Сэнсэй из России
Японские просветители эпохи Мэйдзи (1868–1912) восхищались Петром I. Его политика стала ориентиром для японских реформаторов, а личные качества рассматривались как залог эпохальных перемен. IQ.HSE изучил образ Петра I в трудах японских интеллектуалов XIX с помощью статьи историка-японоведа из НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Василия Щепкина.
«То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник»
Знаменитые пушкинские строки о первом императоре Всероссийском — «на троне вечный был работник» — аукаются с суждением японского просветителя, автора биографической книги «Пётр Великий» (1896) Акино Сигэхиро. Он отмечал: «Ради того, чтобы стать великим, создать империю и построить нацию, он [Пётр I] отказался от царского титула и стал плотником».
Хотя Акино описывал личность и политику Петра в конфуцианском духе — через категории «дао», «цзюньцзы», «сяожэнь», его идеи оказались созвучны мыслям главного русского поэта о великом правителе. Общий знаменатель здесь — многогранность личности царя («всеобъемлющая душа»), его патриотическое служение и просветительская миссия.
Впрочем, в других пушкинских трудах — равно как и у Акино Сигэхиро — отмечена петровская противоречивость. В «Истории Петра» Александра Пушкина читаем: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые <...>, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности <...> — вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика».
Похожую двойственность характера Петра I подчёркивал и Акино. По его словам, «способный преобразить свою страну» царь оказался «не способен исправить собственное сердце». Он «вершил дела, забыв о сострадании и Дао-пути». И одновременно, «забыв о себе, помогал нуждающимся людям». Пётр I «безжалостно заставлял людей нести службу, но и сам служил так же, как они».
Японский просветитель, оперируя конфуцианскими терминами, характеризует русского государя как «необразованного мелкого человека» («сяожэнь») и в то же время как «широко эрудированного совершенного мужа» («цзюньцзы»), который «в одиночку обучил великую империю». В этой «разности потенциалов» для Акино, вероятно, и заключался революционный «заряд» Петра.
Стоит добавить, что труд «Пётр Великий» — весьма показательный — всё же не был целиком самостоятельным. В его основу лег перевод главы из книги «Достойные люди мира» английского писателя Генри Уильяма Далкена, а также труды европейцев и «особенно русских».
При этом работа Акино — лишь одна в ряду японских текстов, посвящённых России, Петру I и его реформам. В своей статье Василий Щепкин проанализировал целый ряд таких трудов: начиная с работ просветителей раннего Мэйдзи — Фукудзава Юкити (1835–1901) и Утида Масао (1839–1876), которые служили учебниками по всемирной истории и заложили основы нарратива о России, и заканчивая биографиями русского императора. Последние публиковались как в начале, так и в конце периода Мэйдзи, на рубеже XIX–XX веков. Эволюцию образа Петра I во всех этих текстах и рассмотрел исследователь.
Эталон вестернизации
Просветитель Сакурадо Тио (другое имя — Ямаути Токусабуро) в 1872 году выпустил книгу «Жизнеописания великих героев Запада». Это был перевод сочинения англичанина Фразера (кто это — установить не удалось), составившего пять биографий — от Эдуарда Чёрного Принца до Наполеона.
Жизнь и деяния Петра I описаны в сборнике довольно подробно — и с явным восхищением. Биографии предпосланы такие характеристики русского царя: «Он добросовестно управлял государством, не только выполнял обязанности главнокомандующего, но и владел навыками рядового солдата, тщательно изучал как богословие, так и естественные науки, и не было никого во всей стране, кто бы превосходил его в этом». Пётр I «досконально разбирался» в исторических преданиях и в механике, «имел заслуги в кораблестроении» и пр.
Не менее важно, что Пётр I, по мысли просветителя, «добился мира и спокойствия» и тем самым приобрёл славу «прозорливого и героического человека». Автор текста подчёркивает: «Все люди, жившие в ту эпоху, <...> говорили, что ни тогда, ни прежде в мире не бывало такого образованного и всесторонне талантливого правителя». Своими заслугами «Великий император» опередил других монархов, и никто «не мог с ним сравниться».
Если резюмировать, то для Сакурадо Тио была особенно ценна тяга Петра I к просвещению и саморазвитию. Именно ею автор во многом объяснял мощные свершения царя. В тексте звучали дидактические нотки — русский государь так или иначе ставился в пример читателям, особенно молодым (подобный пафос вообще был присущ биографиям).
Тут уместно вспомнить более раннее, написанное в период Эдо столь же поучительное стихотворение о Петре I, которое сложил японский мыслитель Сакума Сёдзан (1811–1864). Показательны строки:
«К востоку он владения на десять тысяч верст расширил —
Всё потому, что поощрял науки, научившись у голландцев.
В нашей же стране болтают о пустом наследники героев —
Уж сотню лет нет никого, сравнимого с Петром!».
Строитель мощной империи, труженик на троне, культуртрегер, харизматичный и прозорливый правитель, способствовавший процветанию своей страны, — таким видели Петра I многие интеллектуалы эпохи Мэйдзи. Но не менее важно другое. Русский царь подал успешный пример модернизации страны, которая проходила в русле вестернизации устройства государства, экономики, армии и флота, социальных институтов.
Для японской элиты, настроенной на модернизацию страны и воплощение лозунга «Богатая страна, сильная армия», Пётр Великий и его реформы оказались весьма подходящим ориентиром. Петровские успехи, по сути, дополнительно легитимизировали модернизацию в Японии.
Хризантема и меч, или Водка и кнут
Интерес к Петру в Японии включал и внимание к сложностям его характера. Они могли становиться объектом мифологизации, а рассказы о них напоминали исторические анекдоты. Так, просветитель Фукудзава Юкити, автор многотомного труда «Положение дел на Западе», отвёл правлению Петра I почти половину всего повествования о России (соответствующий том вышел в 1870 году), подробно описывал реформы царя, выделял его стремление найти лучшие образцы для разных сфер — и в то же время тиражировал мифы.
Фукудзава рисует такую картину: «Император всегда вставал в пять часов утра и весь день напролёт усердно [трудился] без единого перерыва, а когда наступала ночь и дела были закончены, он садился у кувшина с водкой, в одиночестве наполнял большую кружку и не переставал [пить], пока не впадал в беспамятство».
В повествовании царь выглядит, как свирепый самодур. «Если кто-то проявлял невежливость к императору, он тут же высекал того кнутом, и даже высокопоставленные чиновники и придворная знать не могли избежать наказания», — сообщал Фукудзава. По его словам, преступлениям Петра I «нет счёта».
Правда, японский просветитель тут же подчёркивает, что «чрезвычайно редки и те, кто бы, как император, сносил тысячи невзгод» для того, чтобы сделать свою страну богатой и сильной, а подданных — счастливыми. Титан, импульсивный Зевс-громовержец, Геракл — с кем ни сравни Петра I из текста Фукудзава, всё равно получится мифологический герой. Или неуравновешенный человек.
Рассматривая всё это из современной перспективы и вспоминая знаменитую монографию «Хризантема и меч» американского антрополога Рут Бенедикт, задаешься вопросом: могли бы японцы так описать собственного правителя? Едва ли. Критика в адрес императора обычно воспринималась ими болезненно.
«Отец могущества России»
Утида Масао в «Кратком описании стран мира» — энциклопедии мировой географии, рассказывая о России, не раз уделяет внимание и Петру I. Он подчёркивает: «Благодаря императору Петру эта страна пережила небывалый подъём со времён Средневековья, взяла на вооружение [достижения] западноевропейской цивилизации <...> и заложила основы богатого государства и сильной армии».
Для автора энциклопедии особенно ценно желание царя научиться всему, что потенциально полезно для его страны, внедрить технологические новшества. Как пишет Утида, по возвращении из Великого Посольства царь «широко распространил дух науки и техники» в России. В том же ряду стоят создание флота и фортификационных сооружений, развитие транспорта и торговли.
Пётр I, по словам автора энциклопедии, стал «отцом могущества России». Период его правления — ключевой для развития страны. При этом заимствование достижений западной цивилизации внесло особый вклад в это развитие, считает Утида Масао. Такая точка зрения отражала и подкрепляла модернизационные устремления Японии 1870-х годов.
Антироссийский фейк
В 1900 году, спустя четыре года после публикации труда Акино Сигэхиро, вышла ещё одна биография русского монарха с тем же названием — «Пётр Великий». Молодой юрист Сато Нобуясу, вдохновившись неким французским жизнеописанием Петра и осознав, что современные мощь и богатство России не случайны, решил перевести биографию и издать в серии «Рассказов о мировой истории».
Для Сато было важно подчеркнуть, в каких непростых условиях формировалась личность Петра (неурядицы в стране, борьба за власть между потомками царя Алексея Михайловича, угроза со стороны соседей). Сильные и слабые черты характера будущего императора могли сложиться в ответ на эти вызовы. Особое внимание автор биографии обращал на умение Петра своим трудом показать пример другим, вдохновить их.
Для Сато Нобуясу русский правитель — однозначно «совершенный муж». Правда, пиетет в отношении монарха не помешал автору текста поместить в заключительной главе известный фейк — так называемое «Завещание Петра Великого». В этой фальсификации были подробно прописаны «планы» по установлению мирового господства.
Подложный документ, составленный в первой трети XIX века, вероятно, во Франции, не раз использовался странами Европы в антироссийской пропаганде. Причём невзирая на то, что подделка была разоблачена (впервые подложный характер бумаги обстоятельно доказал историк Сергей Шубинский в книге «Мнимое завещание Петра Великого» 1877 года).
Заметим, что в переводе Сато Нобуясу появилась фатальная «неточность», которая позже позволила использовать «Завещание» для антироссийской пропаганды и в Восточной Азии. В девятом пункте «Завещания» говорилось о необходимости «восстановить древнюю левантийскую торговлю через Сирию». В переводе Сато слово Сирия при сохранении иероглифической записи (西利 亜) сопровождается буквенной записью Сибэриа (Сибирь), а слово Левант (來般多) транскрибировано как Кякута, то есть Кяхта (в Бурятии; по сути, это торговые ворота в Азию). Получалось, что одним из пунктов «документа» было — «восстановить древнюю кяхтинскую торговлю через Сибирь». Тем самым России приписывались экспансионистские замыслы по отношению к Монголии, Маньчжурии и Китаю.
«Вспомним, что незадолго до того, после победы Японии над Китаем в войне 1894–1895 годов, именно Россия вместе с Германией и Францией возглавила “тройственное вмешательство”, не дав Японии сполна насладиться плодами мирных переговоров, — поясняет Василий Щепкин. — Вскоре Россия арендовала Порт-Артур и Дальний, предназначавшиеся по итогам войны Японии, и приступила к строительству Китайско-Восточной железной дороги».
Японский историк Торияма Сигэто полагает, что исправление в японском переводе «Завещания» было сделано намеренно. Однако сам Сато Нобуясу комментирует текст мнимого документа так: «дальнейшее строительство империи действительно основывалось на этом завещании».
Публикация «Завещания» в 1900 году оказалась знаковой. Спустя четыре года, когда началась Русско-японская война, текст появился, например, на страницах «Краткой истории России» Идзити Мосити. В этой книге в числе прочего анализировались истоки российско-японского столкновения в Китае. А Сибирь и Кяхта в этой версии уже были записаны азбукой, с однозначным чтением.
От божества к человеку
В заключение приведём таймлайн эволюции образа Петра I в Японии. Первые сведения о русском императоре проникли в Японию, возможно, ещё в начале XVIII века — в период Эдо (1603–1867), отмечает Василий Щепкин. Самым ранним упоминанием России в Японии считается сочинение Нисикава Дзёкэн «Исследование торговых сношений Китая и варваров» 1695 года. Правда, сам автор предпочитал другое, дополненное издание 1708 года. В нём Россия описывается как «большая и холодная страна к востоку от Голландии», с людьми, которые «состязаются в храбрости и силе». В труде фигурировал некий государь, который «старается в учении». По-видимому, речь о Петре Великом.
Систематическое накопление знаний о России началось в Японии с 1780-х годов. Поначалу сведения черпались в голландских географических книгах, а с 1793 года — из рассказов вернувшихся из России японских моряков.
В труде «Краткие вести о скитаниях в северных водах» придворный врач Кацурагава Хосю, основываясь на свидетельствах моряков и голландских источниках, подробно описал деяния Петра I. Он акцентировал эпохальную роль царя — указал, что россияне считают его «будто основателем государства» и даже установили ему памятник. Для японцев XVIII века это означало, по сути, статус божества.
В этот период формирование образа Петра было связано с потребностью японцев «объяснить внезапное появление у своих северных границ дотоле почти неизвестного могущественного государства — России», резюмирует Василий Щепкин. Позже, в первой половине XIX века (ещё продолжался период Эдо), акценты в восприятии фигуры Петра сменились. Революционные преобразования, совершенные им, стали расцениваться как возможная модель для Японии.
В начале периода Мэйдзи, когда эту модель решили использовать на практике, в центре внимания оказался характер Петра I — залог воплощения великих замыслов. При этом русский правитель стал ориентиром не только для элиты, но и для рядовых японцев, прежде всего молодёжи. Благодаря мудрости и стремлению к знаниям он полностью перестроил Россию, сделав из неё современное и мощное государство.
Отчасти этот нарратив о Петре служил продолжением предыдущего, сложившегося в текстах первой половины XIX века (среди их авторов — Сакума Сёдзан). Однако обожествляющие метафоры фактически сошли на нет — активизировался интерес к самой личности российского правителя. Позже — к началу ХХ века — на фоне ухудшения отношений двух стран японские авторы начали цитировать мнимые «экспансионистские» планы российского монарха.
Образцовый правитель
Любопытно, что Пётр Великий и император Муцухито (Мэйдзи) напрямую не сравнивались. Возможное объяснение — сакральный статус царствующей особы. Однако уже в первом посмертном жизнеописании Мэйдзи такое сопоставление появилось — в разделе о воинских доблестях императора.
Русский государь невольно оказался тем образцом, на который равнялись модернизаторы Японии. Причём — даже на фоне непростых отношений двух стран.
Литература по теме:
Щепкин В.В. Реформы Петра Первого как модель для Японии в сочинениях конца Эпохи Эдо
Щепкин В.В. Первые сведения о Петре I и формирование его образа в Японии
Щепкин Василий Владимирович
Департамент востоковедения и африканистики: Доцент