Русско-Шведская граница
"Эта книга – не об истории Новгорода в XVII веке. Но в ней много говорится об истории Новгорода XVII века. В то же время, эта книга – не об истории Ингерманландии. Но в ней много говорится об истории Ингерманландии. Эта книга – не о новгородских воеводах и ингерманландских губернаторах – но эти люди постоянно встречаются на ее страницах. Книга также специально не посвящена вопросам религиозного гнета, эмиграции, военного противостояния, хотя невозможно было не коснуться и этих вопросов. Эта книга о том, как сложилась и функционировала русско-шведская граница XVII века, о том, какую роль играла эта граница в формировании культуры двух стран, как граница воспринималась разными общественными группами, в конце концов – «как это работало»: чем была русско-шведская граница в XVII веке", – рассказал профессор департамента истории НИУ ВШЭ – Санкт-Петербург Адриан Александрович Селин накануне презентации своей новой книги «Русско-Шведская граница».
Примечательно, что в феврале следующего года будет ровно 400 лет Столбовскому миру, событию, с которого и начинается хронология монографии «Русско-Шведская граница».
Первое знакомство читателей с монографие уже состоялось в Санкт-Петербурге и в Москве в рамках "Книжной ярмарки". Однако академической среде книга будет представлена только сейчас. Впервые это произойдет 13 октября в финском городе Йоэнсуу, затем 27 октября в Санкт-Петербурге в кампусе НИУ ВШЭ – Санкт-Петербург на Промышленной ул., 17 и 3 ноября книга будет презентована в Университете Сёдертёрна (г.Стокгольм, Швеция). Книга ориентирована на образованных и свободно мыслящих людей, интересующихся историей и культурой. Об этом можно судить уже по тому, что о ней рассказал сам Адриан Александрович Селин:
"Эта книга – не об истории Новгорода в XVII веке. Но в ней много говорится об истории Новгорода XVII века. В то же время, эта книга – не об истории Ингерманландии. Но в ней много говорится об истории Ингерманландии. Эта книга – не о новгородских воеводах и ингерманландских губернаторах – но эти люди постоянно встречаются на ее страницах. Книга также специально не посвящена вопросам религиозного гнета, эмиграции, военного противостояния, хотя невозможно было не коснуться и этих вопросов. Эта книга о том, как сложилась и функционировала русско-шведская граница XVII века, о том, какую роль играла эта граница в формировании культуры двух стран, как граница воспринималась разными общественными группами, в конце концов – «как это работало»: чем была русско-шведская граница в XVII веке. Книга «выросла» из описания фонда 109 «Порубежные акты» Научного архива Санкт-Петербургского института истории РАН (такое описание, составленное автором и Ю. Б. Фоминой, помещено в соответствующей части книги). Эта коллекция, со всеми особенностями сохранности входящих в нее документов, стала организующим стрежнем книги. Отсюда – определенные хронологические и иные лакуны представляемых на суд читателя Очерков: преимущественно и наиболее подробно исследованы памятники 1620-1630-х гг., времени когда складывалась русско-шведская граница.
XVII век для Швеции был временем упрочения модерного государства. Сословия королевства, чьи очертания только наметились при первых королях из династии Ваза, в эпоху Густава Адольфа и его дочери королевы Кристины, в достаточной степени уже оформились. В состав шведского дворянства влились «байоры» - присягнувшие королю русские дворяне. С ростом военных расходов все большее значение в шведской жизни стали играть национальные представительные органы (особенно – в годы детства королевы Кристины). Московское же царство, выходя из Смуты, провозгласило восстановление того государства, какое существовало при Иване Грозном и Федоре Ивановиче, но, разумеется, создавало новые структуры, с новыми отношениями, на которые, несомненно, оказал серьезнейшее влияние опыт Смуты. Память обо многих структурах прошлого была утеряна: даже в Москве многое нужно было создавать из ничего, конструировать, в свете иных, нежели в XVI веке, политических представлений и приоритетов – возникших под влиянием беспрецедентных (видимо) контактов с иноземцами. В отдельных городах Московского царства на такую реконструкцию накладывался флёр особенностей Смуты: Псков, Новгород Великий, другие районы испытали сильнейшее воздействие внешних политической и бытовой культур.
Раннее Новое время привнесло в повседневную жизнь русского Северо-Запада новые черты. Появление концепта национального государства – с одной конфессией и, в перспективе – одной нацией, во многом сформировало феномен приграничности. Впрочем, приграничное положение этого пространства придавало ему своеобразие начиная с XIII века. Однако в XVI – первой половине XVII века возникает «граница нового типа» - тщательно проведенная и охраняемая. Это оказалось неожиданностью и для тех, кто границу проводил, и для тех, кто ее охранял, и для тех, кому довелось жить рядом с ней. После Смуты православное население Ингерманландии и Карелии, равно как и жители Новгородского и Ладожского уезда, выйдя из Смуты начинали учиться жить в новых условиях.
В предложенной книге я попытался коснуться самых важных для дискурса XVII в. аспектов пограничной истории, отталкиваясь от сохранившейся части документов Посольского стола Новгородской приказной избы. Насколько это получился «взгляд изнутри», взгляд с обеих сторон – судить читателю. В заключении хотелось бы коснуться еще нескольких вопросов.
Идеи европейской модернизации в Московском государстве – Российском царстве XVI-XVII в. занимали важное место. В каждое царствование вопрос о Европе так или иначе обсуждался, либо при противопоставлении Московии и Европы в идеологических конструктах эпохи, либо при хищническом потреблении достижений европейской цивилизации (включая, к примеру европейскую политическую мысль). Однако это лишь внешняя соторона вопроса.
Приграничные территории, прежде всего – приграничные со Швецией – были той зоной где диффузия московской и шведской культур шла наиболее интенсивно. Это понималось не только (и не всегда) политическим руководством Москвы и назначаемых ею новгородских и псковских воевод, но и обитателями приграничья – часто едздившими в шведские крепости новгородскими служилыми людьми (всех рангов – от казаков и стрельцов до детей боярских), торговцев, чья жзнь была так или иначе сопряжена с экономикой соседнего государства, крестьян, имевших «родственников за границей», ходивших «за рубеж» «для вестей», воровавшх лошадей и сено на заграничных пустошах и знавших, что потенциально каждый из них, сбежав, найдет работу на шведских мызах Ингерманландии и Финляндии.
То же касается и приграничных шведских провинций. В раннее Новое время постепенно складывается образ русских. «Московиты… хуже турка» - писали в Швеции. При этом в составе Шведского королевства жили и православные подданные. Шведский гуманист Ю. Г. Спарвенфельд составил надгробную речь почившему королю Карлу XI на русском языке, чтобы показать разнообразие народов, населявших королевство. Однако какое место занимали православные подданные в том окружении где им пришлось жить, каково оказалось место русского языка и православия в повседневной жизни Ингерманландии, была ли связь между этим и отношением новых жителей Ингерманландии к своим московским соседям? На эти вопросы окончательного ответа пока нет. Они подробно (в рамках концепции диалога культур) исследуются в последнее время: можно назвать работы А. И. Пересветова-Мурата, И. Майер, отчасти – А. И. Филюшкина и А. В. Толстикова.
Некоторое место этим вопросам уделено и в данной книге. Бытовой уровень взаимоотношений, подразумевавший основанную на невежестве подозрительность, характерное для эпохи меркантилизма стремление к наживе, не только и не столько за счет коммерческого успеха, но за счет использования неэкономических (говоря сегодняшним языком – коррупционных) механизмов. Подозрительное отношение к московитам в Швеции, такое же – в Московском государстве на протяжении всего XVII века, отказ от идеализации «другого» (характерного для первых десятилетий контактов московской культуры с европейской) возникли еще в ходе политических столкновений XVI века, среди которых главными оказались, ак показал А И. Филюшкин, Балтийские войны. Контакты, намечавшиеся по их окончании в конце 1590-х годов и, особенно интенсивно – в годы Смуты в Московском государстве, сошли на нет в XVII веке. Бытовой подозрительностью по отношению к иноземцам объясняют сегодня исследователи такой острый конфликт XVII в. как Новгородское восстание 1650 г., начавшееся с избиения и ограбления шведского агента (коих множество в XVII веке побывало в Новгороде). Не исчезла такая подозрительность и к началу Северной войны, когда антишведская риторика находила поддержку в широких массах, которые, впрочем, вполне могли одновременно заключать локальные перемирия и даже торговать с подданными шведской короны и являлись, в каком-то смысле агентами предстоящей вестернизации".