«Городские легенды»: дизайнер Митя Харшак о любимых местах в Петербурге

«Городские легенды» — новая рубрика на нашем сайте. Здесь будут интересные истории о Петербурге, его жизни, обитателях и архитектуре. Серию материалов открывает интервью с Митей Харшаком, руководителем Школы дизайна Питерской Вышки. Как строительные леса изменили городскую оптику, как Митина семья связана с искусством Ленинграда — Санкт-Петербурга, Русским музеем и каким образом шрифты на табличках помогают поймать дух времени — в материале редакции.

Фото Мити Харшака

Место, которое вдохновило на творческий проект

Проект «Город в лесах» начался в 2002 году с прогулок по центру города с фотоаппаратом. В то время большое количество архитектурных памятников — Петропавловский и Исаакиевский соборы, Адмиралтейство, Александровская колонна — оделось в строительные леса. Но не современные, из стали и алюминия, а деревянные, архаичные. И облик города преобразился. На смену барокко и классицизму пришел самый настоящий конструктивизм. Здания начали обретать упрощенную геометрическую форму. 

Отчасти проект был оммажем на работы художника Христо, который в свое время полностью упаковал здание Рейхстага в Берлине. Но также он стал фиксацией новой, непривычной реальности петербургской городской среды.

Этот проект со мной уже 20 лет. Он стал эхом моего краеведения, связанного с журналом «Адреса Петербурга». Я работал там арт-директором с 2003 по 2005 год. Очень важный период в моей жизни. Мы тогда часто исследовали город в его непарадных проявлениях, проникали в те места, куда обычно путь заказан. Сейчас я немного сбавил обороты, перестал снимать часто. Но думаю как-нибудь доехать с фотоаппаратом до Коломны — колокольня Никольского собора прекрасно убрана в леса.

Любимые дома в Петербурге

Первый — Дом художников на Песочной набережной. Он построен в 1960-е годы по проекту Абрама Ильича Лапирова. План дома напоминает букву «п»: крылья отведены под квартиры, центральный корпус — под художественные мастерские. В подвалах располагались литографские и офортные студии. Первый этаж занимали скульпторы, потому что они работали с большими объемами и тяжестями. Выше расположились живописцы и графики. 

Для меня этот дом — с большой семейной историей. Там в начале 1960-х годов получил квартиру мой дедушка, Александр Харшак, художник-график, автор многих известных работ, среди которых рисунок и офорт «Раненый ребенок», один из символов блокадного Ленинграда. По этому адресу сейчас живут мои родители — тоже художники-графики, Андрей Харшак и Наталия Корнилова. 

И вот представьте — когда весь дом заселен друзьями, примерно ровесниками. С детьми, которые ходят в Среднюю художественную школу при Академии художеств. По сути это была такая творческая коммуна единомышленников.

Еще один знаковый адрес для нашей семьи связан с корпусом Русского музея на Площади Искусств. Мой прадед по маминой линии, Петр Евгеньевич Корнилов, с 1932 по 1954 занимал пост главного хранителя Отдела графики Русского музея. Окна его служебной квартиры выходили на Площадь Искусств. Там же до 12 лет прожила моя мама. 

Русский музей был моим первым официальным местом работы. Я занимался дизайном книг, работал в издательском отделе. Но тогда, больше 20 лет назад, должности «дизайнер» в штатном расписании не было. Меня записали как художника. Из-за этого я время от времени попадал в анекдотические истории. Бывало, меня тормозят на дороге, просят показать документы. А среди документов на машину лежал и служебный пропуск. Говорят: «В Русском музее работаете? Художником? И ваши работы там?.. Ну, счастливого пути…»

Место, о котором хочется рассказывать всем и каждому

Соляной переулок, 13 — здесь находится здание академии имени барона Штиглица. Но я ее называю «Мухой» — по старой памяти. Так вышло, что это тоже родной для меня адрес. Основателем кафедры теории и истории искусств был мой прадед, Петр Евгеньевич Корнилов. На этой кафедре потом преподавал и я сам, когда окончил академию и пошел в аспирантуру. Отдал этому месту без малого 10 лет жизни.

Я всегда с большой гордостью водил гостей в Месмахеровский корпус. Там есть роскошный зал, напоминающий итальянское палаццо. Он прячется за небольшой дверью, не предвещающей такого чуда. Но стоит пройти внутрь — и открывается грандиозное пространство, перекрытое стеклянным куполом. Подниматься наверх, разумеется, нельзя. Но в студенчестве мы туда проникали, было дело.

Фото из личного архива Мити Харшака

Как и всякое место с большой историей, академия обросла массой разных преданий. В наше время у студентов было принято подниматься по левой стороне лестницы главного входа. Считалось, что по правой ходит муза. Если ее случайно толкнуть или задеть, она очень обидится. А музу художники берегли… Сейчас среди  абитуриентов есть другая легенда. Если хочется успешно сдать вступительные, надо засунуть цветочек ангелочкам на чугунных фонарях у Соляного переулка. Поэтому в дни экзаменов фигурки утопают в цветах.

Место, которое хочется держать в секрете

Такое я вряд ли назову, но для меня очень важна вода в городе. Когда я два года жил и учился в Берлине, то очень скучал по петербургским рекам и каналам. Там есть река Шпрее, но она не давала того присутствия воды, к которому я привык благодаря Неве, Мойке, Фонтанке. И для меня всегда было моментом отдохновения посидеть на спусках у канала Грибоедова.

Или взять то место, где сейчас пролегает Южная дорога. Сейчас там мост, стадион, рестораны… Все совсем по-другому. Но раньше там был безлюдный дикий берег, засыпанный старым строительным мусором. Мы с другом любили там гулять и выискивать артефакты среди хлама. Находили здоровенные старые гвозди — кованые костыли, дореволюционные кирпичи с клеймами, крюки, всякие металлические штуковины… У меня ими долгое время был набит гараж. Именно такой непарадный Петербург мне мил. С местами, в которых можно найти хотя бы какое-то уединение. Но таких мест, к сожалению, становится все меньше и меньше.

Место с любимой историей

Здесь хочется поговорить об истории в прямом смысле этого слова. Для меня в свое время было радостным открытием знакомство с наследием Сергея Михайловича Прокудина-Горского, фотографа конца XIX — начала XX века. Он внес существенный вклад в развитие цветной фотографии. Одна беда — в те времена еще никто не умел печатать снимки в цвете. Прокудин-Горский мастерски вышел из ситуации. Он снимал сюжеты через три фильтра — красный, зеленый и синий, а потом получал три негатива. Направлял с трех разных проекторов в одну точку и получал цветное изображение. После революции архив Прокудина-Горского был вывезен. Сейчас он находится в Библиотеке Конгресса США. 

Прокудин-Горский объездил всю Россию. И были у него снимки из Старой и Новой Ладоги. Вооружившись фотоаппаратами, мы вместе с художником Александром Флоренским поехали «по местам Прокудина-Горского». Нам хотелось заснять Старую и Новую Ладогу ровно с тех же точек, что и он за сто лет до нас.

Больше всего меня насмешила Староладожская крепость. На фотографии Прокудина-Горского это три камешка и небольшой крепостной вал. Сейчас мы знаем это место как самую настоящую крепость с башнями и мощными стенами. А между тем здание построено в 60-е годы XX века, когда в СССР был археологический бум. И фотография лишний раз об этом напоминает. У Прокудина-Горского этот сюжет озаглавлен как «Остатки Рюриковских укреплений».

Любимое место в Ленобласти

Очень люблю Выборг — это связано с «Адресами Петербурга» и работой в другом издательском доме. Как и многие питерские издатели, мы несколько лет печатали все наши многостраничники в финской типографии Scanweb, расположенной в городе Коувола. Я отправлял pdf-ки с номером на сервер финской типографии, а потом ехал смотреть на печать… Тогда проверять цветопередачу еще было актуально. Моя дорога всегда пролегала через Выборг. Я часто заезжал туда уже на обратном пути, чтобы немного выдохнуть. Увы, это и тогда был руинированный, разрушающийся город. Но в нем до сих пор есть какое-то странное очарование, которое мне близко.

Еще я советую доехать до усадьбы Владимира Набокова в Рождествено. Про нее есть такая история. К одной некруглой дате со дня рождения Набокова мы с фотографом Юрием Молодковцом и Александром Флоренским сделали выставочный проект. Юра вдохновился «Другими берегами» и прошел маршрутом писателя по Эрмитажу, фотографировал бабочек на картинах. Саша сделал серию холстов с яркими буквами по тем же «Другим берегам», где Набоков описывал феномен цветного слуха. А я отсканировал один из ранних автографов писателя. Реконструировал его почерк в виде шрифта и создал серию плакатов. Выставка прошла сначала в петербургском музее Набокова, потом — в Рождествено.

После этой выставки мне позвонил один из сотрудников музея — очень интеллигентный петербургский юноша. Сказал: «Митя, вот у вас там есть один испорченный плакат… Тот, который в типографии запороли… Вы не могли бы его подарить музею?» У меня перехватило дыхание. «Ну как же — музей просит в подарок мою работу. Зачем же испорченную, я подарю всю серию!» — все эти мысли проносятся в моей голове в мгновение ока, пока мой собеседник еще не успевает закончить фразу. «Так что вы думаете? — спрашивает он. — А то нам тут паспарту не на чем вырезать». И тут меня сбросило с небес на землю. С тех пор я всегда вспоминаю про этот случай, когда начинаю немножко надувать щеки… А серию работ музей потом все равно принял в дар и включил в свое собрание — так появилась первая строчка в резюме о работах в собрании государственного музея.

За что я ненавижу Петербург

Терпеть не могу, когда Петербург противопоставляют Москве. Якобы мы — культурная столица, все тут из себя высокодуховные. Меня всегда коробит от таких разговоров. Кажется, что это от не очень большого ума. Москва — не менее прекрасная культурная столица, и подчас там происходит значительно больше всего в культурной сфере. Там теперь столько мест силы — чего стоят те же «Винзавод», Artplay, «Стрелка»…

Я не люблю Петербург за архитектурный консерватизм. Было много конкурсов, которые могли кончиться для города всемирной славой. Но эти идеи забраковали. А жаль — современная архитектура бы здорово работала на контрасте с исторической застройкой. Примерно такой эффект вызывает стеклянная Пирамида Лувра, которую спроектировал Ио Мин Пей. Там контраст работает на ура. И у нас могло бы быть так же, но вместо этого появляются безвкусные торговые комплексы.

По этой же причине мне не близка позиция матерых градозащитников, которые считают, что Петербург застыл во времени, как муха в янтаре. Они почему-то думают, что  все, что появлялось после Федора Лидваля, не должно существовать. Иногда они делают скидку для Александра Жука, который построил ТЮЗ. А между тем, современного архитектора уровня Жука сейчас не хватает. Вот это проникновение нового в старое — всегда интересно в архитектуре.

За что я люблю Петербург

За то, что мне здесь всегда комфортно. Я всю жизнь с Петербургом на ты — и в силу семейной истории, и в силу погружения в культурную жизнь. За плечами у меня много проектов, связанных с городским краеведением, — и для «Адресов Петербурга», и для себя. Так что город определенно отвечает мне взаимностью.

Я люблю Петербург за его реки и набережные. Особое удовольствие — наблюдать город с прогулочного катера. Оттуда, с воды, городская перспектива немного иная. Не такая, как с типичной набережной. Раньше зимой я иногда выходил на лед Фонтанки — оттуда тоже все видится немного иначе. Весь город становится чуть выше, более вытянутым.

Мне нравятся детали, из которых состоит Петербург. Номера домов, тумбы, скамейки, витрины, вывески — все такое незаметное, непарадное. Но между тем такие детали здорово отражают дыхание времени. В «Адресах Петербурга» у меня как-то была публикация про нумерацию домов. Там было все — и знаки, интегрированные в ткань архитектурных фасадов, и странные таблички из 90-х, где создатели умудрялись оставить место для рекламы.

Город дает нам много визуальных сигналов. Очень интересно их считывать и фиксировать. Можно разглядывать таблички с курьезными надписями, а потом на их основании реконструировать алфавит. Наверное, нечто похожее испытывают историки, когда изучают руины какого-нибудь памятника. О таком художественном приеме я вместе с коллективом авторов написал книгу — «От психологии бытового шрифта к графической археологии». Эта самая графическая археология разошлась по тусовке дизайнеров. Я рад, что мне удалось ввести в обиход такой термин.

И конечно, я люблю Петербург за его архитектурную среду, которая воспитывает глаз. Я всю жизнь провел в центре города — рос на улице Чайковского, потом переехал к Вознесенскому проспекту, потом — на Садовую, потом — на улицу Рубинштейна, сейчас у меня студия на Кавалергардской. В центре все настраивает глаз на восприятие прекрасного — пропорций, архитектурного декора… Всего того, что так или иначе помогает отстроить систему координат.

Красота и эстетика мне важна во всем, даже в городской топонимике. Когда я думал, где жить, то исключал из списка улицы, названные именами революционеров и вождей. Другое дело — улица, названная в честь композитора Антона Рубинштейна, или Кавалергардская. Это даже звучит красиво!

Блиц: Рубинштейна или Некрасова

Улица Рубинштейна, конечно! В гастрономическом плане Некрасова для меня — неизведанное место. Мне нравится разве что ресторан «Оба Два», там клевая гастрономическая концепция. А на улице Рубинштейна и вокруг у нас много друзей-рестораторов — например, Митя Борисов, основатель кафе «Рубинштейн». Сейчас оно перебралось на Фонтанку, 69 в новой концепции под руководством Дениса Рубина. А в курдонере довлатовского дома находится прекрасный ZaZaZu, который принадлежит очаровательной Насте Решетниковой. Частенько захожу туда по пути домой!

Моя история с улицей Рубинштейна плотно переплетена с довлатовской. Во-первых, я с университетских времен дружу с Настей Принцевой, которая организует «День Д». В прошлом году на проектной школе конкурса St. Petersburg Young Design мы ставили задачу на айдентику для этого фестиваля. Выиграл один из студентов Питерской Вышки. Во-вторых, все дело в адресе. Я живу по соседству с квартирой Довлатова. И поскольку в мой дом нет отдельного въезда, я каждый день проезжаю через довлатовский курдонер в свой дворик. Хожу теми же тропами, только гляжу на них уже по-своему.