Лихорадка, страсть и революция
Неожиданная отмена «Маузера» в Александринском театре обернулась триумфом советской классики. Александра Костина рассказывает, как актуально могут смотреться «Дети солнца» Горького сейчас, в контексте новой драмы и тенденции к политизации искусства.
Ждали первую очную премьеру «Маузера» (реж. Т. Терзопулос), а попали на горьковских «Детей солнца». Постановка новая, февральская, критиков и зрителей задевает, мучит своей правдоподобностью и идеологическим следованием за М. Горьким. Как и большая часть пьес Горького, она насыщена советской догматикой: каждый из присутствующих на сцене выражает ту или иную идеологию. Вы можете попробовать выделить главного персонажа, но у меня, увы, не получилось. Вначале кажется, что сюжет сосредоточен вокруг «алхимика», но тут свет прожектора перемещается на сестру, и вот уже все обеспокоены её замужеством... А может, вся пьеса сосредоточена вокруг (почти) неподвижной няньки?
Меня с самого начала не покидало ощущение фатального исхода. Это как в «Бесах» Ф.М. Достоевского: напряжение перерастает в напряжение, и ты бесконечно ожидаешь сиюминутной трагедии, апокалипсиса.
Оберегая читателя от спойлеров, предложу представить весь спектакль в трёх картинах. Каждая из них будет иметь свой цвет, плотность, звучание (или его отсутствие).
Итак, сцена первая. Назовём её морской, волнообразной. К слову, водная семантика будет считываться на протяжении всего действия: фонарный столб как мачта корабля, всплески воды в ванной, финальная картина. Со сцены звучат задумчивые монологи Протасова, Чепурного или же безумные крики Лизы, возгласы Мелании, в унисон этому зритель попеременно то смеётся, то недоумевает или грустит. Начальный дым рассеивается, и нам отчётливее виден не только абрис комнаты, но и прорисовка самих характеров героев. Колористика картины также неоднородна — от невинного розового до насыщенного красного, от нежного румянца лихорадочной Лизы до страстных восклицаний Мелании.
Следующая картина поражает своим напряжением. Появление задумчивой, до странности спокойной и даже несколько заторможенной Елены не соответствует буйству голосов, идей, мнений, в которое она попадает. Цвет — безусловно, белый. Об этом говорит одеяние жены Протасова, белая ванна, к которой теперь обращено зрительское внимание, бледность Лизы, свет ламп.
Третья картина — чёрная. Зрительный зал погружается во мрак и сосредоточивается исключительно на словах героев и их дыхании. Как будто после долгого бега зритель старается отдышаться. Несмотря на то что наступает царство темноты, ожидать просветления или нет — зависит от созерцателя, то есть от нас, зрителей. Здесь разворачивается постановка классического текста в рамках новой драмы или даже перформативного театра.
Но причём же здесь солнце? Ни в одной из описанных картин про него нет ни слова, хотя в названии оно заявлено. Как так? Дело в том, что роль небесного светила можно приписать многим объектам: лампе, ванне, кровати няньки — и героям: Протасову, Лизе, Елене, Егору, Трошину. Само солнце аккомпанирует пьесе. А благодаря смешению родов искусства оно явится в новом обличии — в картине Страшного суда.
Итог: зал рукоплескал (не побоюсь столь тенденциозного слова) на протяжении десяти минут не прерываясь, троекратно вызывая артистов и оркестр на поклон. После того, как занавес опускается, меня не покидало двоякое ощущение — хотелось поделиться тем, как мною понят финал, какие были проговорены радикальные идеи, или же просто пребывать в молчании, обдумывая увиденное.
Материал подготовила Александра Костина.
Редактор Елизавета Шафранская.