Мэри Поппинс в шляпке, с револьвером и в красной Москве
На заре советской власти попасть в Россию иностранцу было непросто. Большевики хотели видеть гостей из-за рубежа, но страну открыли не сразу. О том, что удивляло интуристов, и почему не удалось очаровать приглашённых английских архитекторов — IQ рассказывает на основе исследования историка архитектуры, преподавателя НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Ксении Малич.
Дорога в неизвестность
В 1932 году собиравшейся в СССР английской журналистке и литератору Хелен Гофф посоветовали взять с собой револьвер. Прославившая её повесть «Мэри Поппинс» ещё не вышла в свет, псевдоним писательницы — Памела Трэверс не давал никаких привилегий, поэтому британская подданная стала обычным туристом. Необычной была лишь страна путешествия.
Но что там револьвер — мелочи! Отправлявшиеся в Советский Союз волновались настолько, что всерьёз писали завещания. Новая империя на обломках старой вызывала восторг и неприятие. Отношение к ней зависело от политических пристрастий, а реальность воочию оказывалась такой парадоксальной, что не разочаровывала ни сторонников, ни противников.
К 1930-м Страна Советов для зарубежных туристов уже более-менее открылась. Первую делегацию — английских рабочих в мае 1920-го принимал лично Ленин. В 1926 году прибыла первая коммерческая группа — 400 человек из США. За 12 лет в 1929–1941 СССР посетили более 133 тысяч иностранцев, максимум (свыше 24 тысяч) — в 1936 году.
Показанное и увиденное
«Чтобы по-настоящему увидеть Россию, не следует ехать туда туристом. Надо выучить язык и путешествовать в одиночку без сомнительной опеки государственных гидов», — напишет Памела Трэверс в книге «Московская экскурсия». Желание на тот момент нереальное. Советское гостеприимство было деятельностью государственного значения, просчитываемой с точки зрения экономики и идеологии. Поэтому гидов целенаправленно обучали, а экскурсии делали едиными и содержательно выверенными.
Трэверс в Москве показали Мавзолей, тюрьму, церковь, фабрику, стадион, театр, свадьбу, развод, суд, детский сад… Стандартный набор образцово-показательных объектов вдохновлял, но мог сослужить и дурную службу: на сопоставлении с яркой пропагандой интуристам лучше запоминалась типичная повседневность.
«Вдоль всех улиц тянутся очереди за продуктами, — читаем в «Московской экскурсии». — Люди стоят молча и серо. Их выносливость поразительна. На лицах застыло постоянное отсутствующее выражение, словно они находятся под наркозом. Это голод? Может, они и в самом деле, как утверждают антикоммунисты, питаются лишь лозунгами и мечтами об обещанном им рае на земле?».
Особое приглашение
Основную часть путешественников привозил «Интурист», созданный в апреле 1929 года. Впрочем, коллективное мнение формируют не массы. Чтобы эффективно экспортировать советские достижения, их нужно было предъявить «узкой» аудитории, прежде всего западной интеллигенции.
С такой публикой ещё до «Интуриста» работало Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС). Оно приглашало и принимало представителей культуры, искусства, науки, образования. В 1925–1929 годах по линии ВОКСА СССР посетили почти 5,4 тысячи иностранцев.
Интерес был обоюдным. Посмотреть на первое в мире государство рабочих и крестьян зарубежные писатели, художники, актёры, учёные хотели не меньше, чем государство им себя показать. Были в этом списке и архитекторы. Страну они оценивали по градостроительной «одёжке», а новая власть крайне нуждалась в контактах с ними.
«Приглашая иностранных зодчих, чиновники надеялись завербовать специалистов, знакомых с инфраструктурой современного строительного производства, и продемонстрировать всему миру, что эксперимент Современного движения, о котором грезили многие европейские функционалисты, возможен лишь в условиях тотального обновления, то есть только в СССР», — говорит историк архитектуры, старший преподаватель НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Ксения Малич.
За мечтой и экспериментом
Сторонникам новой архитектуры государство, отменившее личное землевладение, казалось воплощением мечты — возможности «строить современные города, не оглядываясь на границы частных участков». Поэтому за вдохновением и экспериментом в конце 1920-х–начале 1930-х сюда поехали специалисты из разных стран.
Первым договор с советской стороной в 1925 году заключил Эрих Мендельсон, к тому времени уже реализовавший идею «Башни Эйнштейна» в Потсдаме. В СССР ему предстояло потрудиться над комплексом зданий фабрики «Красное Знамя» в Ленинграде. В действительности появилось только одно — силовая подстанция. Не найдя контакта с ленинградскими коллегами, Мендельсон через пару лет не просто уехал, а отказался от авторства в проекте.
Городами в Сибири занималась группа под руководством немецкого зодчего Эрнста Мая. В 1931-м вместе с учениками в Советский Союз прибыл бывший директор знаменитой школы «Баухауз» швейцарец Ханнес Майер. В 1928-м конкурс на проектирование здания Центросоюза в Москве выиграл француз Ле Корбюзье.
В другом конкурсе — на Дворец Советов — проект Ле Корбюзье не победил, но состав претендентов — яркая иллюстрация привлечения иностранцев. От них поступило 24 заявки из 160 (США, Франция, Голландия, Италия, Швейцария, Эстония, Германия).
«Командировки» из Лондона
Дворец Советов — первый «рабоче-крестьянский» небоскрёб, ради которого взорвали Храм Христа Спасителя — так и остался в чертежах. Однако состязание по его проектированию — важная страница в истории знакомства СССР и архитекторов из Великобритании. Свои работы они не представляли, но в конкурсе участвовал человек, на тот момент — парижанин, с которого во многом эта история началась.
Звали его Бертольд Любеткин — российский зодчий, эмигрировавший из страны в 1920-е годы. «В том, что среди английских специалистов возник интерес к советскому эксперименту, ему принадлежала важная роль», — считает Ксения Малич.
По материалам российских и британских архивов, в том числе ранее не публиковавшимся записям Любеткина, исследовательница из НИУ ВШЭ рассказала о теме, фактически не изученной — восприятии британцами архитектуры СССР и их поездках сюда в 1920–1930 годы.
Творческие «командировки» были ознакомительными, по особым программам, организовывались через профессиональные институты, Общество культурных связей между Британским Содружеством и СССР, советское торгпредство, «Интурист» и ВОКС.
Первая попытка
В 1928 году, будучи в Лондоне, Бертольд Любеткин по просьбе советского торгпредства искал местных архитекторов для конкурса Дворца Советов. Первым, к кому он обратился, был Клаф Уильямс Эллис.
Создатель известной туристической деревни Портмерион исповедовал традиционные подходы в зодчестве, «лозунгам советской революции» не верил и отказался, «сославшись на неблагоприятный московский климат». Правда через три года именно он окажется в Союзе одним из первых. Увидит Ленинград, Москву, Орел и Харьков, а вернувшись, скажет, «что при такой отсталой индустрии, как в СССР, следует строить из дерева, используя крестьянский труд».
Впечатления на контрасте
Не столь категоричным был секретарь Лондонской архитектурной ассоциации Фрэнк Йербюри. Летом 1932-го он прибыл в Ленинград с группой своих коллег — знакомиться с «новыми стройками правительственного и промышленного типа». В Англии, по итогам поездки, Йербюри опубликует доклад. А пока — в СССР — он активно набирался впечатлений, и, со слов местной прессы, сформулировал их так: «Я пришёл, увидел и побежден».
«Судя по газетным хроникам и фотоархиву Йербюри, для британских зодчих составили очень разнообразную экскурсионную программу», — поясняет Ксения Малич. Так что увидел он на самом деле много.
В Ленинграде: Эрмитаж, Аничков дворец, Казанский собор, Василеостровскую и Московско-Нарвскую фабрики-кухни, ДК имени Максима Горького, ДК имени Первой пятилетки. А в Москве: Кремль, Красную площадь, здание «Известий», Первый дом Советов, дом Наркомфина. В Нижнем Новгороде — старые усадьбы и Дом Советов. В путешествии по Волге: Казань, Саратов, Самару, Сталинград.
Был ли побеждён? Скорее, поражен контрастами. Новые здания нашёл неинтересными «с точки зрения формы, композиции, фактуры», цветовые решения монотонными, отделку небрежной, материалы для строительства низкокачественными.
С другой стороны — восхищение Мавзолеем и системой его подсветки, «типологиями, придуманными для воплощения нового образа жизни и строя» (рабочие клубы с театрами и детскими комнатами, жилмассивы и проч.). Неожиданностью для британца, обвинявшего советскую архитектуру в «желании порвать с прошлым», стала повсеместная и бережная реставрация исторического наследия.
В обратный путь
Профессиональной сферой контрасты не исчерпывались. Удивившись общедоступной медицине и бесплатным детским садам, тот же Фрэнк Йербюри обнаружил классовое неравенство: «Оказалось, что… в нижних отделениях на волжских пароходах едут нищие оборванные крестьяне (“каких, я думал, в наши дни уже не бывает”), в то время как на верхних палубах джентльмены в белых костюмах любуются живописными берегами. Наконец, что рабочие живут в настолько тяж`лых условиях, что “в водке ищут забвения”, ведь “жилищные условия в России худшие в Европе”».
Неприглядные будни стали одним из факторов, помешавших британцам «воспринять современные эксперименты» в СССР. Свою роль также сыграли их консервативные взгляды. Восхитившись историческим наследием, новую архитектуру специалисты оценили скептически, как слишком радикальную, делает вывод автор исследования.
Приезды из Лондона продолжались до середины 1930-х. Статьи по их результатам выходили в английских архитектурных журналах. В 1932-м, например, материал о градостроительных достижения СССР опубликовал Бертольд Любеткин.
На родине в то время он так и не побывал. Посетит её лишь через 20 лет, после смерти Сталина. Странно, хотя, наверное, и к лучшему. Во второй половине 1930-х контакты с иностранцами постепенно теряли актуальность: эксперименты с новыми градостроительными подходами в стране заканчивались. А главное — находиться здесь становилось опасно.
Аресты, тюрьмы, депортации, расстрелы — иностранных архитекторов всё это тоже коснулось. Понятно, что речь не о туристах, а о тех, кто в СССР работал, но в такой обстановке говорить про «естественные и частные» приглашения в принципе становилось сложнее.
Как и в целом об иностранном туризме. С ростом политических репрессий и недоверия к загранице его поток резко сократился. В мае 1937-го работников «Интуриста» обязали «проявлять предельную осторожность и внимание» к клиентам, «так как среди них могли быть агенты иностранных разведок, шпионы и диверсанты». Через три года, по итогам 1940-го, в организации констатировали полное отсутствие въездных туров, как групповых, так и индивидуальных.
IQ