Космос земной и внеземной: взгляд антрополога
В преддверии Дня космонавтики мы поговорили с Макаром Терёшиным — антропологом космоса и фотографом. Он рассказал об основных направлениях антропологического познания космоса, а также поделился собственными этнографическими наблюдениями, собранными в полях падения Мезенской области.
Макар, что такое антропология космоса, какие основные направления исследований можно выделить?
Если говорить о направлениях исследований — то их очень много. Одно из них связано с тем, как мы можем переопределить объекты изучения и исследовательские проекты на Земле через их связь с космосом, через социальную и технологическую перспективу, не привязанную к Земле, через вопросы, связанные с окружающей средой, включающей в себя как нашу планету, так и внеземные пространства.
Чем ещё могут заниматься антропологи? Например, можно исследовать работу множества космических технологий, которые находятся в условном социальном вакууме (в местах, где нет людей), но при этом напрямую формируют наши представления о Земле и о том, как мы пытаемся ей управлять. Как работа спутников на орбите через телевидение и наблюдение формирует то, как мы себе представляем, например, ландшафты Амазонки? Как формируется восприятие земных ландшафтов через оптику спутников?
Одно из классических исследований по антропологии космоса — это работа Питера Редфилда: он изучал то, как во Французской Гвиане размещается инфраструктура космодрома. В своей работе он утверждает, что создание космодрома наследует колониальным практикам: те территориальные принципы, по которым Франция размещала в Гвиане тюремные колонии, легли в основу размещения космической инфраструктуры.
Можно также изучать опыт познания внеземных мест — космоса, Вселенной, экзопланет. Лиза Мессери изучала планетологов, астрофизиков и других учёных, которые, например, в процессе подготовки к полету на Марс живут в пустыне, в Юте, и пытаются представить и познать внеземные места, будучи на Земле.
Мы не были на других пригодных для жизни планетах, но на одной из таких мы живём: как можно помыслить другие подобные планеты, смотря на Землю?
В любом случае, каждое исследование является попыткой понять, что может дать антропологии связь с космосом. В том числе переосмысление масштабов, концептов и того, как мы конструируем сами объекты исследования — как мы можем иначе помыслить себе что-то — и нашу работу, как антропологов, и сами феномены, к которым мы обращаемся. В 2019 году в Лондоне, например, запустился центр исследований космоса (Centre for Outer Space Studies); они работают над огромным проектом, который занимается исследованием МКС (Международной космической станции — прим. ред.) как самого старого внеземного сообщества, к тому же и непрерывно существующего вот уже 20 лет. Они изучают, например, как гравитация влияет на то, как мы себе представляем аффект и эмоции. Наша телесность меняется под воздействием гравитации, соответственно, сам факт этой перемены влияет на то, как складываются человеческие отношения: движения и восприятие меняется — всё это можно осмыслять.
Как я понимаю, в антропологии космоса важной темой является «заземление» — смещение фокуса с освоения космоса как истории про глобальный прогресс человечества в сторону более локальных практик и перспектив...
Хорошо свести всё к конкретному месту, к локальности, но, на мой взгляд, это всё еще сложнее. Мне кажется, важно не просто «вернуть» космос на Землю, а связать космическое и земное между собой и попытаться проанализировать интеллектуальное и материальное измерение человеческих проектов в космосе и того будущего, которое они предлагают. Нам важно понять, как новая волна освоения космоса масштабирует земные идеи, связанные, например, с капиталистическими проектами в космосе. Здесь нельзя просто ограничиться представлением о том, что есть отдельная группа ученых сидящих в лаборатории, они находятся в каком-то конкретном месте, и это всё — локально. Важно понимать, какие это места, и какая у этих мест история. Например, космическая инфраструктура располагается на Севере — это локально, но почему именно там? Есть конкретная история с освоением региона, колониальным прошлым этого места, добычей ресурсов. Мезенский район, где я сейчас работаю, юридически считается самой крайней западной точкой Арктики…
И там ты, получается, занимаешься изучением полей падения… Расскажи немного об этом?
Я работаю в бассейне реки Мезень, где я обращаюсь к опыту людей, живущих вблизи мест, куда падают отработанные ступени космических ракет. В 1980-е годы жители мезенских сёл и деревень начали использовать детали от «Союзов» в быту, а с распадом СССР организация бригад по заготовке космического металла для некоторых стала важным подспорьем, обеспечившим выживание семьи в кризисные 1990-е годы.
Прослеживая частные истории взаимодействия со ступенями, я проблематизирую вне-/земные материальные, экологические и технологические связи, обеспечивающие возможность человеческого присутствия в космосе, и то, как территориальное распределение космической инфраструктуры в бассейне Мезени реконтекстуализирует «дикие» пространства Севера как места, наиболее пригодные для достижения земных орбит.
Как ты пришёл к этой теме? Получается, раньше ты ничего не слышал про поля падения?
Я ездил в окрестностях Плесецка, бассейна реки Онеги — деревянное зодчество, красота, старина и так далее. Там рядом находится космодром, на который активно жалуются местные жители — он вызывает у них страх и тревогу. Тогда я в первый раз услышал про поля падения, то есть места, куда падают отработанные ступени ракет. Это меня заинтересовало. Достаточно любопытно совпало в плане дисциплинарной традиции: фольклористы из СПбГУ ездят на Мезень уже 20 лет, эти места можно считать центром фольклористского производства. Я туда попал немного окольным путем и с окольной темой, связанной не с фольклором, а с космосом. Мне очень нравится контраст: с одной стороны это место, куда традиционно обращён исследовательский интерес к старине, с другой стороны, здесь разворачивается история, которая выходит далеко за рамки привычных сюжетов.
Получается, так ты нашел своих первых информантов. У них вообще распространено обсуждение полей падения? Охотно ли они про это рассказывают? Вписано ли это в их быт, местный ландшафт?
Интенсивность разговоров о полях падения зависит от того, где и о каком времени говорят — верховья или низовья Мезени, 1960-е или 1990-е, где-то это только сейчас актуализируется. Я, например, езжу на попутках, на маршрутках, в целом, в обыденном разговоре люди могут обсуждать запуск ракеты, который они наблюдали недавно. Жители видят, как летят ракеты, они оставляют следы на небе… это вызывает тревогу и, конечно, люди будут об этом говорить. История для них обыденная, но остаётся неопределенность в понимании того, насколько это опасно или безопасно, полезно или вредно… Это постоянно проговаривается: с одной стороны, все ездят на лодках, сделанных из космического металла, с другой стороны, ни у кого нет уверенности, что это безопасно. Хотя в связи с этим проводилась куча исследований, результаты которых просто не доносят до людей, потому что не налажено адекватное взаимодействие с местными.
Что меня также заинтересовало: то, чем эти люди занимаются, может быть не только небезопасно, но и нелегально. В одной из статей ты как раз говорил о том, что они используют критические обстоятельства, связанные с запуском ракет, и считают, что у них есть какое-то моральное право на добычу космического металла… Скажи, а думают ли люди, с которыми ты общался, о космосе как о чём-то удивительном и внеземном? Или космос у них превратился в рутину, их ничего не трогает в этой теме?
Для местных есть конкретная проблемная точка, связанная с конкретными человеческими тревогами, поэтому в истории с космосом для них нет никакой экзотики. Они взаимодействуют непосредственно с полями падения и, соответственно, всё концентрируется вокруг этих мест. Они могут говорить о космосе в контексте обсуждения несправедливости, потому что то, что происходит в космосе, имеет мало отношения к их жизни. «Ракеты запускают, а всё что у нас есть — это мусор». Для многих это чужеродное тело, что-то незнакомое, воздействующее на уровне чувств. Но это, конечно, не про космос, а про взаимодействие с самими обломками: их цвет, запах.
У нас есть среднестатистический взгляд на космос: то, что звучит отовсюду 12 апреля. Считаешь ли ты, что твоя миссия как антрополога заключается в том, чтобы больше людей узнало о такой непарадной и неромантичной стороне освоения космоса?
На самом деле, это достаточно романтичная история: мужики-охотники идут в лес, иногда они даже сравнивают собственный опыт с опытом первопроходцев на Севере. В последнем интервью, например, собеседник рассказал мне о долгой и изнурительной дороге через лес, а потом упомянул о своём опыте в контексте того, как раньше в Якутии ставили остроги… Романтика здесь конечно есть, но если говорить про космическую историю, то, на самом деле, даже официальный предпраздничный дискурс сейчас несколько «выветрился».
В советское время деятельность инженеров, сотрудников космической индустрии, создававших и поддерживавших огромную инфраструктуру, часто оставалась в тени.
История космоса во многом не рассказана, и здесь не нужно лезть в какую-то заманчивую тему вроде полей падения, чтобы донести мысль, что есть и было столько всего, что остается незамеченным.
12 апреля мы с коллегами запускаем проект, который, с одной стороны, присоединяется к публичной дискуссии о космосе, но в то же время старается сместить в ней акценты на частные истории людей.
Так совпало, что я стал заниматься темой полей падения, хотя я далеко не профессионал в космических вопросах, но это очень хорошая история, которая помогает что-то понять для себя и рассказать другим. Мне интересен не только космос, но и, например, социальная жизнь государства, мне интересны 90-е и то, как через взаимодействие с остатками ракет люди корректировали свои жизненные траектории в условиях кризиса.
Что у нас будет происходить в ближайшую неделю? Включат фонтаны, мы услышим немного про Гагарина, увидим плакаты на которых написано, что «Мы — первые» и, наверное, люди, которые сами заняты в космической отрасли, соберутся и между собой отпразднуют. Это на самом деле неплохо, прикольно, что мы первые, но мы по-прежнему нуждаемся в критической дискуссии об истории освоения космоса и о будущем, которое мы связываем с ним сегодня.
Беседовала Дарья Москвина.