«В литературных музеях филологи могут занимать примерно любую должность»: Наталия Крижанивская о практике в Фонтанном доме
Во время учебы на программе «Филология» Наталия Крижанивская прошла практику в музее Анны Ахматовой. Теперь студентка пишет дипломную работу о стихах Ахматовой и Мандельштама и подумывает о карьере музейного куратора. Что нового она узнала о поэтессе, какие экспонаты запомнились больше всего и чем была полезна практика — в материале.
— Как вы выбирали место для практики?
— Я принципиально хотела попасть именно в музей. Подумала: раз учусь на филолога, это мне подойдет. Получится применить свою специальность, и университет это поддержит.
В музее Анны Ахматовой до практики я бывала пару раз — на экспозиции и спектакле. Но уже тогда мне понравился их подход к выставкам, экспонатам и соцсетям. Музей — современный, молодая аудитория ему интересна. И я решила, что стоит взглянуть на их работу не только снаружи, но и изнутри.
— Как проходила практика? Что вы делали?
— Практика длилась две недели, но за это время мы познакомились с работой музея. Обошли все отделы — пиар, радио и другие. Сходили на экскурсию по фондам — это вообще что-то нереальное! Нам показали экспонаты, о которых простые посетители даже не знают: например, пластилиновую голову Ахматовой, которую поэтесса слепила собственноручно. Или рукописи и автографы — их там великое множество.
Что мы поняли благодаря практике? В литературных музеях филологи могут занимать примерно любую должность: от SMM-менеджера до хранителя коллекции или куратора выставок, правда, для кураторства нужна магистратура. Но найти себе место вполне реально, возможностей хватает.
— Какие экспонаты вам показались особенно интересными?
— Портрет Анны Ахматовой работы Зинаиды Серебряковой. Его редко выставляют, нужен особый приглушенный свет — чтобы бумага не портилась. Для меня он стал наглядным примером того, как судьбы людей переплетались в ту эпоху. Одно дело — понимать, что поэты, писатели и художники были знакомы друг с другом. Совсем другое — видеть своими глазами, как все эти люди друг друга вдохновляли. В такие моменты особенно остро понимаешь, насколько богата наша культура.
Есть там и рисунок Ахматовой руки Амедео Модильяни, но работа Серебряковой запомнилась больше. Бывают какие-то вещи, которые задевают в тебе что-то личное. Так и тут. Любимая художница, любимая поэтесса — а портрет один.
Но самый любимый экспонат — берестяная книга стихов Ахматовой, которую изготовила одна осужденная в ГУЛАГе. Там еще совсем ранние стихи — полные трепета, переживаний, любви. Мне кажется, эта книжица — лучшее подтверждение тому, какой мощной бывает сила слова — даже в те самые моменты, когда всюду молчание.
— Что нового вы узнали об Ахматовой благодаря этой практике?
— На самом деле до практики я просто любила ее стихи, в биографию особенно не погружалась. У Ахматовой была сложная жизнь. Ее стихи долгое время не печатали, а в 1946 году поэтессу резко раскритиковали и исключили из Союза писателей. Но как бы ее ни клеймил Жданов, она все равно не забылась и заняла почетное место среди российских поэтов.
Насколько Ахматову не ценили — видно и из такой истории. В 1960-е поэтессе вручили диплом почетного доктора Оксфордского университета, а вместе с ним — и мантию. Так вот, говорят, что в этой самой мантии она ходила в лес по грибы. И вот разве так должно быть? Писала стихи, изучала Пушкина, а в оксфордском плаще только в лесу гуляла.
— Что вас вдохновляет в биографии поэтессы?
— Вообще все. Ахматова застала невероятную смену эпох: она помнила дореволюционный Петербург и советский Ленинград. Она сохранила силу духа и не прекратила писать стихи, несмотря на тяготы судьбы. Делала это просто для себя. Давление на нее при всем этом почти не ослабевало. Возвращаясь в квартиру и глядя на стол, поэтесса часто замечала, что бумаги ее были разложены не в том порядке. Хранить дома рукописи было небезопасно. Она просто заучивала стихи наизусть — и сжигала записи в комнате. Как при всем этом сохранить жизнестойкость? А она смогла.
— А кто еще из поэтов Серебряного века вам интересен, помимо Ахматовой?
— Осип Мандельштам: мне в целом больше нравятся акмеисты. Когда говорят о Серебряном веке, то чаще вспоминают символистов, их мистические переживания. Акмеисты, напротив, чаще говорили о каких-то повседневных и знакомых всем переживаниях. Мне это намного ближе.
Стихи Мандельштама и Ахматовой в чем-то похожи. Их часто сравнивают. И есть за что: их тональность сильно изменилась после революции 1917 года, стала более резкой. До этого — «Только детские книги читать, только детские думы лелеять». И биографии Мандельштама и Ахматовой тоже имеют сходство. Оба выбрали в чем-то мученическую судьбу — но совершенно осознанно. Их не печатали, но если Мандельштам еще делал попытки встроиться в новый порядок, Ахматова — нет.
Нравится и Николай Гумилев с его проникновенными стихами об Африке — очень красивыми, но такими далекими. Ахматова здорово выразила это ощущение в следующих строках:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
...А я была его женой.
— К чему вас подтолкнула пройденная практика?
— Собственно, я буду писать диплом об Ахматовой и Мандельштаме. Изучу представления о смене эпох в их стихотворениях. Посмотрю на переломные годы после революции и посмотрю, как перемены манифестируются в этих текстах. Разница по стилю — колоссальная.
И еще я задумалась о магистратуре. Мне хотелось бы стать музейным куратором. Всегда любила филологию на стыке с историей искусств. В музее проявить себя будет проще всего.