Коллайдер Петра Великого
На платформе Вышки была опубликована Биохроника Петра Великого, созданная петербургским историком Евгением Анисимовым по материалам, которые он собирал и обрабатывал больше 20 лет. IQ.HSE встретился с ученым, чтобы поговорить с ним о том, какую функцию выполняют подобные продукты, и что теперь изменится в исторических исследованиях петровской эпохи.
Зацепиться за вечность
— Можно ли сказать, что красную ленточку над сайтом вы уже перерезали?
— Да, она уже ушла в Сеть. Причем это так стремительно произошло, я даже не успел дать формальное разрешение. Но теперь этот продукт принадлежит уже не мне.
Если говорить в философском и историософском смысле — это, наверное, тщетная попытка обыкновенного историка зацепиться за вечность. Какая судьба у ученых: ты книжку написал, сначала с ней спорят другие авторы, потом ты из их текстов попадаешь в сноски, потом — в список литературы, а потом тебя забывают. Иногда, лет через 100, о тебе вспомнят, назовут «незаслуженно забытым», чтобы потом опять забыть.
А когда ты пишешь справочник — вот Даль написал словарь великорусского языка, и он так и существует. Справочник можно только дополнять, его заново не перепишешь.
И у меня была такая идея: какого черта, я написал так много книжек! Но они все исчезнут, все их «жерло времен пожрет». А это может сохранится надолго.
И второе, что самое главное, если мы перешли к разговору про будущее энциклопедий — нельзя уже энциклопедии выпускать на бумаге, это бессмысленно. Как только они издаются, они тут же стареют, потому что наука непрерывно развивается. А тут нечто новое, интерактивное — на сайт Биохроники мне может написать любой человек: вот, вы тут ошиблись, материал ваш неверен, а вот я что нашел, и я его благодарю и обновлю текст, упоминаю, а если не согласен, его мнение даю со ссылкой. Такая энциклопедия предполагает изложение разных точек зрения. Обычные энциклопедии дают только одну интерпретацию.
И если меня не будет — будет кто-то другой, он будет править, дополнять «карточки», а люди будут этим пользоваться, и это может существовать, пока существует электричество. Вот такая была идея. Я думаю, что такими энциклопедии должны быть уже сейчас — давайте беречь лес!
Более того, каждая из таких «карточек» прикреплена к вечности, к бездонному пространству. Можно, в качестве приложения, поставить туда фильм, можно статью, на которую я сослался, это пространство бесконечно во все стороны, и это меня как-то воодушевляло. Я последние три года не делал ничего, кроме того, чтобы день и ночь приводить материал в электронный порядок.
— Как это соотносится с книгами, которые вы уже написали?
— Книги, которые я написал, меня мало интересуют. Это как прошлогодний снег или прогноз погоды на прошедший месяц. Интересно что-то новое, важен сам процесс сбора материала, его обработки. Я давно задумал книгу об антропологии русской дороги: как люди ездили, как собирались в дорогу, что с собой брали, как ощущали пространство. От Москвы до Смоленска на карте расстояние больше, чем от Берлина до Мадрида. На западе мир как бы сплющивается. Но думаю о том, какой жанр должен быть у этой книге — писать как обычно, неинтересно. Может, в виде путевых заметок?
— Довольно очевидно, что подобная биохроника — незаурядный продукт. Сколько есть подобных проектов, насколько это распространено?
— Биохроник полно. Например, Институт марксизма-ленинизма создал биохронику Ленина, очень давно. Там целые документы выложены. Есть замечательная биохроника Линкольна, Пушкина, Лермонтова и т.д.
Но ни у кого нет такой интерактивности, такого нет. И поэтому я последние годы спешил. Я давно говорю своим аспирантам — если ты не успел написать свой диссер, его напишет другой. Не потому, что он спишет с тебя, просто информация распространяется неведомыми путями, и мы еще не понимаем, как тоже самое пришло в голову другому.. Образуется какая-то среда, неведомое информационное пространство, которое это передает. И я делал это быстро, потому что пока ничего подобного не было. Нужно отдать должное нашему ректору. Когда я ему о ней рассказал, он сразу понял мою идею, и все сразу завертелось — словом, спасибо ему, Марии Юдкевич, Дмитрию Коптюбенко, многим другим.
Коллекционирование фактов
— Вы сразу в цифре свои данные начали структурировать?
— Сначала была куча карточек. Компьютер у меня появился в 1988 году, я пытался что-то на нем делать, но все погибло вместе с компьютером, который был несовершенен, а я неопытен и глуп. И я делал карточки, которых скопилось великое множество, тысячи! Раз, как-то ящик упал, и я собирал их целый день. Потом наступила эпоха, когда уже все это было бессмысленно, и работать на компьютере стало просто и удобно. Это был где-то 1995 год, 1996-ой.
— В каком году вы заполнили первую карточку?
— Лет 40 назад. Наука во многом состоит из коллекционирования фактов. И я начал их коллекционировать.
Вот, например, в один год Петр на три дня куда-то исчез. По документам нигде не проходил. Но он — царь, куда это он делся? А я выяснил, что он попал в шторм, и этот шторм продолжался три дня. Почему я это обнаружил? Я нашел письмо, где он пишет одному из своих ближайших сподвижников — не говори Екатерине, где я был три дня, а то она будет очень волноваться.
И мне показалось, что тут интересно раскапывать, изучать. В итоге у меня начали образовываться такие островки информации по разным датам. Потом я подумал — надо фиксировать все, чем он в этот момент занимался. Вот есть его письма этого периода — кому он писал, о чем он писал? А вот ответные письма — и их нужно учесть. Например, есть письмо адресата Петра, а письма самого царя нет. Оказывается, что можно проследить, сколько времени шло письмо адресата до Петра, и по его содержанию можно восстановить, когда послано утраченное письмо царя, и даже отчасти реконструировать исчезнувшее письмо самого царя. Эту реконструкцию уже можно использовать с оговоркой в комментарии. Это источниковедческая работа, она увлекательна, как охота на бабочек. Какой-то отдельный факт для нас мало что говорит, а я его вставляю в нужное место, и получается полная картина.
— Но вы помните первую карточку? Когда вы ее сделали?
— В 1982 году.
— Где?
— В Воронеже.
— Стояло жаркое лето?
Была конференция, мне было скучно сидеть на заседании. Я начал выписывать даты из сборника документов, и пошло-поехало.
Вообще, в науке очень много узких специалистов. И среди историков тоже. Они порой не знают, что в изучаемое ими время происходило на других континентах, в другие эпохи.
Мне кажется, что в развитии и нашей науки должна быть глобализация. Надвигается эпоха глобальной истории, все больше появляется таких работ — и это благо.
К сожалению, раньше, в советское время, ничего подобного не было. Книги писались так, что мира вокруг России не существовало, а если там что-то происходило, то это был шум классовой борьбы, жакерии, восстания желтых повязок. Моя биохроника меня принудила уже тогда смотреть на свое занятие шире, особенно учитывая, что Петр минимум 6 лет провел за границей. Я за ним по всем этим странам и «путешествовал».
— А о чем была первая карточка?
— Не помню уже. Кроме всего прочего, этот формуляр вырабатывался постепенно, и много раз приходилось все переделывать заново. И когда сейчас все это висит в пространстве, я периодически залезаю, чтобы что-то править, и в этом тоже кайф. Как автор, я могу сказать, что самое большое удовольствие — править себя. А с Биохроникой — особенно. Ко мне приходят замечания из разных стран по поводу отдельных сюжетов, особенно, когда идет речь о пребывании Петра в разных странах, в Польше, особенно, в Германии, Франции, и они больше меня об этом знают. Вот тут хорошо видно: круг того, что мы знаем, ограничен, но и чем больше мы его расширяем, тем больше соприкасаемся с тем, чего мы не знаем, и этот круг расширяется и расширяется, и от этого ты получаешь удовольствие.
О Петре-скифе и смерти императора
— Вы стали заполнять лакуны, начали вылезать новые факты. Может быть, есть конкретные вещи, которые вы выяснили?
— Не то что выяснил, но проявил рельефно. Вот Петр был в Померании. Померания была шведская, и там не все шло, как хотели союзники: русские, датчане, саксонцы. Нужно было покинуть Померанию и тогда Петр, уезжая в Россию, приказал сжечь пять немецких городов. Причем, предписал сначала ограбить жителей, но золото в казну сдать непременно, а потом сжечь. Саксонские и датские полководцы и короли их — все они просто в ужасе были, подобного в Европе со времен Тридцатилетней войны не было. Они стали упрашивать Петра, но он настаивал на своем. И Меньшиков, который командовал войсками, пошел вопреки воле царя, и не сжег эти города, они стоят и сейчас.
«И домы сожгите, кроме церквей все, не щадя <…>. Ежели же наши люди еще в Грипсвальде (Грайфсвальд — Е.А.), то и оному тож учините. А ежели (там) одне саксонцы, то им объявите, чтоб також учинили».
28.02/11.03.1713, сб. П. в Шенгаузене / Биохроника Петра Великого
Зачем Петр так приказал? А чтобы шведы, если они высадятся из Швеции в Померании, чтобы им негде было остановиться. Ему Меншиков пишет — у нас там раненые русские солдаты, в этих городках, а Петру на это наплевать, потому что в России человеческая жизнь ничего не стоит. И Меншиков нарушил волю государя, и в итоге эти города (почти все — один все-таки сожгли) были спасены.
А в чем дело? Петр был сторонником скифского ведения войны, когда перед неприятелем уничтожалась вся инфраструктура. Ключевский писал, что Петр при наступлении шведов на Россию разорил собственную страну больше, чем неприятель.
Затем какие-то интересные факты, связанные с его смертью. Смерть его окружена массой легенд, и об этих легендах я упоминаю и привожу свидетельства, связанные с этим. Любопытно, что смерть Петра обычно связывают с урологическими проблемами, которые у него были давние и очень серьезные: он даже ездил по европейским дорогам в карете на ремнях, в особой качалке, чтобы не сильно трясло.
Среди приводимых материалов я увидел, что один из присутствующих сообщает, что у него отключилась правая часть тела. Это значит, что у него был инсульт, и этот факт оказался пропущен исследователями. Это понятно: всегда есть стереотипы, которыми легче оперировать — все говорят, что царь умер от последствий сифилиса, так и будет, а между тем, инсульт — это совсем другое, картина болезни сильно меняется.
Написать Петра
— Для вас самого Петр — что это? Какие эмоции вызывает? Почему вы его вообще начали изучать?
— Петр — это фигура, которая меня всегда привлекала. Я даже написал книжку, называется «Петр Первый: благо или зло для России». Настолько эта личность противоречива и интересна. Я вообще люблю противоречия, людей сложных. Какие-то сусальные персонажи есть в истории и современности, этакие «примерные пионеру» — от них тоска исходит, а вот сложные очень интересно исследовать. Я исхожу из того, что исследователь не должен писать житие, не должен писать с помощью меда и сахара, но не должен и писать памфлет и прокладывать страницы сушеными скорпионами. Он должен быть хладнокровен, должен взвесить все моменты. Петр как раз позволяет это.
Я в свое время много о женщинах XVIII века писал, о Елизавете Петровне, об Анне Ивановне, Анне Леопольдовне, и дело совсем не в том, что они женщины, но все они довольно просты, банальны, личности их довольно легко читаются. А личность Петр грандиозна, непознаваема до конца. Я вижу документ, который он прочитал и потом по этому поводу написал указ, и это все прошло через его сознание как через черный ящик, и почему вошедший в его сознание материал так трансформировался? Жутко интересно.
— Что за документ и указ?
— Приехал из Швеции агент — был такой Генрих Фик — привез документы, зашитые в юбки его жены — так прятал он секретные документы по устройству Шведского государства. Это Петр его отправил, чтобы он посмотрел и сообщил, как устроены шведские учреждения. Петру нравилась именно шведская государственная система, Швеция была для него образцом и он очень гордился, что ее победил, но уважал. Документы перевели, и Петр начал свою государственную реформу.
Что такое Швеция того времени? Это до сих пор королевство, но и тогда там была королевская власть с парламентом, с сословным представительством, где в парламенте сидели делегаты от аристократии, дворян, рыбаков, крестьян, горожан. Перед Петром лежит описание устройства шведского государства — эти документы сохранились, и видно, как он размышляет над ними и начинает вычеркивать: так, у меня, в России, парламента не будет. Россия — самодержавная страна, не демократия, не парламентаризм сделает Россию счастливой и процветающей, а я, моя просвещенная воля. Главное — чтобы делали так, как я сказал. Моя воля — источник права.
Словом, вычеркивается все, что связано с парламентом, остается бюрократическая структура, которая работает до сих пор. Она вечна. Внизу есть такое у шведов: кирхшпиль. Это священник с шестью крестьянами из прихода решает все местные дела. Это тоже зачеркнуто и написано — «…умных среди мужиков нет, назначить чиновника». Вот ход его мысли. Он состоит в том, что Россия должна управляться бюрократическим самодержавием. Самодержец — единственный гарант справедливости, порядка, безопасности.
А всякие парламенты — как-то раз Петр сказал: «английские порядки у нас что к стенке горох, нужно знать народ, которым ты правишь». И это стало нормой. Пра-пра-пра-внук Петра император Александр III в 1880-е годы, когда заходила речь о парламенте, говорил: «Что? Чтобы я присягал разным скотам!».
В итоге бюрократия, не контролируемая ничем, как реактор разгоняется, она никем не управляема и никому на самом деле не подчиняется, кроме начальника, и уж конечно, плевать хотела на народ. В Швеции и других странах верховная власть контролируется парламентом, парламент контролирует бюрократическую часть, снизу всю систему подпирает самоуправление и избиратели. И людям не приходит в голову просить нынешнего короля, чтобы им зарыли канаву.
Вот такие размышления навевает изучение бумаг, над которыми работал Петр.
Несомненно, вера в самодержца традиционна. Не впадая в славянофильство, скажем, что до Петра все-таки было несколько иначе — самовластие не было таким безбрежным, как при нем. Были земские соборы, боярская дума, дворянские сообщества — города, система коллективных челобитных. Словом, была обратная связь общества и власти, система сдержек и противовесов самодержавной власти. Вот известная история боярыни Морозовой: она давно выступала против царя Алексея Михайловича. Она была из элиты, влиятельна, уважаема, была вмонтирована в этот высший круг, тронуть ее было сложно, но уж очень она досаждала царю. И он нашел на нее «религиозную статью», обвинил ее в принадлежности к старообрядцам-раскольникам и расправился с ней.
А Петр не считался ни с чем, махнет рукой — и нет человека, потому что были разрушены прежние сдержки и противовесы, которые были в допетровской Руси.
Была установлена диктатура, и по документам это прослеживается, как разрастается и становится могучей самодержавная власть, для которой закон не писан, которая ни с кем не считается. Петр начинает править страной, как Иван Грозный, — самовластно, не считаясь с правом и традицией, словом, «править без права». И его работа над новыми законами об этом говорит. И тут я начинаю как бы проникать в этот черный ящик, понимать, что и почему он зачеркивает. Эти зачеркивания так же выразительны, как и то, о чем он пишет.
А о чем он пишет? Он берет шведский регламент какого-либо учреждения, вычеркивает из него все, что касается парламентаризма, и приписывает 6-7 новых пунктов. Это пункты о наказании чиновников за то, что они нарушают вышеизложенные положения регламента. В шведском образце этого нет, а у нас есть: за нарушение этого пункта ты будешь повешен, за это — тебе будет порка. А за всем этим идея — стоит только создать такой продуманный, совершенный бюрократический аппарат и издать инструкции, да сурово наказывать за их нарушения, и все пойдет замечательно. Не нужно нам парламентов и конституций! Как тут не вспомнить Козьму Пруткова: «Как презренны все конституции, когда в порядке все амуниции».
Вообще-то, при всем этом Петр был своеобразный государственный романтик, мечтатель. Этакий суровый Манилов с дубинкой. Помню, и о Ленине писали, как о мечтателе. Петр думал, что с помощью государства, силой только государства и его бюрократической машины можно достичь процветания, исправить нравы людей, добиться многого полезного для России. А это не получалось.
— А как у него сформировалось это условно романтическое?
— Он видел многое для этого на Западе. Я в свое время был в Голландии, и мне объясняли, в чем принцип голландской демократии. Представьте себе лестницу, точнее уступы, ступеньки. Внизу, на нижней — мой дом, мельница, выше, на следующей ступени — моего соседа дом и мельница.
Для чего мельница в Голландии? 90% мельниц качали грязную воду и дерьмо. Я, живущий снизу, должен свою грязную воду и дерьмо перекачать соседу, сосед перекачает выше, и потом третий сбросит в канал. Если мой сосед откажется принимать это добро от меня, то сначала утону я, а потом утонет он.
Тут главное умение найти modus vivendi, договориться, найти общий язык. Нужно взаимоуважение, понимание проблем другого человека, культура. В основе всей этой системы лежит демократия.
.jpg)
«Петр Великий в Голландии», Мстислав Добужинский. 1910 / Wikimedia Commons
Глядя на все это, Петр решил воспринять не демократию, не основополагающий принцип работы всей этой системы, а мельницы: насосов, инструментов, всего того, что облегчает жизнь, делает ее комфортной. Тут и корабли, и станки, и коллегии, и регламенты, и костюмы — произведения этого строя. Ну, мы все это в Россию завезем, установим, научим наших людей пользоваться и все пойдет, заработает.
Правда, надо наших людей постращать, заставить: они же, говорит Петр, жуликоваты, вороваты, а главное — ленивы. Знаем мы «московский тотчас на три года». Надо их заставить быть счастливыми и благополучными как голландцы. Поэтому надо их не по головке гладить, а бить и бить. Как тут Ленина не вспомнишь? Который, послушав Бетховена, раскис, потом взбодрился и сказал: «А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми». Так и Петр был убежден, что счастье народа — через насилие над ним.
— Он говорил это с убежденностью или с разочарованием?
— И с убежденностью, и с разочарованием. Сам аппарат, все, что он перенес в Россию, ему казалось замечательным. Только работал он все не так, и народ был какой-то неправильный. Чиновники воровали, работали плохо — он создал генерал-прокуратуру, в каждом учреждении сидел за отдельным столом прокурор и следил за работой чиновников, принуждал к порядку. А чтобы прокурор хорошо работал, создал генерал-фискальство, т.е. институт доносчиков на жаловании. Если прокурор и чиновники в сговоре — разоблачить. Но тоже что-то не очень хорошо вышло. Пришлось генерал-фискала казнить — заворовался. В общем — замкнутый круг. К концу жизни Петр был в отчаянии — все, что нужно, сделал для России, а система работает по-прежнему плохо. Хотя образцы для нее взяли на Западе, качественные образцы.
Но при всем при том Петр — личность интереснейшая, изучать ее — одно удовольствие. Петр нравится западникам, потому что он открыл ворота на запад, он нравится империалистам, потому что он начал завоевания, он нравится технократам, потому что при нем произошел необыкновенный перенос знаний с Запада. Он не нравится только православным и консерваторам, потому что они считают, что все это — от лукавого.
Раньше было, мол, лучше, Петр сбил Россию с ее особого пути. Может быть и так? Но что уж теперь думать — вся поляна с точками бифуркации затоптана Петром, и мы идем по пути, который он протоптал. Это настолько противоречивая и любопытная фигура, что я ею еще в детстве увлекся и занимаюсь всю жизнь. Биохроника — это попытка реконструировать личность, понять ее проявления.
Коллайдер истории
— Архитектуру сайта вы сами придумывали?
— Я это заново выдумал от отчаяния, боясь попасть в ловушку, как это было с моим дальним предшественником Михаилом Богословским. Материал о Петре огромен! Изначально Богословский пытался сделать биохронику, но потом увлекся, начал углубляться, пошли, как бы теперь сказали, расширения — словом, дописал пятый том, а дошел всего-то только до 1700 года, да и помер. Вот мне такое не хотелось.
И потом у него не получалось написать про каждый день, он начал писать научное исследование. Я себя все время сдерживал, уводил свои размышления в комментарии, в основе Биохроники лежат проверяемые, безусловные факты. А мои комментарии и интерпретации идут в комментариях. Да их можно и не читать. Наверное, лет через сто так и будет.
— В том, что касается Петра, тут сразу закрывается множество вопросов. И все следующие поколения будут сначала дополнять биохронику, и дальше заниматься исследованиями, интерпретациями, все остальным, верно?
— Совершенно верно. Более того, уже сейчас люди мне пишут о том, что они посмотрели, нашли, что им нужно, и работают дальше. Я исхожу из того, что наука — это общее дело, дело артельное. Почему физика достигла таких успехов? Мы, гуманитарии, замкнутые в свои скорлупки, ничто по сравнению с физиками. У них все только в компании, вместе. Я был однажды поражен системе отношений у физиков. У них даже академики — нормальные люди, лишены величия и чванства. Совсем иные творческие, дружеские отношения с молодых лет, когда они вместе паяли и клеили по ночам, и их продукт — обычно результат работы групп ученых, и это замечательно. Они там на [Большом адронном] коллайдере в Швейцарии составляют космополитическое сообщество, делают общее дело, не думая о том, что мне это даст. А в итоге — все в шоколаде и чести.
А гуманитарии закрываются, прячут друг от друга свои исследования, плохо работают вместе. Я даже знаю людей, которые дают ложные сноски, чтобы никто не нашел документ. И я продвигаю именно вариант физиков.
— Коллайдер Петра.
— Да. Мне говорят, вдруг у меня что-то украдут? Да Бога ради. С появлением Сети забудь о копирайте. Ведь работа важна тем, что я над ней работаю. Она как игра в бисер. Делайте так по многим другим дисциплинам, потому что знание является общим, а вора и шарлатана от науки всегда видно — у него на лбу написано. И в этом смысле я выполняю свою функцию, ради чего и во многом живу. Если только для себя что-то делать — это одно, а когда ты делаешь для сообщества, корпорации, тут больше драйва, и это важнее.
Почитайте предисловие к Биохронике — не будет меня, будет другой человек, который будет дополнять и исправлять ее, потом его сменит еще кто-то, и все это может продолжаться бесконечно, будет усложняться, расширяться. К каждой «карточке» будет прицеплен материал, о котором мы даже помыслить не можем.
Как-то раз замечательный историк Натан Эйдельман подошел ко мне в зале архива и показал письма Петра Третьего к Екатерине Второй, написанные в тот момент, когда она устроила против мужа переворот. Все эти письма уже давно опубликованы, содержание их знакомо всем. Но Эйдельман говорит: «Посмотрите, как это написано, на этот почерк, бумагу. Боже мой, тут есть какая-то информация, которую мы пока считать не можем! А ведь придут новые люди и считают!» И это так! Этот считанный материал будет вербализован — а может и это будет излишним. Кто бы мог подумать сто лет назад, что в археологии будет применяться дендрохронология и рентген?
Вот недавно, в Англии, в яме у собора Лестере нашли скелет зверски убитого человека, без единого в этой яме дополнительного артефакта, который чем-то мог помочь археологам. Но с помощью радиоуглеродного метода, генетики, антропологии и прочих современных методов установлено абсолютно точно, что скелет принадлежит убитому во время битвы 1485 г. королю Ричарду III. И в присутствии членов королевской семьи и архиепископа Кентерберийского он был торжественно перезахоронен в гробе, усыпанном белыми розами. Ведь это фантастика! Они даже написали, что он предпочитал пить заграничные вина! А что будет дальше — дух захватывает.
— Потому что в истории предельнее, чем таймлайн с эмпирическими фактами, не уйти, мы от него стартуем?
— Да. Вот я создаю эту базу, и если бы так же случилось в других науках, это было бы как с компьютером. Когда я был совсем молодым и читал Айзека Азимова, он писал в 1970-е: «У меня появился компьютер, и я стал писать в три-четыре раза быстрее, чем на машинке». Я тогда ахнул — быть не может, это же просто невозможно. Это тогда еще Сети не было! Как же теперь стало замечательно.
Создавая такие первоначальные продукты, как Биохроника в том виде, каков у меня, мы как бы идем на следующий этап, который резко облегчит жизнь людям науки.
Иногда мне кажется, что мы находимся на каком-то подъеме, хотя, вероятно, будет предел возможного, как об этом сказано в «Солярисе».
Этот замечательный фильм — и повесть — о том, что человек есть мера всего. Все делается под человека, объем знаний и интерфейсов будет ограничен именно возможностями человека, который мера всего. Сейчас мы поднимаемся еще колоссально, следующее, наверное — передача энергии на расстояние, передача мысли на расстояние, передача материи на расстояние. Два шага до управления компом с помощью мысли.
— Если прикидывать, в каких конкретно исторических областях следовало бы такой же предельный фундамент заложить, чтобы ускорить исследования, что бы это было?
— Я бы взял тему Первой и Второй мировых войн. Факты таким же образом выстроенные, и суждения тоже, чтобы не было разрыва между этим. Но мне иногда кажется, что можно такое делать во всех направлениях человеческой мысли, что может прийти в голову. Я удивлен, почему во Франции нет такого с Наполеоном. Например, Лев Толстой. Только что вышла замечательная работа Зорина о Льве Толстом, где он прослеживает через его произведения его биографию. Эти интерфейсы могут быть параллельны биохронике: события, письма и художественные произведения. Между ними несомненно проявится некая крайне важная связь, которая так вот не определяется, когда мы читаем все материалы по отдельности. Мне кажется, что это открывает новые возможности, о которых я могу и не догадаться. Они позволяют нам понимать прошлое глубже, видеть дальше, чувствовать лучше и еще больше наслаждаться жизнью в науке.
Анисимов Евгений Викторович
Научный руководитель Департамента истории