Нарративы языковой политики в Казахстане: Анна Панина об исследовании программы «Рухани жангыру»
Анна Панина, выпускница программы “Сравнительная политика Евразии” этого года, поделилась своей уникальной историей изучения нарративов языковой политики в Казахстане, впечатлениями от поездки в саму страну и трудностями работы в поле.
Анна, расскажите, пожалуйста, почему Вы решили писать выпускную работу именно про языковую политику в Казахстане? Что такое «Рухани жангыру», и почему эта программа является актуальной для исследователей?
Ни раз посещая Казахстан еще во время обучения в бакалавриате, в глаза мне часто бросалась эмблема голубой птицы. В какой-то момент стало очень интересно, что может значить это не слишком благозвучное словосочетание “Рухани Жангыру”. Уже тогда я занималась исследованием языковой политики, но никогда не рассматривала случай Казахстана. Вернувшись домой, я все-таки поискала какую-то более конкретную информацию относительно пропагандируемых крыльев и неожиданно для себя выяснила: по всей стране развешаны плакаты с голубой птицей и абстрактным названием, а в этом названии зашифрована реформа перехода на латинский алфавит.
То есть латинизация - это часть программы Рухани Жангыру. Языковые реформы оказались глубоко вписаны в очень абстрактную и масштабную программу трансформации ценностей общества и культурных ориентиров. Сначала целью было формирование лояльности среди населения к самому бренду “Рухани Жангыру”, а потом уже проведение практических реформ корпуса языка, инициированных в рамках программы. Ни под одно классическое определение “языковой политики” такой предмет исследования не подходил. С точки зрения интерпретивистской парадигмы, Рухани Жангыру — упаковка, в которую помещаются реформы языка. Тогда, упаковка — некий артефакт, в отношении которого рождаются вариации восприятия языковой политики. Я поняла, что это что-то новое в теории исследований языковой политики. Несмотря на то, что в научном сообществе дискуссия относительно компонентов языковой политики разворачивается уже несколько десятилетий, кейс Казахстана расширил рамки определения границ языковой политики, подтвердил необходимость расширения нормативного подхода.
Можно ли сказать, что Ваше исследование мультидисциплинарно? Правда, что оно может быть полезным, как для политологов, так и для филологов?
Изучая программу Рухани Жангыру в поле, мне пришлось встретиться со многими политическими акторами, которые участвуют в реализации и формировании политического курса; это настоящие эксперты, которые вершат судьбу и развитие языкового ландшафта в стране. Конечно, в основном мне довелось общаться с лингвистами, но многие из их инициатив отвергаются, например, экономистами – это постоянный диалог. Метод, который я использовала – концепция интерпретативного политического анализа – инструмент, который проявляет себя как раз в таких ситуациях. Конфликт, который возникает в процессе совместного участия разных групп интересов неизбежен. Но, не всегда это именно конфликт интересов. Часто проблема состоит в том, что акторы по-разному видят программу, которую приходится реализовывать совместно. Интерпретативный метод помогает обнаружить такие “конфликты интерпретаций”. Эта модель очень продуктивна, поэтому исследование практически ценно. Но теоретические концепции, которые я использовала – это все-таки больше политическая наука. В лингвистике я не обладаю такой компетенцией. Тем не менее исследование интерпретаций порождает логические цепочки, которые в глазах акторов связывают политику, общество и язык.
Вы используете этнографический метод. Расскажите про Вашу поездку в Казахстан. Как Вы работали в поле? Знали ли Вы казахский?
Честно, когда я решила на первом курсе, что моя работа будет связана с языковой политикой и уже тогда почувствовала первые нотки “этнической окрашенности” проекта Рухани Жангыру (как это можно понять по самому названию, например), я поняла, что какие-то основы казахского мне все-таки нужны. Я изучила какие-то самые базовые вещи: обращения, слова вежливости, некоторые глаголы, историю происхождения топонимов, героев казахского фольклора. Эти знания очень помогли выстроить контакт с информантами, построить доверие, показать заинтересованность в общении, расположить к себе.
В поле я провела серию экспертных интервью. Мне очень помогли контакты нашего департамента и моего научного руководителя Олега Владимировича Корнеева. Какие-то организации мне были очень интересны, но доступа к ним не было никакого. Тогда я заходила очень издалека и пыталась найти необходимый контакт совсем с нуля. Так я решила отправиться на Астанинский КВН и начала разговор с охранником, а в результате оказалась в лаборатории комитета науки министерства образования – прямых участников policy-making процесса. В национальное бюро переводчиков меня привела директор маленькой университетской библиотеки. Главное было заинтересовать людей, которые готовы к диалогу. Очень важно не стесняться просить помощи и задавать правильные вопросы, набраться терпения и общаться с совершенно разными людьми, которые, кажется, никак не связаны с информантами, контакты которых нужно найти. При этом ежедневно приходилось преодолевать стеснение и неловкость. Я перманентно чувствовала себя глупо. Что-то я все-таки пропускала, куда-то так и не нашла входа. Однако это все – часть анализа, даже то, что казалось “неудачами” в полевой работе, стало важной частью диссертации. Не унывать очень помогала поддержка моего научного руководителя. Именно он вдохновил меня на поездку, поверил в потенциал исследования. Благодаря ему мне удалось поговорить с людьми, о которых я читала в книжках.
Хотя в постковидные времена моя задумка казалась скорее невозможной, но мне кажется, что главное чему я научилась у преподавателей программы – задавать себе вопрос “а почему нет?”. Думаю, именно профессионалы, которые имеют огромный опыт исследовательской работы, знают, какие слова нужно найти, чтобы задуманное свершилось — мне посчастливилось учиться у таких людей. Часто в поле требовалась не только методологическая экспертиза, но и просто напоминание: “Ничего страшного”. Многое шло не по плану. Полевое исследование – фантастическая возможность прокачать свои софт скиллы. Это та самая “дикая среда”, где ты и общество, которое ты изучаешь, остаетесь один на один.
Для русскоговорящего исследователя, который выбирает этнографический метод, постсоветское пространство – прекрасный источник материала. Я работала с информацией на русском языке, но обозревать важно было не только то, что мне понятно, а то, что было непонятно (написано или сказано на казахском). В случае Казахстана важно было “говорить на языке информантов” – уникальной комбинации казахского и русского. Именно в этот язык упакованы нарративы языковой политики – это и есть эссенция языкового ландшафта. Я старалась ничего не дорисовывать и не загонять в рамки, а скорее быть максимально чувствительной к тому, что видела в поле. Так и получилось создать field guided research.
Очень интересно узнать об итогах Вашей работы: к каким результатам Вы пришли?
Главным достижением я считаю то, что удалось воспроизвести картинку “национализирующегося общества”, в котором русский язык играет важную и очевидную роль. Сама тема, “национального возрождения” на постсоветском пространстве часто проблематизируется и становится основой политизирования языка. В своей работе, я подробно рассказываю о том, какое понимание причин и необходимости такой “национализации” есть среди экспертов. Какие проблемы возникают на пути трансформации языкового ландшафта и как латинизация становится инструментом этой трансформации. Получилось пролить свет на то, какое значение переход казахского языка на латинский алфавит имеет, помимо интерпретаций, которые порой культивируют наши СМИ, усиливая политизирование и антагонизм в отношении населения соседствующего государства.
Важным результатом стало описание самого языкового ландшафта. В частности того, как комбинация русского и казахского языка образуют общность среди людей, которые ежедневно используют эту комбинацию. Какое значение имеет такое языковое партнерство и как оно сочетается с провозглашенным курсом на “национальное возрождение”. Я попробовала описать этот процесс как формирование “этнически окрашенной” национальной идентичности.
В общем, в соответствии с целью работы, я пыталась выстроить мостики между тем, какой курс языковой политики провозглашен формально, как он интерпретируется, и тем, что фактически составляет ежедневные практики использования языка. В том числе с этой целью я решила расширить границы языковой политики до такого культурно-ориентированного проекта как Рухани Жангыру. Это помогло выйти за пределы макро- (преимущественно нормативного) уровня языковой политики и найти подход к обсуждению микро-уровня, относящегося к языковому ландшафту и языковым практикам. Выдержать этот фокус у меня, кажется, получилось.
В то же время есть задачи, которые выполнить не удалось – это тоже важный результат. Например, я ставила себе одну из амбициозных целей: описать состав игроков, которые принимают участие в формулировании политики. Но, предположительно, ввиду высокой самоцензуры и некоторых предубеждений, существующих в отношении русскоговорящего исследователя, эту цель я выполнить не смогла.
Что касается результатов в отношении личностного роста, полевое исследование это настоящая проверка на прочность, результатом которой становится лучшее понимание себя: понимание того, зачем ты хочешь проводить исследование, хочешь ли вообще. Когда в работу вкладывается физически ощутимый ресурс, эти вопросы обретают особую глубину. Почему ты взял эту тему, в чем ее важность, какой эта работа имеет смысл? Зачем ты отнимаешь время всех этих людей, которые, может, вовсе не планировали что-то рассказывать и зачем вообще ты здесь оказался? Кажется, для человека, который стоит на пути выбора сферы своей реализации и заканчивает магистратуру ответы на эти вопросы – хорошие помощники в поиске себя. Мне это помогло честно решить, что я действительно хочу заниматься наукой и вижу в этом смысл. А еще, навык рефлексии – неотъемлемая часть participant observation, что также является ключом к поддержанию ментального здоровья. Получается, что полевое исследование лечит душу.
Анна, Вы проделали большой путь, чтобы написать такое исследование. Вы будете продолжать изучать данную тему дальше или Ваша диссертация – конечный результат?
Помимо прекрасной платформы для сбора данных, поле дает приятный бонус – экспертизу в отношении контекста. Для исследований постсоветского пространства это очень важно, ведь регион часто не вписывается в теории, которые работают в обществе, где живут ученые, которые их рождают. Это дает азарт продолжать работу. Тем более, ощутив эффект работы языкового режима на себе, увидев, как соотносятся политический курс, ежедневное использование языка людьми, я стала еще острее чувствовать необходимость поднимать тему языковой политики, преодолевая эссенциалистский подход к тому, как можно видеть “национализирующееся общество”.
Разговаривала Вероника Бердникова