выставку.
Кроме того, уже второй год мы проводим мастерскую документального кино и фотографии, которой я руковожу. Еще один наш проект, который стартовал в этом году совместно с фондом, занимающимся онкобольными детьми, — это съемка 12-серийного фильма, посвященного преодолению тяжелых заболеваний детьми и их родителями в Петербурге. Мне кажется, что это очень важный социальный проект.
Также было положено начало исследованию творческого потенциала и устойчивости молодежи Северо-Кавказского региона. Мы уже побывали в Нальчике, продолжим в Пятигорске, а на следующий год нас ждут не менее интересные локации: Ставрополь, Черкесск и Владикавказ. Параллельно с проведением полевого исследования будем снимать и документальное кино.
— Вы учились в одном из топовых мировых вузов — New York Film Academy. Почему вы решили вернуться в Россию и продолжить работу здесь?
— До этого я еще год работал в Великобритании, в Бирмингеме. Почти в каждой стране, где я был, а таковых наберется под 40, я проводил много времени. По месяцу, по два. Везде я закапывался под кожу, дабы почувствовать ритм города и сердцебиение народа. И нигде я не чувствовал такой родной и искренний бит, как в России.
Отвечая на ваш вопрос, не могу не вспомнить своих бабушку и дедушку. Думаю, что именно они привили мне безусловное чувство патриотизма. Ульяновск и Краснодар 90-х и начала 2000-х — отнюдь не романтичные места для взросления. При всем этом я всегда обожал свою страну, чтил ее историю, уважал ценности, религиозное, национальное разнообразие и всегда понимал, что у нас абсолютно уникальная национальная идея, которую мне никто не формулировал, но она всегда была у меня в голове. И это не квасной патриотизм: я видел все своими глазами тогда, вижу и сейчас. Мне кажется странной огульная критика всей России, исходящая от людей, едва выходивших за пределы своей парадной. Помнится, в Англии ребята-алжирцы, работавшие со мной в пиццерии, дико удивились, когда я не пошел подавать документы на убежище. А я удивился и до сих пор удивляюсь, что кто-то хочет сменить место жительства.
Помнится, в Англии ребята-алжирцы, работавшие со мной в пиццерии, дико удивились, когда я не пошел подавать документы на убежище. А я удивился и до сих пор удивляюсь, что кто-то хочет сменить место жительства.
— Есть ли у вас с мамой какие-то семейные традиции?
— Писать друг другу поздравительные открытки. Мама обижается, если я забываю это сделать. Причем важно, чтобы это были не общие слова или открытка с уже сочиненным кем-то стишком, а развернутое письмо об отношениях, о том, чего бы хотелось. Иногда я нахожу старые записи, которые содержали долгие трактаты о том, каким человеком я должен стать. Видимо, были подозрения, что я стану не очень хорошим.
— Как вы считаете, на чем должна строиться семья?
— Базовые вещи — уважение к персональным границам, безусловная любовь и готовность помочь везде и всегда. Доброта, конечно же. Если они есть, то семья выдержит любые испытания.