«Код ученого»: Александра Пахомова о дневнике Кузмина, детективном подходе к текстам и антропологии ароматов

Продолжаем знакомить абитуриентов с преподавателями Питерской Вышки. Филолог и антрополог Александра Пахомова ведет занятия в бакалавриате и магистратуре департамента филологии, она станет вашим проводником в мир фольклора, семиотики и русской литературы XX века. Почему важно найти хорошего научного руководителя, что общего у филологов и детективов и что ароматы говорят о прошлом — в интервью с Александрой Пахомовой.

Фото НИУ ВШЭ — Санкт-Петербург

Исследование, которым вы гордитесь

Гордость за исследование — это ощущение, что работа сделана хорошо, что ее не стыдно показать людям, чье мнение для меня важно. Хорошая работа складывается, как пазл. Ты растишь ее внутри себя, а потом внутри что-то екает и становится понятно: «Вот же оно, я что-то нащупала». Это ощущение ни с чем не спутаешь, в нем есть особая магия.

Сейчас я готовлю к изданию дневник Михаила Кузмина. Это именно то исследование, которым я горжусь. Так вышло, что я завершаю большую работу, которая началась почти тридцать лет назад. Над дневником поэта работали многие великие ученые, весь цвет российской науки девяностых и нулевых. И вот я ее завершаю. Надеюсь, этот текст все-таки выйдет!

Почему я стала изучать именно Кузмина — долгая история. Она тянется, как ниточка. Я поступила на филфак, чтобы заниматься поэзией Егора Летова. Проучилась годик, а потом подумала: «Наверное, не стоит так сразу Летовым заниматься. Возьму кого-нибудь, кто писал пораньше, тех же обэриутов… Но кого конкретно?» 

И тут случилось судьбоносное событие. Я оказалась на презентации книги Константина Вагинова «Песня слов». Купила, начала читать и просто влюбилась в его стихи. Даже книжку несколько месяцев носила в рюкзаке — постоянно к ней возвращалась. В итоге я написала дипломную работу по Вагинову, а в магистратуре решила немного расширить контекст. Я хотела заниматься литературными группами 1920-х годов и остановилась на той, в которую входили Кузмин и Вагинов. Потом пришло время диссертации, и моя научная руководительница посоветовала присмотреться к Кузмину: «Вы уже написали о нем магистерскую, многое о нем знаете». А надо сказать, кузминоведение — одна из самых проблемных областей истории литературы ХХ века. Меня все отговаривали, говорили, будет слишком сложно: слишком много споров вокруг его текстов. А я подумала: «А почему бы и нет?» 

И вот я почти закончила работу над дневником Кузмина… В конечном итоге эта ниточка привела меня к тому, с чего я начинала: к кругу Кузмина, в который входил в том числе Вагинов. Получается, никуда я из этого круга не вышла, да и не хочется.

Исследование, которое изменило ваши представления о науке

Я поняла, что хочу заниматься филологией, когда прочитала статью Михаила Гаспарова «Фет безглагольный». Она буквально открыла мне глаза, показала, что текст можно не просто читать, а дешифровывать. Текст во многом похож на детектив: потянешь за одно слово и вытащишь целую ветку смыслов.

Потом — на филфаке — началось уточнение моих интересов. С первого курса и до сих пор главной книгой для меня была и остается «Прагматика фольклора» Светланы Адоньевой. Благодаря этой монографии я поняла, насколько это интересно — разглядывать нашу повседневность и замечать, что в ней сокрыто. Мне захотелось понять, почему люди поступают так, а не иначе, почему мы помним и говорим в определенной традиции. Часть «Прагматики фольклора» как раз об этом — о людях, осознанном и неосознанном. Эта книга во многом определила то, чем я стала заниматься в дальнейшем, Мне нравится разбирать ее со своими студентами, хотя она больше не про метод, а про взгляд.

По тем же причинам я люблю книгу Карло Гинзбурга «Загадка Пьеро» о фресках Пьеро делла Франческа. Это культурологический детектив, который похож на сериал «Коломбо»: ты уже знаешь, кто совершил преступление, но по мельчайшим уликам нужно воссоздать всю эту историю. Очень вдохновляющий метод. Он напоминает, что в культуре ничего не пропадает, а до каких-то смыслов можно докопаться, даже если кажется, что они утеряны безвозвратно.

Ученый, на которого хочется равняться

Всю жизнь мне сказочно везло с научными руководителями, их было четверо. На филфаке — Алексей Балакин и Юлия Валиева, в Европейском университете — Георгий Левинтон, в Тарту — Мария Боровикова. Хорошие наставники — большое счастье, но в то же время большая ответственность. Значит, у тебя нет права на ошибку, ведь ты представляешь не только свой труд, но и их. Ответственность перед научными руководителями всегда держала меня в тонусе. Всему лучшему, что есть в моих исследованиях, я обязана этим четырем людям.

С научными руководителями мне повезло и по другой причине: они не только отличные исследователи, но и замечательные люди. Я не видела от них плохого отношения, только поддержку, уважение и помощь. Теперь и сама не умею по-другому — наверное, поэтому у меня в этом году было девять дипломников… 

Раз уж я перечислила локальные ориентиры, поговорим о глобальных. Меня очень вдохновляет писательница и исследовательница Полина Барскова. Она напоминает мне о том, что ученый должен трудно смотреть, тяжело говорить и задавать неудобные вопросы. У нее это получается в каком-то фантастическом сочетании. Читать работы Барсковой нелегко: у нее не самый простой язык, но мне такой нравится. Иногда хочется к нему приблизиться, хотя у меня в силу характера едва ли получится его освоить.

Еще один важный для меня ориентир — славистка Ирина Паперно. Филолог, который вышел далеко за границы филологии. Ее книга «Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах» — совершенно невероятное произведение: оно показывает, что можно мыслить в высшей степени свободно, не ограничивать себя ни в чем и делать при этом весомые утверждения. Хочу исследовать сон без Фрейда — почему бы и нет, хочу заниматься дневниками — да и пожалуйста. Вот это смелость, вот это размах!

Источники вдохновения

Главное вдохновение для меня — это люди. Именно поэтому я так люблю конференции: когда вокруг бурлят идеи, пропитываться ими намного проще. В общении ученый растет быстрее. Все-таки наука делается не только в закрытой комнате перед компьютером. Любой статье предшествует большая социальная работа. Именно поэтому друзья, студенты и коллеги — это база, с которой все начинается.

Вдохновение и ресурс я черпаю из разных источников. Силы мне дает то, что начинается, когда я закрываю компьютер. Именно это помогает мне не утонуть в книжном мире, который я выбрала. 

Я иногда шучу, что самая бескорыстная любовь у меня к музыке. Я меломан и вечный радостный слушатель. Впрочем, у меня есть три любимых музыкальных направления: сибирский панк-рок, все экстремальные виды металла и барочная музыка конца XVI — начала XVII веков, особенно люблю Генри Перселла. Музыка сама по себе нарративна, в этом она похожа на филологию. Отсюда феномены концептуального альбома, лирикоцентричных групп. Вот та же «Гражданская оборона» — мы любим эту группу отнюдь не за музыку, верно?

Еще я коллекционирую духи — сейчас у меня около двухсот флаконов. Ароматы отличаются от всего, с чем я обычно сталкиваюсь. Когда работаешь с культурой или текстом, то имеешь дело с чем-то осязаемым. Текст закреплен, культурная практика — есть, а запах — это что-то принципиально несуществующее. Любой аромат исчезает в считанные минуты. Сегодня ты слышишь его так, а завтра —  совсем иначе. Думать о том, чего нет, — это фантастическое чувство. 

Иногда мы можем отследить, как менялся какой-то аромат. К примеру, у меня есть несколько флаконов моего любимого аромата Mitsouko Guerlain — разных времен, разной концентрации. Любопытно наблюдать, как одна и та же история менялась в зависимости от десятилетия, какие изменения в обществе это отражает. В 1970-е люди любили пахнуть степью, туманом, который на нее опускается, листочками, травой. В 1980-е, наоборот, пришла мода на яркие и кричащие ароматы. Те же самые Mitsouko стали более персиковыми, женственными. Такие изменения очень интересно замечать, но к сожалению, духи — это во многом утраченная история. 

Есть любопытная антропологическая книга об ароматах — «Цивилизация запахов» Робера Мюшембле. Она показывает, как на представления о хорошем запахе влияли глобальные мировые события. Когда люди не мылись, они заглушали свой запах яркими животными ароматами. Как только ежедневное мытье стало доступным, появилась идея об аромате свежести, а вместе с тем — одеколон. Можно вылить на себя одеколон и пахнуть так, будто только что вышел из душа. И вот так через парфюмерию можно прийти к пониманию более глубоких и глобальных процессов. Тем и хороши гуманитарные исследования: они позволяют видеть множество граней культуры.

Главное для ученого

Мне кажется, смелость. Сначала она нужна для того, чтобы выбрать науку. Потом — чтобы взять неизученную тему или ту, которую много изучали. Затем смелость понадобится, чтобы убеждать в своей правоте, а затем еще больше смелости — чтобы отказаться от своей гипотезы. И конечно, нужна смелость для того, чтобы заниматься тем, чем хочется. Не идти на поводу у моды, интересов научного руководителя, каких-то эстетических или этических критериев. В какой-то момент приходится говорить: «Я буду заниматься этой темой, несмотря ни на что». 

Из этого качества вытекает другое, его можно назвать словом «нетерпимость». Ты должен быть нетерпимым ко всему, что может тебе помешать. К халтуре, незнанию, попыткам что-то замолчать или ограничить. Это стандарты, которые сам себе задаешь, но отказаться от них невозможно. 

Мне вообще кажется, что хороший ученый — малоприятный человек, потому что он довольно смелый, решительный, непримиримый, злой и упертый. Я бы не хотела жить с таким в одной комнате, но живу в одном теле. Недавно я держала корректуру, мне нужно было проверить одно слово, потому что у него была странная позиция во фразе. Я могла бы додумать: у меня достаточно навыков, чтобы понять, что там было на самом деле. Но нет. Я пошла в библиотеку, заказала книжку и перепроверила. И все. Иначе это не наука, а развлечение, и до правды мы не докопаемся никогда.

Рассуждения в духе «Что такое правда» для меня тоже не работают. Я всегда думаю о работе ученого как о битве. Каждый хороший ученый борется с незнанием и недопониманием, недодуманностью и недоописанностью, а с другой стороны — с забвением. Ведь все забывается. Что ты, маленький человечек, можешь противопоставить времени и забвению? Поэтому надо задавать неудобные вопросы и быть внимательным к каждому слову, иначе время все поглотит и мы останемся ни с чем. Без четкого понимания прошлого настоящее — невозможно, а будущее вообще исключено.

Александра Пахомова ведет курсы для бакалаврской программы «Филология» и для магистратуры: «Русская литература в кросс-культурной и интермедиальной перспективах». Подать документы в бакалавриат можно через личный кабинет, а в магистратуру — по ссылке.