Откуда берутся байки про нежить и что фольклор делает с историей и памятью? Объясняет филолог и антрополог Александра Пахомова

Представление о том, что фольклор — это только мрачные деревенские сказки и частушки, давно стало стереотипным. Сейчас к нему можно причислить вообще все — даже новогодний салат. Поговорили со старшим преподавателем департамента филологии Александрой Пахомовой о том, каким бывает фольклор, откуда в нем так много сюжетов о загробном мире и какую версию истории в нем можно найти.

iStock

— Что можно понимать под фольклором?

— Однозначного определения фольклора нет до сих пор. Есть, например, определение из Рекомендации ЮНЕСКО «О сохранении фольклора» от 15 ноября 1989 года. Согласно ему, в фольклор входит все — от нашего языка до обычаев и ремесел, едва ли не до еды. Это современное определение вроде должно быть рабочим,  но на деле оно ни для чего не годится. 

У  постсоветских людей до сих пор есть стереотип, что фольклор — это устное народное творчество. Но что такое «устное»? А что — «народное»? И что понимать под «творчеством»? Если разложить эту фразу на такие вопросы, то сразу становится понятно, что мы имеем дело с каким-то конструктом.

В последние годы предмет фольклористики сильно переосмысляется. Долгое время считалось, что это одни лишь тексты: например, песня какой-нибудь бабушки — фольклор, а вот исполнение этой песни — уже не фольклор. Но границы этого определения сильно меняются: фольклор все больше сливается с антропологией и превращается в какую-то одну единую науку. Сейчас исследователи считают фольклором любую духовную, то есть незафиксированную культуру, которая передается устно. Определение  — так себе, но другого у нас нет.

Ритуалы вроде похорон, приветствия, пересказы снов, мемы, байки о преподавателях, которые валят на экзаменах, — все это тоже фольклор. Даже еда может быть частью фольклористики: тот же салат оливье, который мама готовит каждый Новый год. Главное — что несколько человек считают его приготовление традицией. Так что в ЮНЕСКО не так уж и неправы, когда причисляют к фольклору вообще все.

— Делится ли фольклор на городской и деревенский?

—  Для современной науки это разделение немного устарело, хотя раньше оно действительно существовало и было четким. Сейчас едва ли можно утверждать, что есть настоящий деревенский фольклор, я и по своим экспедициям это чувствую. Что в городе, что в деревне люди смотрят одни и те же телеканалы, доступ к интернету тоже есть. Все перемешивается между собой, границы между городом и деревней в фольклоре становятся незаметнее. Но можно утверждать, что каждый вид фольклора развил особые жанры, характерные только для него.

Вот, например, в деревнях есть уникальные рассказы про леших и водяных, но — как и в городе — про точки на карте, которые не следует посещать. Вообще людям свойственно наделять места какими-то силами, которые этими местами управляют. Условно: не ходи в лес — там живет тварь, которая тебя сожрет. Или не суйся в воду — там другая нежить. И со всеми этими существами нужно как-то по-разному договариваться!

Куда бы ты ни приехал — в деревню ли, в город, обязательно найдется место, которое считается несчастливым. Объяснения этому могут быть самые разные: например, на этом месте сгорел дом или там кто-то умер. В моем родном городе обходят стороной место, где в 90-х произошла какая-то бандитская разборка. Тоже вполне себе фольклор, просто в других реалиях. 

Жанры фольклора тоже путешествуют из города в деревню — и обратно. Взять те же частушки: очень поздний жанр, он стал заметным в конце XIX века и расцвел в 20-е годы XX века, после революции. В ту пору частушки пришли в города вместе с новым населением. Позднее жанр вернулся обратно в деревню и стал очень популярным среди фольклористов. А что, ведь частушек много: попроси любую деревенскую бабушку — она с удовольствием споет тебе парочку.

— Откуда в фольклоре столько страха и предупреждений? «Не пей из лужи, козленочком станешь» и тому подобных…

— В любой культуре есть базовое разделение на свое и чужое. Свое — где уютно и безопасно, чужое — где бродят разные опасные существа, мечтающие утянуть тебя за собой. Люди отделяются от неосвоенного мира всеми возможными способами: возводят стены и пороги, ставят двери, размечают границы между городом и областью. В фольклоре такое разделение тоже прослеживается, любая пугалка обозначает присутствие этого самого «чужого».

Страшилки в фольклоре возникают постоянно. Их происхождение сводится, грубо говоря, к попытке людей контролировать непонятную ситуацию. Это может быть опыт как конкретного человека, так и целой группы. Когда происходит событие, с которым люди раньше не сталкивались, это создает такую ситуацию, которую социолог Стивен Коэн еще в 1970-е годы назвал «моральной паникой». 

В ответ на ситуации неопределенности возникают сюжеты, которые создают иллюзию контроля. Например, во время пандемии ходило много всяких баек: что коронавирус якобы передается через вышки 5G-связи, что в какую-то аптеку якобы попала партия масок, от которой можно заразиться, — и так далее. Чистейшие выдумки, но из-за них людям казалось, что у них все под контролем.

— Почему в фольклоре так много потустороннего мира?

— Ровно из-за того же разделения на свое и чужое. Я — понятный, мой мир  — тоже, но есть и нечто непознанное, граница очень тонкая. Традиционная культура придумывает разные модели, чтобы определить это непонятное. Например, есть место с какой-то дурной славой, которое человеку все никак не подчиняется. Древнейшее объяснение — что эта точка обладает своей субъектностью, находится под властью какого-то духа или какой-то силы, и с ними нужно договориться. И если сделать это правильно, то все будет отлично. Призраки, лешие и прочие фольклорные создания — все они примерно про это. 

К тому же человеку очень не хочется мириться с тем, что он смертен. С одной стороны, он боится умереть, а с другой, ему хочется, чтобы после него остался хотя бы маленький призрак. Смерть — ситуация предельной неопределенности. Все остальное можно объяснить хотя бы примерно, но если человек умирает, непонятно, что будет дальше. А значит, и объяснение можно достроить в любую сторону: например, представить загробный мир как путешествие или, напротив, сделать вид, что загробного мира нет и мертвые живут среди нас.

— Чего в фольклоре больше — смерти или праздника?

— Для любой культуры это в общем-то одно и то же. Есть два состояния: будничное и отличающееся от него — ритуальное, праздничное. Это второе состояние обозначает переход, когда происходит нечто такое, после чего меняется статус человека. И вот с этой точки зрения свадьба и похороны абсолютно равны: статус меняется  и там и там. 

Например, если речь о смерти человека, меняется статус не только умершего, но и его родственников. Традиционная культура предлагает разные механизмы проживания утраты: правильно проводить покойника, правильно отпеть, чтобы он не вернулся и не начал мстить. Или порвать все контакты с умершим: не класть ему в гроб ничего своего, иначе утащит. Или, придя с кладбища, обязательно помыть руки или лицо, сделать уборку. Все эти традиции — про то, что человек стал другим, изменил статус и очищается от старого.

— Как исторические события отражаются в фольклоре?

— На самом деле фольклор очень избирателен: туда вообще не все попадает. Два известных ученых — Роман Якобсон и Петр Богатырев — описали такое явление, как «предварительная цензура коллектива». Это когда несколько поколений людей — тут очень важна историческая дистанция — считают, что такой вид фольклора им для чего-то нужен. А если нужен, значит, прошел цензуру и передается следующему поколению.

То же самое с историческими событиями и личностями. Некоторые из них прошли сквозь фольклорное сито и не застряли в нем, а некоторые — зафиксировались. Был такой жанр — историческая песня. Чем-то похож на былины, но чуть современнее — XVI–XVIII века.  Люди за что-то помнили  Степана Разина, атамана Платова, Петра I, царицу — правда, не всегда понятно какую… И естественным образом об этих исторических персонажах появлялись песни. И наоборот — есть Александр II. Казалось бы: царь, который дал свободу крестьянам, но «благодарные люди» не слагали о нем песни. Или вот Первая мировая война, она не нашла почти никакого отражения в фольклоре, зато про Гражданскую есть очень много всего. И почему так получилось?..

— Возможно ли уловить отношение людей к какому-то событию или персонажу через фольклор?

— История в фольклоре преломляется довольно странным образом. Основной критерий — насколько значимыми оказываются события или персонажи, а отношение людей  к ним не столь важно. Взять, например, советские анекдоты про Сталина, Хрущева, Брежнева и других генеральных секретарей. С одной стороны, в СССР этот жанр был эзоповым языком, способом выразить неодобрение. А с другой, можно найти бесчисленное количество анекдотов, где генеральные секретари — хорошие. Так что это вообще ни о чем не говорит.

— У памяти есть обратная сторона — забвение. Про какие вещи фольклор не позволяет забыть?

— Нельзя сказать, что фольклор о чем-то забывает. Здесь работают другие  механизмы исторической памяти. На значимые места и события фольклорные тексты рано или поздно наслаиваются. Другое дело, что мы плохо понимаем, от чего это зависит: почему об одном месте говорят все кому не лень, а о другом — с похожей историей — нет вообще ничего.

Память, которую диктует школьный курс истории, обычно выглядит так: был такой-то царь, он правил столько-то и сделал то-то. Но фольклору на это наплевать. Вот есть Павел I, он правил всего четыре года, но кое-что сделать все-таки успел. И что люди помнят про него? Что призрак Павла I шастает по Михайловскому замку! А все остальное уже неважно… Впрочем, не у каждого правителя есть свой призрак. Это уже очень много, от многих не осталось и привидения! Или вот еще пример — про Отечественную войну 1812 года. После нее появился целый сюжет про казака Платова в гостях у француза. Для фольклора это очень много!  А вот, например, Аустерлиц или даже победа русских над французами такого интереса не вызвали.

Фольклор представляет совсем другую память — ту, в которой мы живем. Тот же Петербург — город с большой историей, здесь многое происходило, здесь жили знаменитости. Но что о нем помнит фольклор? Что город создан на болоте, что его называли бандитским Петербургом и что здесь снимали «Брата». Ну и Пушкина, конечно. 

Значимость здорово передают места, куда люди ходят на экскурсии. Например, прогуляться по местам из «Брата» и поймать те же ракурсы — милое дело для туристов. Многие приходят к дому Раскольникова — тоже популярное место. Но кому с ходу придет в голову, что на улице Некрасова есть музей-квартира поэта? Или квартира Блока в районе Пряжки — она никого не интересует! Зато все отлично знают, что на Пряжке находится желтый дом. И вот так всегда. Нам говорят: «Помните вот это!»  А мы будем помнить другое — просто потому что устроены иначе.

— Что происходит, когда какое-то ответвление фольклора теряет свое значение?

— Это значит — люди просто перестают в нем нуждаться. Вот был такой жанр — причитания: над телом покойного родственники читали длинный, красивый, эмоциональный текст, с которым провожали умершего в дальнюю дорогу. Сейчас причитания исчезли, потому что изменились представления о смерти и ритуал, который ее сопровождает.

Другой жанровый пример — в старину невеста перед замужеством на девичнике делала то, что называлось словами «вопить» и «причитать». Она плакала о том, что расстается с любимой семьей и идет к незнакомым людям, что свекровь и муж будут плохо к ней относиться и вся жизнь ее теперь будет сложной. Подруги расплетали ей одну косу в две и тоже плакали — можно сказать, всей деревней. Сейчас такого жанра нет, потому что изменился подход к свадьбе, а на девичнике все веселятся и танцуют. И стало меньше ситуаций, когда девушек отдают замуж по принуждению. Меняется быт, меняются практики, меняются тексты.

— Фольклор скорее в прошлом или у него есть будущее?

— Обычно студенты приходят на мою первую лекцию о фольклоре и говорят: «О, будем бабок каких-то изучать». Но к последнему занятию они уже знают, что к фольклору можно отнести вообще все, что его интересно изучать и что у него гигантское будущее. Мы будем порождать фольклор постоянно, потому что это наше свойство. Пока что это нам для чего-то нужно, но для чего и в каких ситуациях — это хороший вопрос. Как и то, почему мы до сих пор пользуемся жанровыми и тематическими заготовками, которые сложились задолго до нашего рождения — у наших прабабушек.