«Городские легенды»: фотограф Юрий Молодковец о любимых местах в Петербурге

Подглядывать за городской жизнью, особенно летней, интереснее всего с теми, кто ее фиксирует,  например — с фотографами. Сегодня мы отправимся на прогулку по Петербургу с Юрием Молодковцом, фотографом Эрмитажа, сооснователем «Митьки-Газеты» и преподавателем Школы дизайна НИУ ВШЭ — Санкт-Петербург. Из интервью вы узнаете, в чем особенность фотографий Бориса Смелова, какая судьба у пиджака Сергея Довлатова и что интересного можно найти на блошином рынке.

Фото НИУ ВШЭ — Санкт-Петербург

Место, которое вдохновило на творческий проект

Это, конечно, Эрмитаж, в котором я проработал уже 30 лет. Попал я туда почти случайно: у меня не было ни цели, ни мечты работать в Музее. Но оказавшись там, я понял, как сильно мне повезло. По красоте и гармонии это невероятное пространство.

Как я оказался в Эрмитаже? Дело было в конце 80-х — начале 90-х, когда я работал в проектном институте «Гипроцемент». Надо понимать вообще, что это было за время. Писатели достали из столов свои рукописи, фильмы перекочевали с полок в кинотеатры… В общем, это был самый настоящий взлет культуры. И вот в моей фотолаборатории был клуб, где мы с сотрудниками института собирались, пили чай, обсуждали неофициальное искусство…

Параллельно с этим я познакомился с митьками. Сначала заочно, через знаменитые гравюры Васи Голубева: «Митьки помогают Менделееву клеить чемодан», «Митьки отдают свои уши Ван Гогу» и другие. Потом я увидел работы митьков на выставке и еще больше их полюбил. Собственно, на какой-то из выставок мы и познакомились — потому что у меня появилась идея издавать «Митьки-Газету». Так моя фотолаборатория превратилась в редакцию «Митьки-Газеты», Вася Голубев стал  главредом, плюс появился редакционный совет: Шагин, Шишкарев, Флоренский.

В процессе работы над газетой я осваивал полиграфический процесс. Как-то обратился за консультацией в издательский отдел Эрмитажа, а они увидели, что я такой молодой и трудоголик, и пригласили к себе. Так и началась наша большая история с Музеем.

За эти годы реализовано очень много фотопроектов с Эрмитажем, они все для меня важны, более того, со временем в проектах проявляются новые смыслы, которые я раньше в них не закладывал. Существование проектов в общественном пространстве очень ценно: они растут, развиваются и ты не стоишь на месте.

Любимый дом в Петербурге

Один из парадных — Меншиковский дворец, это тоже один из эрмитажных объектов.Там хорошо сохранились интерьеры XVIII века. Кроме того, он участвовал в проекте «Приключения голландской плитки», который обрел десятки миллионов зрителей онлайн и побывал в виде выставки в шести городах России.

А непарадный — мой дом на 6-й линии Васильевского острова. У этого места три прекрасных достоинства. Первое — если мы обратимся к плану Петербурга, который Леблон предложил Петру I, то увидим, что мой дом находится в центре этого эллипса, прямо в царском дворце. Второе — окна моей квартиры выходят на Благовещенскую церковь — вид, который волнует меня каждый день. Третье — на стенах моей квартиры висит 400 произведений искусства. Их авторы — мои любимые художники Ленинграда и Петербурга, со многими из них мы хорошо знакомы. Все эти картины — восторг моей души, видеть перед глазами произведения любимых авторов — большое счастье.

Место, о котором хочется рассказывать всем и каждому

И снова Эрмитаж. Я чувствую внутреннее содержание Музея, знаю его предназначение для человечества и знаю свое место в нем. И при этом Музей продолжает меня удивлять, восхищать и помогает делать новые открытия. Есть петербуржцы, которые ни разу не были в Эрмитаже. Вот это зря. Многие оказываются здесь впервые с родственниками, которые приехали откуда-то издалека. Это интересный, но печальный парадокс. Я считаю, если ты живешь в Петербурге, то обязан вести активную культурную жизнь.

Конечно, я могу много рассказать о любом здании Эрмитажа, но в этот раз вспомню о Главном штабе, куда в 2013 году переехали картины французских импрессионистов и постимпрессионистов. Раньше они висели на третьем этаже Зимнего дворца.

Третий этаж всегда был местом паломничества и у туристов, и особенно у ленинградских неофициальных художников. С 1953 года в Ленинграде сформировалось целое поколение художников, которые владеют линией и цветом Матисса, мерцанием Боннара, конструкциями Пикассо… А культовым стал Марке. У себя на родине он был менее популярным, а ленинградцам полюбился — за тонкое понимание города на воде.

Когда закончилась реконструкция Главного штаба, французы переехали туда на четвертый этаж. Была надежда, что и туристический поток перенаправится, облегчив нагрузку на Зимний дворец. Но этого, на удивление, не произошло. Так что Музею предстоит еще много работы и в навигации, и в информативности.

Место, которое хочется держать в секрете

Мой секрет не в местах, а в том, что я знаю, когда их посещать, чтобы они открылись с новой стороны. Этим взгляд фотографа отличается от любого другого. Вот недавно я со своим младшим сыном ходил в Зимний дворец на пасхальный концерт. Погода была солнечная, и я стал показывать сыну, какие эффекты можно получать, когда солнце тонкими лучами проникает в галерею Растрелли и Иорданскую лестницу. Их пространство действительно выглядели совершенно иначе. И чтобы это увидеть, не нужно быть сотрудником Эрмитажа: достаточно прийти в Музей в нужное время. 

Место с любимой историей

Невский проспект

Я родился не в Петербурге, а в Эстонии. Сюда переехал, когда поступил в институт. Шел процесс познавания города. Как-то я шел по Невскому проспекту и встретил Володю Шинкарева. Мы обнялись, поговорили минуты полторы и разошлись по своим делам. И вот в этот момент я понял, что стал горожанином — потому что просто встретил знакомого петербуржца на улице.

Сейчас я встречаю знакомых постоянно, где бы ни оказался. Вот выйду из дома — наверняка встречу Сашу Петросяна или Диму Горячева (российские фотографы. — Прим. ред.). Зайду в Филармонию послушать концерт — так потом в антракте руки заболят: так много знакомых я обниму. 

Блошиный рынок на Удельной

Удельная — это музей под открытым небом, территория искусства. Специально для нас продавцы разложили свои натюрморты — минималистичные или роскошные, умные или дурацкие… В общем, весь спектр голландского натюрморта XVII века. Интересны там даже не сами вещи, а их сочетания, которые не способен придумать ни художник, ни искусственный интеллект: в них есть гениальная драматургия совмещения несовместимого, абсурда, по сути — самой жизни.

Особенность блошиных рынков в том, что туда можно прийти за чашкой, а уйти с картиной Рембрандта, сделанной наивным художником ХХ века. Они непредсказуемы в предсказуемом мире. В этом их главная сила. И это территория свободы, которую мы так жаждем. Тут все ведут себя на равных, весь спектр человеческого поведения — от запредельной вежливости до такого же хамства. И это настоящая жизнь.

Интересных находок с Уделки у меня хватает. Некоторые из них я хочу подарить Эрмитажу. Например, у меня есть вырезка из старой газеты 1917 года со снимком женского батальона, который защищает Зимний дворец. Или вот недавно я купил фоторепродукцию Сикстинской мадонны на альбуминовой бумаге. Снимок хорошо сохранился, сделан он в 1901 году фотографом Bruckmann. Надеюсь, он тоже окажется в музейном собрании.

Вещь с петербургской историей

Начну издалека. Как-то в редакцию «Митьки-Газеты» зашел художник Александр Флоренский. 

— Хочу, — говорит, — с тобой посоветоваться. Мне как художнику предложили оформить трехтомник Довлатова. Вот думаю, соглашаться или нет.

Довлатов на тот момент был моим любимым писателем — и Сашиным, кстати, тоже, и я ответил:

— А если бы к тебе пришел Пушкин и попросил нарисовать иллюстрации к своим стихам, ты бы тоже сказал ему: «Надо подумать»?

В итоге Флоренский оформил трехтомник, сейчас издание стало библиографической редкостью. А я даже помог как фотограф: отснял карты Ленинграда, Таллина и Нью-Йорка для форзацев всех книг.

На этом история не кончилась. Однажды я заглянул в гости к Флоренскому. Он встретил меня абсолютно счастливый, в пиджаке, который был явно ему велик. Я посмотрел на Флоренского в полном недоумении.

— Ты что, не понимаешь? — изумился он. — Это же пиджак Довлатова. У меня их два…

— Второй — мой! — сурово произнес я.

Саша замешкался на минуту, но вспомнил мой мудрый совет и вручил мне клетчатый пиджак великого писателя. И все-таки — как пиджаки оказались у Флоренского? На презентацию трехтомника приезжала вдова Сергея Довлатова. Она привезла с собой два чемодана вещей и стала раздавать их знакомым Довлатова и людям из общего круга. Саше достались пиджаки.

 Довлатовский пиджак я стал надевать на все важные события. А поскольку я веду активную культурную жизнь, то быстро понял, что пиджак рассыпется, если его так нещадно эксплуатировать. Тогда я начал использовать его только для каких-то проектов. Поначалу снимал в нем всяких друзей и знакомых. А потом появился фестиваль «День Д» — и я начал снимать в нем всех желающих за донат в пользу фонда AdVita. Так пиджак начал работать на благотворительность и помогать людям.

Любимое место в Ленобласти

Я люблю Петергофскую дорогу. Когда у меня много свободного времени, я отправляюсь именно туда. Петергофская дорога начинается у Старо-Калинкиного моста и тянется за Ораниенбаум, до Красной Горки. Для меня ее открыл историк архитектуры Сергей Горбатенко, с которым мы вместе работали над книгой «Новый Амстердам» о голландских образах Петербурга. 

У Горбатенко есть много статей и трудов, посвященных Петергофской дороге, очень подробных, исчерпывающих. И вот благодаря ему я понял, что это ожерелье, которое состоит не только из крупных бриллиантов вроде Стрельны и Петергофа, но и таких мест, как дача Львова, Знаменка и Мордвиновка с шишкинскими дубами.

А раньше по дороге в Ораниенбаум я обязательно заезжал в кафе «Красная ворона» своих друзей архитекторов-«Витрувиев» с уникальным, революционным интерьером.

За что вы ненавидите Петербург

У меня нет таких чувств к нашему городу. Что здесь вообще может раздражать? Вот, например, кому-то не нравится Лахта-центр, а я считаю башню важной архитектурной удачей. Она прекрасно смотрится и с залива, и с Васильевского острова, и вокруг нее должно вырасти еще несколько небоскребов. А вот если бы башня появилась на Охте — там, где ее задумывали изначально, — вот это были бы ужас и катастрофа.

За что вы любите Петербург

Петербург создан по всем законам изобразительного искусства. Как и всякая картина, он имеет не только безукоризненную живописную сторону — блистательный Петербург, но и обратную сторону холста — этот образ увековечен Достоевским, Некрасовым и ленинградской довоенной и послевоенной неофициальной прозой и поэзией. Город, построенный по таким странным правилам, невозможно загубить. Петербург пережил революцию и блокаду, что тоже говорит о том, насколько он крепок и непрост. Его мужество —  такая же ценность, как красота в архитектуре, музыке, литературе.

Блиц: Борис Смелов или Сергей Подгорков

Подгорков — важное имя в ленинградской фотографии. На своих снимках он фиксировал неформальную культуру и тех великих людей, которые ее создавали. Эти фотографии, безусловно, обладают исторической ценностью. Но если уж выбирать, чьи снимки вешать на стену, я предпочту работы Бориса Смелова.

Борис Смелов — огромная, мировая величина. Многое в его творчестве остается для меня загадкой. Взять, например, его натюрморты: некоторые предметы кочуют из одного кадра в другой. Но вот поди сними все это, как Смелов…

Взгляд Смелова на город уникален и по ракурсам, и по точкам съемки, и по времени года, суток. При солнечном свете он тоже снимал, когда нуждался в контрасте. Но чаще на его снимках оказывается Петербург в пограничном состоянии — когда выпал снег и вот-вот растает. Что делал Смелов, когда видел такую погоду? Лез на крышу. По логике кажется: ну зачем это нужно? Когда снег тает, на крыше появляются проплешины, постоянные перебивки белого с черным. Появляется ритм, который становится композиционным решением всего кадра. Замечать такие вещи — подлинное мастерство.