• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Дай пять: что советует почитать Игорь Евгеньевич Шендерович

В Питерской Вышке уже год существует департамент физики. Сегодня мы знакомим вас с Игорем Евгеньевичем Шендеровичем, академическим руководителем образовательной бакалаврской программы «Физика». Игорь Евгеньевич рекомендует пять книг, которые помогут скрасить длинные выходные. Среди них — история открытия ДНК и философская повесть Платонова.

Дай пять: что советует почитать Игорь Евгеньевич Шендерович


Джеймс Уотсон, «Двойная спираль»

Нобелевский лауреат Джеймс Уотсон — один из первооткрывателей структуры ДНК. Он работал над ДНК в Кембридже, и, как он сам пишет, проблемой гена заинтересовался после прочтения книги Эрвина Шрёдингера «Что такое жизнь с точки зрения физики?». Будучи американцем, он не упускает возможности поиронизировать над английскими порядками: невкусной едой, сырыми и холодными комнатами в колледже, недостатком симпатичных девушек. Вообще поначалу может сложиться впечатление, что Уотсон проводил всё время на вечеринках в поисках подходящей пары, но это вовсе не так.

Настоящая драма разворачивается в ходе научного противостоянии группы, в которую входил Уотсон, с Лайнусом Полингом, знаменитым американским биохимиком. Полинг сделал ошибочное предположение о структуре ДНК, но именно оно подтолкнуло Уотсона и его соавтора Фрэнсиса Крика к правильной идее. Книжка Уотсона — невероятно захватывающее описание триумфа науки — особенно примечательна тем, что автору в момент открытия было всего 25 лет.

Ричард Фейнман, «Характер физических законов»

Фактически это сборник из семи общедоступных лекций выдающегося физика Ричарда Фейнмана. В них он рассказывает не столько о самих физических законах (хотя и о них тоже), сколько об их особенностях. Выясняется, что все фундаментальные законы природы говорят на языке математики, как правило, являются законами сохранения, уважают законы симметрии, квантовые принципы и различают прошлое и будущее. Каждой такой особенности посвящена отдельная лекция.

Фейнман был уникальным лектором, способным объяснить на простых примерах даже самые сложные физические идеи. Этот сборник пронизан самим духом фейнмановских открытий и его неиссякаемой энергией. Фейнман не стесняется пояснять, что некоторые вопросы остаются открытыми — возможно, кто-то из читателей сделает следующий шаг, чтобы ответить на них.

Отдельно отмечу замечательный перевод на русский — его сделали В.П. Голышев и Э.Л. Наппельбаум. Кстати, их же перу принадлежит самый удачный, на мой взгляд, перевод знаменитого рассказа Сэлинджера «Лучший день банановой рыбы». А вообще языком Виктора Голышева по-русски говорит значительная часть современной американской литературы.

Уолтер Блок , «Овцы в волчьих шкурах: в защиту порицаемых»

Эту книгу можно назвать введением в идеи австрийской экономической школы. Я могу уверенно сказать, что мои взгляды на общественную жизнь начали по-настоящему формироваться после прочтения этой небольшой и парадоксальной книги. Вызывающий характер, с которым оно написано, заставляет читателя спорить с автором с первых же страниц — и получать от этого настоящее интеллектуальное удовольствие. 

Книга вскрывает логические противоречия в нашем неотрефлексированном отношении к разным социальным группам: билетным спекулянтам, клеветникам, шантажистам, эксплуататорам детского труда и т.д. Каждой такой группе посвящена отдельная глава, а всего их 32 — нашлось место даже для человека, который кричит «пожар!» в переполненном театре. Последовательное применение экономической логики доказывает полезность каждой из этих традиционно осуждаемых групп. Результаты потрясают — и в то же самое время оказываются очень поучительными. Даже если вы не согласитесь с половиной аргументов Блока, другая половина ещё долго будет оказывать влияние на ваш анализ повседневных событий — как с экономической, так и с этической точки зрения.

Сергей Яров, «Блокадная этика: представления о морали в Ленинграде 1941–1942 гг.»

Замечательное исследование по огромному корпусу дневниковых текстов, часть из которых никогда не публиковалась. Ленинградцы документировали свои дни, полные попыток спастись от смерти самим и спасти своих близких. Они не воспринимают себя героями — это обычные городские жители, которые по злосчастному стечению обстоятельств стали песчинками в жерновах двух воюющих государств.

Для меня эта «не-героическая» интонация стала переломной — блокадный город с его жителями стал восприниматься более «человечным», близким и напрочь лишённым всякого пафоса. Со страниц книги Ярова с читателем в прямом смысле говорит Ленинград — это ужасное и обжигающее чтение, которое, тем не менее, невозможно не посоветовать.

Андрей Платонов, «Котлован»

Платонов, без сомнения, один из самых выдающихся русских писателей. При этом сложно сказать, что «Котлован» написан на русском языке: он написан русским (кириллическим) алфавитом с использованием русских слов — но язык всё равно не русский. Вся грамматика здесь разрушена, и ощущение такое, что это последствия какой-то более глобальной катастрофы.

«Котлован» написан в 1930 году, в течение года после начала коллективизации в СССР. Язык книги — во многом возведённый в абсолютную степень язык газет и официальных сводок, но и это описание не полно. На этом языке не разговаривают между собой друзья и коллеги, не описывают события прошедшего дня за вечерним чаем, не признаются в любви и не соболезнуют смерти. Это язык «заочно живущих» (выражение из «Котлована») людей — и это производит жуткое впечатление. Например, такой отрывок, буквально одно предложение: «Всё равно истины нет на свете или, быть может, она и была в каком-нибудь растении или в героической твари, но шёл дорожный нищий и съел то растение или растоптал гнетущуюся низом тварь, а сам умер затем в осеннем овраге, и тело его выдул ветер в ничто».

Хотя некоторые критики видят в «Котловане» сатиру на советский строй, мне кажется, что Платонов совершенно искренен. Из его обширной переписки мы знаем, что он придерживался чистых коммунистических взглядов, был своего рода идеалистом. Мне кажется, что при всём этом он сумел впитать дух времени «великого перелома» и честно выразить его на бумаге так, как не получилось ни у кого больше.