От академического рисунка к абстракции: интервью с художником Максимом Дёминым
В петербургском Центре арт-терапии «Villa Artis» 12 мая открылась выставка Максима Дёмина. Для неё художник специально подготовил в качестве эксперимента небольшую интерактивную инсталляцию. В преддверии вернисажа мы встретились с Максимом и поговорили о том, как ему удалось обрести собственный метод визуальной репрезентации религиозного опыта.
Московский художник Максим Дёмин прошёл путь от изображения внешнего мира к внутреннему, и нашёл свой уникальный стиль. Это стиль эксперимента, стиль обращения к самому себе. Творческий путь был длинным: сначала — классическая академия и история искусства, потом — сложная философия абстракционизма. Наконец, художник пришёл к тому, что ему наиболее близко — к визуальной передаче собственного ощущения религии.
Его новая выставка — глубокая, направленная скорее на философские размышления, нежели на визуальный аспект. А ещё очень минималистичная, и в то же время максимально насыщена информацией. Выставка продлится до 24 мая по адресу: ул. Гороховая д. 55.
У художника есть Telegram-канал — MaksimDeminArtist. В нём можно узнавать о выставках и новых работах.
Расскажите о Вашем пути и образовании: как Вы стали художником и к какой школе себя причисляете?
Я не отношу себя ни к какой школе. Стараюсь в целом не причислять себя к течениям, веяниям, направлениям, работаю больше по наитию. По поводу того, как складывался творческий путь, то тут всё довольно стандартно: художественная школа, затем — факультет церковных художеств, кафедра реставрации станковой масляной живописи Православного Свято-Тихоновского университета. Получил художественное и реставрационное образование, отчасти искусствоведческое. После этого начал работать как реставратор в первую очередь в Музее имени Андрея Рублёва. После получения академической базы начал экспериментировать: начиналось всё с абстракции и экспрессионизма. Вдохновлялся американскими художниками, мне была близка их философия. Параллельно с получением академического образования я проходил курс по абстрактной живописи, перенимая философию абстрактного искусства и проецируя её на своё творческое видение. Так я начал выстраивать свой собственный творческий путь.
В разговоре с моей коллегой Анной Хачатурян*, которая приходила к Вам в мастерскую, Вы говорили — «Художник — это образ жизни». Получается, художник — это Ваша основная работа?
Это громкое заявление. Но да, художник для меня это профессия или ремесло, которое является образом жизни, идеей и философией.
Вы можете подробнее рассказать про учёбу на реставратора? Что эта профессия в себя включает и как перейти от ремесла реставратора к творчеству художника?
На самом деле, реставратор — это сложная и трудоёмкая профессия, которая включает в себя множество различных навыков, исследований, практических и теоретических знаний. Это не только художественная часть, но ещё и наука, химия, искусствоведение. Довольно большой спектр работы. Когда я учился, нам всегда говорили, что реставратор должен быть лучше художника, стараться уметь максимально точно передать с точки зрения технологии ремесло автора. Когда работаешь с памятником — должна быть некая чуйка, если говорить по-простому. Это большая тема для разговора, и можно долго объяснять — часа полтора уйдёт на одну реставрацию.
Я правильно понимаю, что работа реставратора напоминает больше работу художника — там больше знаний и практик?
Да, во-первых, там происходит исследование всех стратиграфических слоёв живописи: основы, красок, грунта, покрытия. Всё это надо держать в голове, анализировать памятник и, исходя из этого, подбирать технологию работы. Со стороны мне казалось это замечательным, но поработав длительное время в музейной области, я понял, что в реставрационной сфере отсутствует какое-либо творческое начало. Кажется, что в этой работе есть доля творчества, но на самом деле её практически нет. Может быть, только в отдельных случаях. Отчасти в этом разочаровавшись, я попытался переложить реставрационное знание на свои художественные работы, чтобы начать творчески выражаться, имея за спиной опыт восстановления полотен. Тогда я тяготел к изображению религиозных мотивов. Также постоянная работа с памятниками сказалась на моём творческом мышлении и видении. Мне всегда хотелось передать впечатление от работы с древним образом, но не копийным путем, то есть копией, а именно с ноткой собственных переживаний. Поскольку я активно изучаю современных художников — конца ХХ века, наших современников, мне хотелось выразиться новым способом. Мне близка философия реконцептуализма и постмодерна. Хотя, на самом деле, когда я получал академическое образование, я вообще всё это не понимал и отнекивался — принимал только классическую живопись. Не только западную, но и отечественную тоже: передвижников и царских художников. Уже после знакомства, я начал проникаться современным искусством — импрессионистами, постимпрессионистами и так далее, у меня произошло постепенное становление. И я даже сам удивлялся, почему оно так происходит? Первоначально у меня было достаточно радикальное понимание, что вот есть классическая живопись, а всё остальное — ересь.
А этот интерес к более модерной живописи, он появился именно из-за тяги к чему-то новому? Как происходит этот процесс поиска?
Я думаю, это шло параллельно. Так как это было частью моего обучения, я для себя одновременно и открывал что-то, и осваивал новые навыки. У меня была тяга к некой экспрессивной манере и, возможно, поэтому модерная живопись стала мне более близка.
Вернёмся к религиозным мотивам. Что Вас вдохновляет на создание таких работ?
В последнее время это некая совокупность лицезрения каких-то отдельных объектов. Почему я ещё с объектами начал работать? Они меня безумно вдохновляют. Периодически живя за городом, я наблюдаю урбанистические пейзажи, нахожу в них красоту обыденности. И многое мне хочется использовать в творчестве, имея при этом духовный и религиозный опыт. Я комбинирую эти две, казалось бы, крайности: привычные нашему глазу объекты андерграунда и чего-то высокого, духовного. Это делается чаще всего по наитию, отчасти неосознанно, отчасти с какой-то первоначальной идеей. Эта комбинация очень вдохновляет. Более того, моё постоянное общение с древними памятникам живописи и иконописи тоже воодушевляет. Иногда я специально езжу по старым храмам, смотрю древние фрески, иконы в музеях, с чем-то непосредственно сам работаю — всё это наталкивает меня на идеи для следующих работ. В последнее время мне нравится работать, отталкиваясь от объекта — я нахожу его, и он в какой-то мере диктует мои действия, с одной стороны, ставит рамки, а с другой, даёт полный карт-бланш, потому что сделать можно всё, что угодно. Мне близка идея, что в этих предметах есть какой-то дух времени, особенно, если это древние иконы. Это может быть старый молельный образ, на котором уже не осталось ничего — хочется, чтобы он сохранял свою сакральность, при этом являясь уже объектом другого плана.
Расскажите про реакции людей, которые приходят на выставки или находят Ваши работы в сети. Сталкивались ли Вы с критикой в духе «правильности» и «неправильности» религиозного искусства?
Во-первых, надо начать с того, что я сам непосредственно связан с Русской православной церковью. Я верующий православный христианин, постоянно нахожусь в кругу священников и людей православного вероисповедания. Никогда ко мне не было никаких вопросов относительно «правильности» или «неправильности» моего искусства. Я не преподношу его как каноническое, которое должно быть при храме. Здесь нет абсолютно ничего провокационного или чего-то, что могло бы вызвать диссонанс в религиозном обществе. Изначальный подтекст — это исследование нашей древнерусской культуры и взгляд на неё через призму моих впечатлений и переживаний, моей сложившейся образности современного искусства. Это взгляд современного человека на древние образы, и моя попытка это всё визуализировать, привести к единому целому. Поэтому мои работы в принципе не могут рассматриваться как надругательство — в них я стараюсь максимально передать ощущение благоговейности. Даже перед древним образом, на котором ничего нет, я ощущаю трепет, благоговейный страх. Это череда непередаваемых эмоций, когда держишь в руках икону или картину восемнадцатого, семнадцатого или шестнадцатого века, на которую смотрел и молился средневековый человек. Может, на ней ничего не сохранилось, но всё равно ты узнаёшь образ, он читаем, не нужно ничего добавлять. Наш мозг так устроен, что он сам дорисовывает картинку. Отчасти из-за этого я не ударяюсь в детали — образы очень символичные и силуэтные, без ликов и прорисовки. Иногда они собирательны в отношении конкретного святого или святой.
Бывали негативные комментарии, но они зачастую идут со стороны людей нерелигиозных, не понимающих это дело. Потому что человек, который хотя бы краем уха слышал о такой профессии как реставрация, и имеет хотя бы какое-то представление о древнерусском искусстве и его памятниках, которые хранятся в музеях, в первую очередь должен увидеть не попытку вызвать эмоцию за счёт эпатажности, а стремление передать древнюю образность, дух того времени. Поэтому такие вопросы чаще исходят от людей незнающих. Их первая реакция: икона в современном контексте — это плохо. А я спрашиваю: почему это плохо? Когда я начинаю объяснять и рассказывать, у человека меняется восприятие. Думаю, это идёт от отсутствия какой-то базы или насмотренности, от незнания древнерусской культуры. Для них религиозный сюжет в контексте современности — это провокация. Но ведь религия всегда шла в ногу с искусством, они не мыслились раздельно. Даже если брать художников Возрождения — всё их искусство основано на религии. Может, не у всех, но у подавляющей части. Ещё важно, что восприятие как религии, так и искусства, особенно современного, в постсоветском пространстве изменилось. Наверное, нужно время, чтобы привыкнуть. У современных художников, из того, что я видел, часто встречается открытая провокация и агрессия по отношению к церкви и религии. Они, конечно, имеют право выражать своё мнение по этому поводу, но я считаю, что какие-то рамки должны быть. Это может стать оскорбительным для других людей.
Я хотела дополнить, что когда мы заходим в Русский музей, в отдел с древними иконами, первое, что нас встречает, это образ Архангела Гавриила, тоже неканоничный. Эти большие глаза, этот зелёный фон — и стоит, мне кажется, только показать этот образ, и станет понятно, что на самом деле в православной иконе всё может изображаться по-разному, могут использоваться разные художественные способы выразительности — нет ничего стандартизированного.
Да, я согласен. Если вы посмотрите памятники Русского севера — их делали люди простые, но от всей души и от всего сердца. Там настолько всё наивно и примитивно, что смотришь и удивляешься. Гипертрофированные конечности у святых — рука толщиной больше головы. Но это всё сделано с такой любовью и трепетом, что в совокупности вызывает положительные эмоции. И даже несмотря на необразованность создателей, в художественном плане это всё смотрится естественно и понятно.
Могут ли Ваши произведения считаться иконами? Может ли сложиться такая ситуация, что будет построен храм, в котором Ваши работы будут иметь онтологический статус иконы?
При написании иконы есть каноны, которые дозволяют им быть молельным образом. Икона должна быть обязательно освящена, иначе она будет не иконой, а написанным образом. Есть каноны, которым следуют иконописцы, хотя и у них есть определённая свобода. Мои работы не соответствуют канонам — в них нет ни нимбов, ни надписей, нет ликов — это в принципе не может являться иконой, только прообразом иконы, некоторой отсылкой.
А приобретают ли люди Ваши работы в качестве икон или сакральных образов, которым они сами будут придавать значение, несмотря на то, что они не были освящены и написаны не по канону?
Некоторые люди говорили, что хотят сделать дома иконостас из моих работ или поставить их в красный угол. Свою голову не приделаешь другому, поэтому я просто стараюсь объяснять свою позицию, а что дальше происходит, сложно сказать. Размышления на религиозные темы и визуальное исполнение икон — это разные вещи. И Нестеров, и Васнецов создавали иконописные работы, но они не были каноничными и не являлись иконами. Хотя в тоже время они писали иконы, а Нестеров даже расписывал Марфо-Мариинскую обитель в Москве. При этом были и творческие вещи — то есть существует всё-таки грань между каноном и искусством, более свободным от канона.
Поговорим о подноготной рынка живописи. Есть ли разница в написании обычной работы и изделия на заказ? Как Вы, в целом, продаёте свои работы?
На самом деле, у меня никогда не стояла задача писать работы с целью продажи. По ряду причин. Но основная из них — когда присутствует какая-то коммерческая подоплёка при создании работ, тонкая ниточка чутья, которая даёт работе возвышенность и духовность, она почему-то исчезает. Даже если во время работы ты не думаешь про выгоду, всё равно в момент написания это на подсознательном уровне влияет на результат. Поэтому я стараюсь не писать с целью продажи. Я подхожу к созданию вещи творчески — у людей появляется интерес и они приобретают. Бывает, что на заказ просят какой-то конкретный образ или повтор, это имеет место быть. И то я стараюсь воздерживаться от такого, потому что это меняет восприятие процесса. Когда делаешь вещь, а потом повторяешь её на заказ — получаются две абсолютно разные вещи. Понятно, что кушать тоже хочется! Но по возможности, я стараюсь избегать такого рода заказов. Бывают большие заказы, от которых грех отказываться. В такие моменты я стараюсь максимально закрыть глаза на коммерческую подоплёку, и предельно вникнуть в процесс создания, чтобы у «самурая был только путь».
Расскажите, пожалуйста, о выставках. Сейчас чаще приглашают на групповые, или персональные тоже бывают? На каких проще продать работу?
Они в большинстве своём групповые. Работы покупают, как правило, после больших персональных выставок, но они бывают реже. Если выставка проходит длительное время — люди ходят и присматриваются, спрашивают, что можно приобрести и как. Групповые выставки делаются больше для самой выставки, для того, чтобы засветиться в новом месте, показать себя вместе с другими кураторами и художниками. И там не так часто приобретают работы. Но только персональные выставки тоже постоянно не будешь делать — надо же контент менять. К тому же, одни и те же работы нельзя выставлять. Стараюсь всё время что-то новое придумывать. Я считаю себя достаточно плодовитым художником в этом смысле — в течение месяца могу сделать большое количество работ. Если я поставил какую-то цель или у меня есть проект, то я погружаюсь в него: максимально отдаюсь процессу и стараюсь выложиться по максимуму. И результат обычно бывает хорошим.
В контексте выставок я ещё хотела спросить, как у Вас складывается работа с кураторами? Это тоже очень интересный момент — как в таком симбиозе рождается выставка?
Кураторы обычно товарищи идейные. У них есть какой-то предварительный концепт, который они обговаривают с художником, находят какой-то консенсус и взаимопонимание. И потом уже начинается подготовка и формирование экспозиции. Это всё очень индивидуально, зависит от куратора, и от художника в том числе. Я в этом плане достаточно спокойно воспринимаю какие-то комментарии и рациональную критику, и беспроблемно иду на уступки, когда нужно что-то поменять или убрать, если это совсем уж не противоречит моему взгляду на работу. У меня был случай — это была групповая выставка в Казани, и я туда отправил инсталляцию «Деисус», которая была сформирована из трёх оконных рам. Изначальная её задумка — это цельный объект, который стоит на постаменте, либо на полу. Или может быть как-то зафиксирован на стене целиком. У меня не было возможности отправиться на монтаж и открытие, но туда поехала знакомая художница, которую я попросил посмотреть на работу уже на выставке. Так я увидел, что они (кураторы — прим. АС) разъединили три окна и повесили их в разных частях. Я, конечно, спросил, что это такое. Это было равносильно тому, что холст сняли с подрамника, и повесили на одну сторону, а сам подрамник на другую. Такое тоже бывает. Но обычно куратор с художником обговаривают все нюансы концепта, так что впоследствии при формировании экспозиции конфликтов не бывает. Тут важен момент первоначального формирования плана выставки: если обе заинтересованные стороны обсуждают все детали, и их всё устраивает, то дальше всё идет как по маслу.
Вы примерно представляете, кто обычно покупает у Вас работы и почему они выбирают именно Ваше творчество?
Конечно! Я же с ними напрямую общаюсь. Те, у кого есть возможность, приходят ко мне в мастерскую, смотрят, мы общаемся. На самом деле люди приходят абсолютно разные — я бы не сказал, что это только верующие, даже, скорее, наоборот. В большинстве своём, они даже никак не связаны с религией и искусством. Просто сторонние наблюдатели, которых что-то зацепило, после чего они захотели приобрести эту работу для своего дома, или в подарок. Недавно пришёл человек и сказал, что он не близок к религии, но относится к ней с уважением, и что в моих работах его что-то привлекло. Опять же, каждому — своё. Люди очень разные, определённой публики, наверное, нет — и стар и млад, и атеист и верующий. Для меня это, с одной стороны, и удивительно, а с другой, радостно, потому что люди через моё искусство приходят к осознанию. Может, оно их сподвигнет на какие-то размышления о бытие.
Подводя итог, как Вы представляете дальнейшее развитие своего творчества и какие задумки хотели бы воплотить в жизнь?
Честно говоря, планов конкретных нет, просто продолжаю работать как работал. Хочется, может быть, какой-то новый материал опробовать. У меня сейчас будет ещё одна маленькая персональная выставка в Санкт-Петербурге, с 12 мая. И для неё я специально сделал небольшую интерактивную инсталляцию — пробный эксперимент. Она глубокая, больше направлена на философию, нежели на визуальный аспект — очень минималистична, но в то же время, максимально насыщена информацией. Она была сложной в плане создания, и мне пришлось прибегнуть к помощи друга-айтишника. Потому что я сам далёк от цифровых технологий: мне ближе то, что можно делать руками. Но в итоге должно получиться хорошо. А так, наполеоновских планов у меня нет. Когда долгое время делаешь одно и то же, иногда закапываешься, и можно очень легко запутаться. И вот хотелось бы не запутаться в том, что у меня есть сейчас. Потому что сейчас есть полная осознанность того, чем я занимаюсь, и мне нравится результат. Результат ведь находит некий резонанс в обществе, и всё это в едином ключе движется в правильном направлении — хочется, чтобы это направление не отклонилось в ненужную сторону. Что касается трансформации, то радикального, наверное, ничего не будет. Я пробовал немного двигаться в сторону цифрового искусства, но понял, что мне ближе работа с материальными вещами. Поэтому в сторону NFT я вряд ли буду уходить, продолжу работать с объектами, и буду стараться довести их до какого-то идеала, сочетая минимализм и духовную насыщенность.
Беседовали Анна Хачатурян и Анна Смирнова.
Редакторы Андрей Орлов, Александра Костина.
*Вторая часть о творчестве Максима Дёмина выйдет в следующем материале.