«Городские легенды»: юрист Ярослав Болдинов о любимых местах в Петербурге

Сегодня мы отправимся на прогулку по парадному и непарадному Петербургу вместе с Ярославом Болдиновым, старшим преподавателем кафедры финансового права. Все детство он провел на Петроградке — на углу Красного Курсанта и Малого проспекта, частенько бывал у «Камчатки» и дома Басевича, а потом стал регулярным гостем Сенатской площади. Куда идти за атмосферными органными концертами, где рокеры покупали пластинки и кассеты на Карповке и о чем говорит особняк Шретера — в интервью.

Фото НИУ ВШЭ — Санкт-Петербург

Место, которое вдохновило на исследования

В нашем городе таких безумно много. Одно из них — бывшее здание Сената. Вокруг него сосредоточились все исторические события, которые так или иначе меняли российское общество. Сейчас на Сенатской площади, 1 заседает Конституционный Суд РФ, который многое сделал для того, чтобы Конституцию могли понимать и простые люди. Чтобы этот текст не был декларацией или актом для узкого круга, а чтобы он приходил в дом к каждому человеку и оставался там.

Здание Конституционного Суда имело для меня большое значение. Туда я попал на практику еще студентом. Не всем так везет: иногда практика превращается в уроки кройки и шитья. Учащимся натурально дают кипы дел, нитку, иголки и говорят: «Сшивайте». Но нам к нам относились как к самым настоящим коллегам. Дали реальные дела, попросили подготовить по ним свою позицию. Ни капли снобизма, настоящее академическое отношение! Вряд ли наши мнения влияли на судей, однако быть услышанным всегда приятно. Ведь что такое право? Это голос всего общества, поэтому и маленького мнения здесь не бывает. Через отношение к нам, студентам, это чувствовалось.

Мне в целом кажется: когда институция теряет человеческое лицо — это самое страшное, что может с ней случиться. Ведь если из права уйдут милосердие и справедливость, оно превратится в машину, способную задавить кого угодно. Законы написать легко. Это такая же книга, как многие другие. Но есть нормы, которые стоят над законами и защищают каждого человека в отдельности. Право их учитывает, чтобы люди могли сосуществовать, а не совыживать.

Любимый дом в Петербурге

Это особняк Шретера напротив Новой Голландии. Он показывает нам немного другой, затерявшийся во времени Петербург, который впитал все, что происходило на его земле. В нем нашли выражение элементы германской готики и классические итальянские пропорции — а где был бы Петербург без архитекторов из этих стран?

Свой особняк Шретер расположил рядом с доходным домом собственного авторства. Хороший знак! Доходные дома строились под сдачу, конкуренция была очень высокой. Если уж Шретер решил построить особняк рядом с этим самым домом, он явно гордился своим творением. К тому же эти постройки объединены дворницкой и палисадником. Очень по-хозяйки. Такие мелочи показывают безусловную любовь человека к тому, чем он занимается.

История особняка довольно печальна. Построенный как частный дом, в советские времена он превратился в коммунальную квартиру. Одно дело, когда такое происходит с доходным домом, где раньше можно было снять жилье. И совсем другое — когда коммуналкой становится дом, который владелец строил под себя. Общество вторглось во внутренний мир человека — и отнюдь не с добрыми намерениями. В итоге гармонии лишается и общество, и человек. Но с другой стороны, эта история — отличная аллегория того, что случилось со страной в начале XX века.

При всем этом начало XX века было временем большого авангарда, яркое и мощное. Оно стояло на том, что все старое нужно отринуть, а новое, наоборот, создать. В этом есть как насилие, так и стремление к новизне. Посмотреть на ту же школу в виде серпа и молота на проспекте Стачек — в ней есть что-то пугающее, но в самой архитектуре виден большой полет фантазии. С другими зданиями точно так же: они внушают страх, это видно и по дневникам современников — того же Юрия Олеши. Но что они заслуживают рефлексии — это уж наверняка. На мой взгляд, авангард в архитектуре оказался намного интереснее, чем консервация, которая за ним последовала. Движение остановилось, ему на смену пришла фасадность сталинского ампира, которая не имела принципиально нового содержания.

Место, которое хочется показывать всем и каждому

Есть одно место, куда сложно попасть, но если оказаться там, то невозможно не влюбиться. Это Мальтийская капелла, которая входит в ансамбль Воронцовского дворца. Она построена для рыцарей Мальтийского ордена — в его сохранении был сильно заинтересован Павел I. Эта капелла до сих пор сохранила рыцарскую эстетику. Интересна она и своими концертами. Все дело в том, что для зала капеллы был специально построен орган — с учетом всех особенностей помещения. Именно поэтому звук там просто невероятный. И инструмент аутентичный: его восстановили в начале нулевых.

Конечно, есть еще одна причина, почему мне мила капелла. Там обвенчался с супругой Лев Иосифович Петражицкий — один из самых интересных классиков дореволюционного права.

Особое место в моем сердце занимает Петроградка. Старый добрый треугольник — «Чкаловская» — «Спортивная» — «Горьковская». Наверное, эти чувства знакомы каждому, кто окончил 610-ю классическую гимназию. Если мне нужно показать туристу, чем дышит Петербург, я веду его в те края.

На Петроградке нет той фальши, которая свойственна Невскому проспекту и прилегающим к нему улицам. Здесь больше настоящего Петербурга, даже запахи — и те аутентичные. На архитектуру всех возможных эпох этот район тоже богат. Можно прогуляться от Домика Петра I до авангардных домов за мечетью — и все это рядом, почти в одном месте.

В последнее время Петроградка приобретает лоск, и меня это в какой-то степени печалит. Не подумайте, мне нравится, когда за зданиями ухаживают. Я ценю бережную реставрацию. Но мне важно, чтобы дух города сохранялся. Вот, например, неподалеку от Чкаловского проспекта у завода «Пион» снесли часть старых фабричных зданий и построили жилой комплекс. А ведь фабричная архитектура не менее ценна, в ней чувствуется какой-то импульс. Если в здание можно вдохнуть новую жизнь, которая будет поддерживать этот импульс, — прекрасно, надо это делать. Сейчас, когда я прохожу мимо этой застройки, то вижу безликую коробку. А ведь когда-то там были байкерские полуподпольные бары и рок-клубы. Но их время ушло. Или моя персональная боль — дом Басевича. Я много раз гостил там, а когда парадные начали пустеть, то бродил по ним со своими одноклассниками, выбирался на крышу. Это здание создавало на Большой Пушкарской особую атмосферу и гармонировало с Печатным двором. Не могу представить, что будет с Петроградкой без него.

Место, которое хочется держать в секрете

Набережная реки Карповки — по противоположную сторону от Иоанновского монастыря до Ботанического сада и Первого меда. В одном из домов под аркой в полуподвальном помещении находился магазин «Дохлая рыба» — guilty dark pleasure моих школьных лет. Каждый раз, когда Карповка поднималась, его подтапливало. По подвалу плавали пластинки, кассеты, банданы, косухи… А потом их продавали с огромными скидками. Поскольку качество этих вещей не портилось, конечно же, я там закупался. Магазина этого давно уж нет. Только обрывки афиш из далеких нулевых подсказывают, что в этом дворе что-то было. 

Эта набережная — в целом загадочное место. Там легко оказаться один на один с городом, хотя шумные магистрали Петроградки оттуда в двух шагах. Возможно, это оттого, что набережная была плохо освещена. Может, все дело в заброшенной гостинице «Северная корона». Это сталкерская мекка Петербурга, окутанная мрачной тайной. А может, это из-за полупустынных сквериков у 56-й гимназии и Первого меда… Так или иначе, это волшебный уголок. Именно у Карповки я ощущаю эмоции, описанные Достоевским в повести «Белые ночи». Я обычно спорю с Федором Михайловичем, но вот в этой точке наши чувства объединились.

Место с любимой историей

Я всегда прохожу с улыбкой мимо здания 610-й классической гимназии на углу Красного Курсанта и Малого проспекта Петроградской стороны. И дело не в том, сколько лет ему отдано. В этом месте я всегда вспоминаю один забавный эпизод времен 11-го класса — хоть и не понимаю, почему.

Мне кажется, я всегда был тихим учеником — хотя гимназии это не свойственно. И тут произошло нечто из ряда вон выходящее… Мы с моим одноклассником, у которого нынче уже степень PhD, сидели на первом этаже в столовой и зачем-то решили выпрыгнуть из окна в разгар учебного дня. И вот мы прыгнули. Расстояние до земли было совсем маленьким, но недостаточным, чтобы благополучно влезть обратно. У главного входа стоял охранник — так просто не зайти. Вещей у нас с собой не было. На носу экзамены. За проступок нам наверняка бы влетело. И тут мы поняли, что попали в какую-то неловкую ситуацию.

Недолго думая, мы зашли в гимназию через главный вход. И естественно, прямо там встретили завуча и еще кого-то из преподавателей. Нам было страшно признаться в том, что мы прыгнули просто так, ради веселья. Пришлось признаваться в том, что было куда хуже и чего мы точно не делали.

Нам с одноклассником тогда казалось: «Потеряно абсолютно все». Но никаких последствий для нас не было. Нас просто пожурили — и все. За закрытыми дверями, я так понимаю, над нами очень смеялись. Оказалось, никто из учителей изначально не верил, что мы прыгнули, чтобы отлучиться по своим делам. А испугались мы больше, чем оно того стоило.

Любимое место в Ленобласти

Вне всяких сомнений, это Выборг. Пара часов на электричке — и вы в шведском средневековом городе. В Выборге есть то, без чего я не могу жить: маленькие уютные кофейни. Есть уютная кофейня «Крендель» у памятника Кнутссону, еще несколько славных заведений на Крепостной улице. Можно даже не выбирать — я обычно пью по 12 чашек кофе в день.

В 15 минутах от центра Выборга — парк Монрепо. Это и не лес, и не усадьба, но в то же время все это, вместе взятое. Идеальное место для размышления, чаепития и заметок в блокноте.

Ленобласть со своим суровым профилем — вообще очень созерцательное место. Природа здесь готическая, строгая, но не лишенная дружелюбия. Стоит присесть на камень, а рядом — чайка, и вы с ней часа четыре переглядываетесь. Севернее от Петербурга уже совсем по-другому. Я не раз ездил рыбачить на Баренцево море. Ощущения ни с чем не сравнимые: впереди уже нет берега, а под тобой двести метров глубины. Но по дороге в те края видно, как лес потихоньку редеет, становится все ниже, а где-то под Апатитами исчезает практически полностью. В Ленобласти тоже нет буйства красок, как на юге России, но таких сосен больше нигде нет.

За что вы ненавидите Петербург

Петербург, бессердечный и гулкий,

Истоптавший полмира людей,

Ненавижу твои переулки,

И ухмылки твоих фонарей.

Не жалеешь ни вольных, ни робких,

Всех включая в зернистый гранит,

Из костей перемолотых тонких,

Как из золота трон твой отлит.

И не зная ни стужи сибирской,

Ни стенанья пустынных гаррот,

За мечтою своей неказистой

Отправляешь туда свой народ.

Я бреду по твоим переулкам,

Оставляя здесь тень и свой след,

Что ответишь мне в отзвуке гулком,

Что звучит над Невой триста лет?

А если серьезно, у Петербурга есть одна противная привычка. Он абсолютно не считается с человеком, делает все по-своему. Вот, например, после революции 1917 года он стал Петроградом, потом — Ленинградом. Но не прилипло. И слова «петербуржец» и «питерец» так и остались в ходу. Или вот Невский проспект. В советские годы ему дали название «проспект 25-го Октября» — к годовщине первой Октябрьской революции. А ему хоть бы что. Пришлось переименовывать обратно.  Или взять те же петербургские мосты. Дворцовый и Троицкий сильно отличаются друг от друга по стилю, если очень присмотреться. А издали так и не скажешь, они удивительно гармонируют друг с другом.

За что вы любите Петербург

А вот за это же самое — что город меняет все вокруг себя по своим законам. Уничтожить Петербург невозможно, он все равно прорастет каким-то магическим образом. Тут довольно показательна история с Охта-центром, который так и не появился. Этого и не могло случиться, потому что на этом пятачке земли может быть только шведская «Ландскрона». Сделать там ничего не выйдет, место такое.

Блиц: Майк Науменко или Виктор Цой

Цой, конечно. Он сочетал поразительную энергетику и внутреннюю свободу с полным отсутствием пафоса. Цой в пафос не умел, а если и пытался изобразить, получалась самая настоящая буффонада. 

Цой — очень мощная и искренняя часть Петербурга. Ему не свойственна деликатная осторожность, во многом воспитанная в гражданах позднего СССР. Он просто не смог этому научиться. Цой — мощнейшая фигура, сейчас из него могут сделать памятник, перекрутив все на свете. И возразить у него не получится. Похожая история, как мне кажется, произошла с Горшком. Про «Короля и Шута» сняли сериал, группа стала в каком-то смысле культовой, хотя когда-то, наоборот, была скорее маргинальной. Да и сам Горшок был очень противоречивым человеком, очень реакционным и не всегда приятным. Казалось бы, кто вообще поверит в эту красивую картинку? А ведь верят.

Конечно же, мне мила и «Камчатка» — та самая котельная на Петроградке, где когда-то работал Виктор Цой. Сейчас она довольно цивильная, там и дощечка с цветами есть. Но в 2005 году у этого места была другая атмосфера. Грязные петербургские дворы, техно-клуб «Тоннель» в бывшем бомбоубежище и какая-то невероятная атмосфера вокруг самой «Камчатки». Прямо там, на земле, спали ребята в косухах… Они приезжали из Нижнего Новгорода или Екатеринбурга, просто чтобы побыть рядом с местом, где когда-то был Цой. Во всем этом есть какая-то неприкаянность. Но в то же самое время именно там чувствовалось, что музыка Цоя все еще жива.