Как историческая память приобретает бессмертие в мемориальных музеях России и Казахстана

Научный сотрудник из Центра молодежных исследований Ирина Лисовская и исследовательница Алена Кравцова побывали в шести музеях России и Казахстана, рассказывающих историю ГУЛАГа. Социологи изучали, как в мемориальных музеях воспроизводятся трагические события прошлого, и пытались проследить отношение людей к таким музеям. Рассказываем, почему музеи памяти становятся пространством для диалога и зачем они создаются.

Музей истории ГУЛАГа в Москве

Wikipedia / Annarapeyko

— В интернете сложно найти определение для словосочетания «музей памяти». Как бы вы сами определили его? 

Алена Кравцова: 

— Со словосочетанием «музей памяти» мы впервые столкнулись в музее истории ГУЛАГа в Москве, когда брали экспертные интервью, одним из участников которых стал руководитель образовательного центра музея Константин Андреев. Он определял музеи памяти как те, что выводят посетителей на открытый диалог о трагических событиях, которые с трудом поддаются объяснению. Главным образом, они подталкивают посетителя к мысли, что подобное нельзя допустить вновь. 

Аудитория музея становится не безучастным наблюдателем, а полноценным участником дискуссии, свободно выражая свое мнение. Во время нашего исследования только один музей называл себя музеем памяти, и это как раз музей в Москве.

Чаще всего музеи памяти посвящены относительно недавним событиям, воспоминания о которых все еще животрепещут в душах людей. Событиям, современники которых живы и могут поделиться собственным опытом. Например, в музеях памяти ГУЛАГа зачастую можно встретить интервью с родственниками жертв — с теми, кто до сих пор помнит эту трагедию и на своем опыте пережил ее последствия. 

Задача музеев памяти — не давать оценку событиям прошлого, а показывать их как есть и подталкивать людей к самостоятельным размышлениям о них. Для примера, в московском музее истории ГУЛАГа завершает экспозицию стенд с вопросами: что нужно сделать сегодня, чтобы прошлое не повторилось завтра? Для осознания прошлого надо…? Так кураторы выставки вызывают посетителя на диалог, хотя бы с самим собой.

Потребность высказывать свое мнение, особенно о значимых событиях прошлого, есть. Участники фокус-групп в возрасте 18–25 лет чаще других подмечали, что им не хватает пространства для обсуждения важных тем и обмена мнениями. О том же Большом терроре они знают лишь понаслышке. Это большая и сложная тема, для глубокого осмысления которой в школьной программе просто нет времени. Молодые люди хотят не только узнавать, но и высказываться. Чтобы их мнение замечали, а не игнорировали или подавляли. 

Ирина Лисовская: 

— Музеи памяти — довольно распространенное явление. Они рассказывают не только историю ГУЛАГа, но и других трагичных событий прошлого, например Холокоста или атомной бомбардировки Хиросимы. Часто музеи памяти располагаются на том же месте, где происходили реальные события. 

— Всегда ли музей памяти связан с трагическими событиями? В художественных музеях ведь так или иначе тоже хранится память. 

 Алена Кравцова: 

— Одна из характеристик музеев памяти — это принцип «никогда больше». Они создаются (по большей части для молодых поколений) как живая иллюстрация пережитых трагедий, их причин и последствий. Чтобы те увидели, осмыслили и не позволили допустить подобное вновь. 

— Зачем обществу нужны музеи памяти? 

Алена Кравцова: 

— В прошлом году мы были в Шанинке на конференции о памяти. Коллеги-исследователи и музейные работники обсуждали в том числе функции музеев. Как оказалось, функция создания пространства для диалога в музеях часто опускается и не учитывается при создании экспозиции или планировании экскурсии. Музей истории ГУЛАГа в Москве пытается эту функцию развить. 

Музеи памяти могут стать мостиком между поколениями. Это пространство, где встречаются незнакомые люди, объединенные общим прошлым в глобальном смысле слова. Школьник не знает экскурсовода лично, он видит его в первый раз и оттого не боится задавать неудобные вопросы. А экскурсовод, погруженный в тему, может на эти вопросы отвечать. 

Ирина Лисовская: 

— Помимо межпоколенческого диалога, я бы назвала целью еще осмысление истории своей семьи. На наши фокус-группы проходило очень много людей с таким запросом. Они изучали историю и погружались в контекст. На моей памяти даже есть истории, когда сотрудники музеев помогали найти посетителям своих родственников в базе жертв политических репрессий. 

— Что из себя представляет ваше исследование? 

Алена Кравцова:

— Мы работали в России и Казахстане. В середине XX века это две крупнейшие пенитенциарные системы СССР. Наше исследование проходило в музее истории ГУЛАГа в Москве, в музее политической истории России в Петербурге, в томском музее «Следственная тюрьма НКВД», в ухтинском историко-краеведческом музее, в музее Карлага в поселке Долинка и в музейно-мемориальном комплексе «АЛЖИР» в ауле Акмол. 

У нас было несколько фокусов: с одной стороны, воспроизведение истории в музеях,  а с другой — тема тюрьмы, мы пытались понять, как изменился быт заключенных, каково их отношение к ГУЛАГу. 

Музеи мы изучали с помощью фокус-групп с посетителями музеев, экспертных интервью и наблюдений. Экспозиции пришлось осматривать несколько раз: сначала самостоятельно, позже — вместе с экскурсоводами и участниками исследования. В каждом музее мы наблюдали за группами посетителей: как они реагируют на предметы экспозиции, где останавливаются дольше обычного, что пропускают, как ведут себя дети.

Для фокус-групп мы выделили четыре возрастные группы: 18–25, 30–35, 45–50, старше 60 лет. В Ухте мы сделали исключение — самую старшую группу ограничили 65 годами, так как на момент исследования в городе действовали ограничения из-за коронавируса. 

Ирина Лисовская:

— В Казахстане у нас были двуязычные фокус-группы с молодежью, потому что было много тех, кто не говорит по-русски. Мы работали вместе с переводчиком. Это интересная особенность казахских поселений — момент, к которому мы не подготовились заранее. 

— Через какие экспонаты сотрудники музея оживляют память?

Ирина Лисовская:

— От музея к музею по-разному. Где-то экспозиция разворачивается в аутентичном месте. Например, в Томске музей расположился в подвальном помещении здания, где в 1923–1944 годах находилась следственная тюрьма НКВД. Сотрудники часто обращают внимание на аутентичную кирпичную стену, она служит как бы маркером подлинности прожитого.

Метафора и художественные образы — еще один прием, который используется в музейных экспозициях. Обычно они выглядят жутко и массивно. Например, в музее политической истории в Петербурге в центре зала стоит очень большая конструкция, на которую можно взобраться и рассматривать более мелкие предметы: фотографии, тексты. А в Москве нарочито используются темные тона, которые визуально сужают пространство — создается впечатление, что пробираешься в лабиринте, который заканчивается метафорическим светом в конце туннеля.

Алена Кравцова:

— В Казахстане много пространства отдается диорамам. Это музейный прием, с помощью которого воспроизводится какая-то ситуация, сцена из жизни. По итогам интервью мы заметили, что часто эти диорамы встречают критику. Людям более старших поколений манекены казались неестественными и неправдоподобными. Они говорили, что люди в лагерях выглядели иначе, были более истощенными и измученными. Молодым же людям наоборот диорамы казались чересчур жуткими. 

Особенность диорам в том, что без сопровождения понять суть происходящего нелегко. Ну представьте, диорама изображает людей, спящих на камышах. Без дополнительного контекста прочувствовать трагичность этой сцены сложно. А вот экскурсовод расскажет, что спящие мучаются от чесотки, ведь лагеря кишели вшами.  

Участники фокус-групп чувствовали в диорамах какую-то наигранность и оттого не воспринимали всего трагизма ситуации. В музеях памяти фигура экскурсовода крайне важна, он практически проводник в мир событий, которым посвящена экспозиция. Только из общения с сотрудником можно понять реальную суть изображаемых вещей. 

В том же музее Карлага есть инсталляция с ямой, а в «АЛЖИРе» — с женщиной, сидящей напротив следователя. Неподготовленный зритель не разглядит за этими образами ничего необычного. Только на экскурсии человек сможет понять, что в этой яме заключенные проводили по несколько дней, а женщина за столом прямо сейчас подвергается пытке, длительное время пребывая в статичной позе с оторванными от пола ногами. 

— Есть ли различия в восприятии ГУЛАГа среди тех, кто посещает музеи памяти, и тех, кто предпочитает смотреть кино или читать литературу? 

Ирина Лисовская:

— На фокус-группах мы заметили, что соприкосновение с историей после просмотра кино не столь тесное. Информанты перечисляли множество документальных и художественных фильмов о ГУЛАГе, которые им удалось посмотреть. Но самое интересное в том, что через экран у людей не формировалось ощущение реальности событий. К примеру, информанты из Акмола смотрели фильм про «АЛЖИР», но до экскурсии даже не предполагали, что действия картины разворачивались в месте, где они живут. А после говорили, что у них сложилась полная картина произошедшего.

Алена Кравцова:

— Да, на фокус-группах участники вспоминали про фильмы, но не ассоциировали их с репрессиями. Только во время диалога приходило понимание, что фильмы на самом деле были про репрессии. 

— Что бы вы назвали самой интересной находкой, которую отыскали в ходе работы над исследованием?

Ирина Лисовская:

— Для меня это рутинизация мест. Мемориальные музеи вроде Карлага или «АЛЖИРа» — это места памяти, которые созданы прямо на месте исторического нахождения лагерей. Они красивы и привлекают внимание людей. В «АЛЖИРе» посетителей встречает огромная инсталляция в форме арки — она символизирует вход в священное место, где происходит встреча живых и мертвых. Мы общались с местными, спрашивали, знают ли они историю этого места и приходили ли сюда раньше. Оказалось, что для них это почти как «Байтерек» в Астане — здесь они встречают новый год, проводят время с семьей, знакомят гостящих родственников с местными достопримечательностями. Так место памяти входит в повседневность и становится почти достопримечательностью. 

Алена Кравцова:

— Я открыла для себя, что про историю политических репрессий знают не все. И есть даже люди старше 60 лет, которые ничего не слышали про это. В Долинке мы собрали фокус-группу людей старше 60 лет. В процессе я заметила, что одна из участниц выглядит потеряно, не понимает, о чем мы разговариваем. Позже она призналась, что не знает ничего о тех событиях, которые мы обсуждаем. 

Еще одна находка — молодые люди стремятся слышать несколько точек зрения и обсуждать, так они формируют свое отношение к произошедшему. Им не нужны конкретные установки, заданные кем-то. Они не ищут готовых ответов, а хотят сами определить, что — хорошо, а что — плохо.