«Можно не соответствовать конвенциональной стратегии успеха»: Алёна Потапова об истории, антропологии и журналистике
Магистрантка программы «Глобальная и региональная история» Алёна Потапова рассказывает об учёбе в разных кампусах Вышки, работе в медиа и о том, как «Майский СБОР» стал круглогодичным. Почему рисунки мелом на асфальте — сильнейшее высказывание? Как работать с событиями, которые ещё не стали далёким прошлым? Каким образом «Первый выход в поле» помог влюбиться в антропологию? Об этом и многом другом читайте в материале.
«Меня озадачивала академическая среда»: бакалавриат, Пермь, история
В 2020 году я поступила на бакалаврскую программу «История» в НИУ ВШЭ — Пермь. Для меня это, можно сказать, была безальтернативная цель: уже с 10 класса я знала, что хочу изучать историю именно в Вышке, и понимала, что вряд ли смогу поехать в московский или петербургский кампус — как из-за высокого конкурса, так и по семейным обстоятельствам. Поэтому я ориентировалась на Пермь — и, к счастью, всё получилось, несмотря на то что к ЕГЭ я готовилась без репетиторов и до последнего не была уверена, насколько сильно этим рискую. Мама была расстроена, что я не пошла в Пермский государственный национальный исследовательский университет, куда меня приняли на «Международные отношения», но я никогда не сомневалась, что сделала правильный выбор. Тот факт, что спустя пять лет я осознанно поступила в магистратуру снова в Вышке, только подтверждает мои слова.
Надо сказать, я никогда не планировала становиться историком: в старших классах мечтала о профессии журналиста и занимала призовые места на олимпиаде «Высшая проба» по журналистике, а уже на первом курсе стала победителем «Я — профессионал» по этому же профилю. Олимпиады были скорее пробой пера и журналистикой «в стол», но я участвовала в них, потому что уже тогда понимала какие-то базовые принципы работы в медиа, владела актуальной повесткой и инструментами. Я также осознавала, что эти инструменты меняются так быстро, что большие образовательные программы не успевают за ними. Высшее образование в моём понимании должно быть фундаментальным, поэтому я пошла на «Историю» — ради кругозора.
Впрочем, с журналистикой в Вышке я всё-таки пересеклась. В 2021 году участвовала в проекте «Медиамастерская» под руководством Глеба Черкасова и даже запустила свой подкаст, для которого брала интервью у преподавателей Вышки.
Но чем дольше я училась, тем больше меня озадачивала академическая среда — с её фрагментарной непрозрачностью и человеческим снобизмом без желания объяснить, что именно не так. Если на младших курсах научные руководители хвалили язык моих работ, то на старших я всё чаще слышала, что пишу «как публицист». В итоге я начала излишне сдерживать себя в академическом письме и ушла в дескриптивность, из которой было тяжело выбраться. Возможно, именно поэтому за весь бакалавриат я так и не опубликовала ни одной научной статьи.
В магистратуре мне хочется всё-таки закрыть этот гештальт. Хотя после пяти лет бакалавриата я так и не захотела называть себя историком, идентичность исследователя я всё же приобрела. В апреле 2025 года я даже поехала с двумя докладами на конференцию «Векторы» в Шанинку, на секции о девичестве и об ольфакторном наследии. Темы были никак не связаны с моими квалификационными работами — я выступала для того, чтобы доказать себе: я существую и заслуживаю быть видимой в исследовательском сообществе.
Что касается тем курсовых работ, то в бакалавриате я меняла их почти как перчатки. На первом курсе писала о фальсификации источников средствами цифровых технологий, на втором — о трансформации Страшного в детском чтении позднесоветского периода. Далее я сделала шаг в сторону публичной истории: исследовала осмысление травматических событий ранней советской истории на материале краеведческих музеев бывших республик СССР. На четвёртом курсе изучала языковые и стилистические особенности газетных некрологов позднесоветского периода. Темой дипломной работы стало репрессивное образование как явление системы общего образования в позднесоветское время.
Такой разброс в темах, наверное, объясняется тем, что по типу мышления я ближе к журналистике, где новые сюжеты и фокусы рождаются постоянно. Кроме того, я не стремилась утвердиться в академической среде, и потому не считала необходимым нарабатывать экспертизу в одной области. Но ещё важен другой момент: процедуры защит на последних курсах, когда все студенты оказывались в атмосфере искусственного страха, казались мне травматичными — не столько лично, сколько с точки зрения common sense. Это тоже подталкивало к желанию отстраниться, в том числе через смену темы.
Тем не менее в моих интересах всё же можно найти и внутреннюю последовательность. Я почти всегда работала с XX веком, чаще всего — с историей СССР, а особенно — с повседневностью позднесоветского периода. Моей главной исследовательской любовью остаются личные дневники детей того времени. Ещё на первом курсе я создала проект в сфере digital humanities на их основе, и именно с этими дневниками продолжаю работу в магистратуре, только теперь уже в рамках социальной антропологии. Меня интересует детство не только в советском прошлом, но и в современности.
«Пропуская антропологию мимо себя, я теряю важное знание»: голос ребёнка, «тарелочницы» и Антиметодичка
Предварительно я формулирую тему моей магистерской диссертации как феномен детского медиума в русскоязычном пространстве со второй половины XX века до наших дней. Интересно погрузиться в антропологию приватного и автономного, причём не только в дневниках: я активно слежу за детскими видеоблогами, мне любопытно исследовать детский сегмент телеграм-каналов, а ещё я абсолютно влюблена в рисунки и надписи мелками на асфальте — это же порой тоже сильнейшее высказывание без родительского контроля! Если всё зайдёт слишком далеко, возможно, я даже попробую забраться со своей темой в игру Roblox.
Мне кажется, в классических исторических и антропологических исследованиях детства голос ребёнка часто реконструируется через опосредующие инстанции: официальные документы, воспоминания взрослых, педагогические трактаты. Хочется сфокусироваться на прямых продуктах детской агентности — медиумах, изначально создаваемых детьми для себя и, потенциально, для узкого круга сверстников. Мне важно понять, как медиумы, с одной стороны, обеспечивали пространство автономии и интимного высказывания, а с другой — становились инструментом вхождения в публичную сферу, оставаясь при этом зачастую непрозрачными для мира взрослых.
Интерес к этой проблематике подтверждается активным обсуждением на современных научных конференциях, где отдельное внимание уделяют вопросам цифровой социализации, трансформации приватности и новым формам детской агентности в условиях партиципации медиа.
Вообще, если говорить о потенциальных темах исследований вне будущей диссертации, меня очень увлекает дискурс гетеропессимизма в современных социальных медиа. У меня уже накопился небольшой корпус — мемных и не очень — видеороликов, в которых мужчины и женщины осмысляют взаимное несовпадение ожиданий. «Тарелочницы», «мамины корзиночки», performative guys — все эти ярлыки обрастают новыми слоями смысла, но в основе их — одна и та же проблема: люди катастрофически несчастливы друг с другом, хотя очень хотят быть вместе и даже стремятся к созданию семьи.
Меня это интересует как феномен, у которого уже появилась некоторая историческая дистанция и внутренняя трансформация. За этим интересно наблюдать: тема вроде бы банальная и обыденная, но откликается очень многим! В общем, было бы странно игнорировать её — тем более что у меня уже было эссе о влиянии цифровых инструментов на гендерно-ориентированные движения. Хотелось бы развить эту тему на основе полевого материала: поговорить с авторами мемов и пользователями сервисов знакомств, понаблюдать за тем, как формируются и воспроизводятся эти нарративы.
Мне очень понравился посыл с недавнего семинара по дизайну исследований: студентам можно и нужно кооперироваться друг с другом для совместных работ. Это упрощает и генерацию идей, и подбор журнала для публикации, и сам процесс подготовки научной статьи — что особенно важно, если у тебя пока минимальный академический опыт. Поэтому, если кому-то откликаются мои тематические ориентиры и вы не боитесь моей разнонаправленности — давайте дружить и делать что-то вместе! Необязательно сразу со статьями: просто пишите и подходите, если кажется, что нам есть о чём поговорить.
Изначально я совсем не собиралась в магистратуру. У меня довольно утилитарный взгляд на вещи, и своё время я в основном посвящаю именно работе. При этом — и по объёму прочитанного, и по комментариям преподавателей на бакалаврских защитах в духе: «То, что вы все преимущественно делаете, — не история, а культурная антропология», — я понимала: если мне и есть место в гуманитарной университетской среде, то, скорее всего, где-то ближе к антропологии. Из-за этого возникло ощущение, что, пропуская антропологию мимо себя, я теряю какое-то важное лично мне знание, новую сильную оптику.
В начале пятого курса на Ярмарке проектов я увидела «Первый выход в поле» — проект по этнографическим методам в социальной антропологии, который запускала Лидия Рахманова. Внезапно попала на проект, и с его началом у меня не сломались розовые очки — наоборот, я раз за разом влюблялась в происходящее.
Я искала поле, занималась включённым наблюдением как волонтёр организации, помогающей людям в беде. В финале проекта я написала главу о полевых дневниках для нашей коллективной «Антиметодички» и приехала на её презентацию в рамках «Майского СБОРа» в Питерской Вышке. Приехала, познакомилась с командой проекта вживую — и поняла, что была бы рада делать что-то вместе с этими людьми дальше. Незадолго до «Майского СБОРа» я подала документы на Раннее приглашение в магистратуру, а вскоре после конференции состоялось отборочное интервью. Совершенно неожиданно меня взяли, и я поняла, что хочу приехать, чтобы майский сбор превратился в круглогодичный.
Из тех курсов, которые уже начались, мне очень нравится «Антропология цифрового». Темы семинаров регулярно перекликаются с проблемами, о которых я и в обыденной жизни думаю, но Лидия Рахманова всегда выбирает нетривиальный угол для рассмотрения той или иной темы.
Выбирая между большим курсом по истории визуального искусства и двумя дисциплинами о глобальном неравенстве и колониализме, я нетипичным для себя образом выбрала второе. Искусство привлекает меня гораздо больше глобальных конфликтов, но здесь я вдруг проявила некую осознанность с опорой на опыт прошлых вышкинских курсов об искусстве и визуальной культуре: их много, но всегда недостаточно. У меня есть базовый кругозор в этом вопросе, и, кажется, вряд ли ограниченный семестром курс способен сильно перекроить моё видение, хотя кто знает. В то же время теоретические тексты о социальной справедливости в глобальном измерении — тёмный лес для меня, хотя в тему волей-неволей вовлекаешься, если хотя бы минимально думаешь об экономике в исторической перспективе. В общем, буду восполнять пробелы и искать новые критические углы.
Честно говоря, меня интригует абсолютно вся программа. Надеюсь, хватит сил достаточно включаться во все дисциплины, чтобы спустя два года выйти из корпуса на Грибоедова немного другим человеком.
«Ценность историка в том, чтобы создать пространство для диалога о сложном прошлом»: День в истории, расстрел Белого дома и трагикомичный сюжет
Те небольшие вещи, которые вызывают у меня чувство достижения на личном уровне, находятся за пределами учёбы. Есть ценностно важные результаты, которыми я горжусь. Эти работы были опубликованы в рамках моего сотрудничества с независимым медиа moloko plus и их книжным проектом — издательством directio libera. Летом 2023 года я стажировалась в их новостной редакции. Это был особый для меня опыт: я почти ежедневно вела рубрику «День в истории», на фоне июньского мятежа за ночь писала биографические карточки о Евгении Пригожине, а однажды в выходной день поймала инфоповод, который через два дня вышел в новостном канале «Коммерсанта» с «молнией», как что-то срочное и эксклюзивное. Когда наступила осень, мне стало грустно завершать эту стажировку. Желание сделать что-то напоследок укрепилось, когда я узнала, что с «молоком» в тот момент стал работать редактор Сергей Простаков, которого я знала по прекрасному подкасту об истории издательства Ad Marginem — «Эпоха крайностей». У меня появилась мысль, что можно сделать текст к тогда намечавшейся 30-летней годовщине расстрела Белого дома — и я написала Сергею. У нас состоялся серьёзный созвон, где Сергей проверял меня на знание основных событий осени 1993, расспрашивал о моём историческом бэкграунде. В итоге мы поняли, что классным фокусом будет осмыслить, как поменялась память о событиях 1993 года в российском обществе за 30 лет. Кстати, Сергей, будучи выпускником московской Вышки, дополнил этот текст личным воспоминанием об одном круглом столе студентов и преподавателей ВШЭ — университет тоже стал героем моего текста, вот так всё связалось! В итоге появился мой первый серьёзный лонгрид — я до сих пор считаю его лучшим своим текстом.
Ещё одна не столько авторская, но важная для меня с точки зрения причастности работа — это брошюра «Как я поехал на войну» с историей Владимира Виноградова. directio libera решили напечатать в текстовом виде интервью с участником Второй чеченской войны, которое много лет бытует в интернете как мем. Для меня это звучит как неочевидная идея, но когда мне предложили стать литературным редактором этого издания, я согласилась. Брошюра вышла в ноябре 2024, и постфактум я однозначно вижу в ней ценность: мне кажется, именно на бумаге стало видно, что рассказ Виноградова — это похождения солдата Швейка в постсоветских реалиях. И для меня, конечно, было очень почётно работать над текстом, связанным с недостаточно осмысленной в публичном поле, но очень важной для российского общества историей войн в Чечне.
Сейчас я продолжаю проектно сотрудничать с moloko plus и directio libera в разных качествах. Советую всем следить за этими проектами, но надеюсь, что сама ещё обязательно сделаю что-нибудь примечательное и значимое вместе с командой.
Из университетского, конечно, для меня важно было написать главу о полевых дневниках для «Антиметодички». На самом деле я не считаю, что мой текст получился супер выдающимся, но польза в нём есть, а меня воодушевляет сам факт такой публикации в антропологической среде. В июле мы представляли «Антиметодичку» на антропологическом конгрессе в Перми, и участники конгресса, академические исследователи с многолетним опытом, брали у меня как у соавтора автографы! Это был абсолютный шок, потому что историки за 5 лет бакалавриата ни разу не дали даже шанса почувствовать себя минимально «своей», а антропологическое сообщество отнеслось с большим участием сразу. Конечно, в этом есть воля случая, но мне это кажется хорошим знаком. Я благодарна за всё внимание и доверие, с которым люди относятся ко мне даже на самом старте в рамках новой для меня области знания.
Формирование моего интереса к истории — это очень трагикомичный сюжет! До восьмого класса у меня по истории была «четвёрка» — как и по всем предметам, которые я тянула просто для галочки. Но в 14 лет я влюбилась в парня, который был «технарём», при этом считал себя анархо-коммунистом и много времени проводил на прокоммунистических исторических интернет-ресурсах. Мне очень хотелось понимать мемы, которые он присылал, — и тут как раз на уроках начались темы про общественные движения в Российской империи. Где-то на моменте, когда я по собственной инициативе пошла читать воспоминания Веры Фигнер, моя «четвёрка» превратилась в «пятёрку».
Недавно этот сюжет забавно закольцевался. С тем парнем мы расстались отчасти из-за расхождений во взглядах на анархизм: он убеждал меня, что к обществу без государства можно и нужно идти через диктатуру, а для меня это было абсолютно неочевидно. В споре мы оба ссылались на Михаила Бакунина как на общий авторитет, но его главным аргументом против моей позиции было то, что продуктивность диктатуры объясняет Маркс, а Маркса я не читала. Для меня, опять же, казалось нелогичным, что, чтобы хоть как-то «понять, как оно работает», нужно обязательно прочитать что-то одно и очень конкретное. В общем, на этой высокоинтеллектуальной ноте — и паре менее замысловатых конфликтов поверх — мы разошлись. Но недавно мне напомнила об этом споре работа над книгой о Бакунине, которую я корректировала для издательства directio libera (всем советую следить и ждать релиза!). Автор — один из самых ярких исследователей анархистской мысли — прямо пишет, что Бакунину казалось смешным само понятие «диктатура пролетариата», потому что диктатура не может быть временной и не может уничтожить сама себя. На дворе было два часа ночи, а я, вспомнив наш эпохальный спор 2019 года, рассмеялась вслух и едва не воскликнула: «Ну и кто кому теперь не пара?».
Но всё это — про историю в узком смысле, из учебников и энциклопедий. Сейчас я понимаю, что жить без истории, даже если очень захотеть, не получится: она повсюду. Я стою на кухне и мешаю себе быструю овсянку в сорока минутах ходьбы от дома, где когда-то жил Набоков — и как тут можно не вовлекаться в прошлое? Меня вообще сильно злит, что установка «настоящая история = политическая история государств» до сих пор жива. Если бы в школьных учебниках было больше повседневности, культурной истории и истории искусства, я уверена: историю бы любили если не все, то процентов 95. А вот за что не любить политическую историю — я отлично понимаю. Я и сама часто хочу от неё абстрагироваться.
Тем не менее даже при таком отношении, именно события политической истории нередко вызывают у меня очень личный отклик. Возьмём, к примеру, 1993 год — я, конечно, не застала расстрел Белого дома, но после чтения и просмотра десятков материалов о нём с довольно сильными чувствами посетила стихийный мемориал на Красной Пресне. Я часто мысленно возвращаюсь к тем фотографиям детей на фоне расстрелянного Дома Советов — из семейных архивов. Когда я опубликовала текст к тридцатилетию событий, один друг пошутил: «Ты такая красно-коричневая». Кто-то в комментариях, наоборот, отмечал, что я выдала слишком либеральный нарратив. Мне кажется, это хороший знак — значит, удалось сбалансировано представить позиции и воспоминания разных сторон.
Иногда мне кажется, что в моей голове крутится бесконечная расширенная версия документалки TraumaZone Адама Кёртиса — правда, у меня она начинается где-то в марте 1881-го. Не то чтобы убийство Александра II было общественной травмой в полном смысле, но и там я вижу горький, почти анекдотический почерк истории: как в шутке про два шара, один из которых потеряли, а другой сломали. Появился либеральный — с оговорками и ограничениями — император, и его убили, не предложив ничего внятного взамен.
В копилку событий российской истории, о которых я периодически думаю, можно добавить и взрывы домов в 1999-м, и Беслан, и трагедию «Норд-Оста», и многое другое — в основном даты, которым всё ещё не хватает историографии, несмотря на то, что времени с тех пор прошло уже достаточно.
Пока что моё прямое погружение в поле академической публичной истории ограничивается одной из курсовых работ, в которой я анализировала механизмы музейной репрезентации травматических событий периода раннего СССР. Однако я активно включаюсь в смежные практики через журналистскую и редакторскую работу, где постоянно сталкиваюсь с тем, как история живёт и осмысляется в публичном пространстве.
Именно этот опыт и сформировал мой основной интерес. Меня больше всего привлекает возможность работать с событиями, которые ещё не стали далёким прошлым, а продолжают вызывать острую эмоциональную реакцию и порождать конфликтующие интерпретации.
Мой подход начал формироваться именно с этого осознания. Как исследователь, я стремлюсь к объективности и стараюсь непредвзято представить позиции всех сторон конфликтов, но как человек — я испытываю сочувствие к каждой из них. Мне кажется, что сегодня ценность историка не в том, чтобы вынести окончательный вердикт, а в том, чтобы создать пространство для диалога о сложном прошлом, признавая право на память и боль каждого участника. Это та задача, которая меня по-настоящему мотивирует и которой я хотела бы придерживаться в своей работе.
«Университет не делает работу за тебя»: молодость, PR и исследовательские успехи
Прямо сейчас я в поисках новой основной работы и параллельно занимаюсь книжными подработками. С января по сентябрь я работала SMM-редактором платформы для креативных специалистов: выросла из младшего редактора в старшего, запустила три новых телеграм-канала для уточнённого позиционирования всех сфер работы проекта. Для меня это большой кейс на профессиональном пути, потому что я не думала, что реализую такие масштабные кампании, ещё и для ценностно близкого мне бренда. Но сейчас есть ощущение, что я устала от соцсетей — хочется вернуться к большим форматам, чему-то в режиме slow media.
2025 год в целом выдался профессионально насыщенным для меня. С января по май, пока не стала старшим SMM-щиком, я параллельно вела клиентские проекты в PR-студии. Если честно, по пиару я очень скучаю и сейчас снова посматриваю в эту сторону! Там не только много текстов, но ещё и оживлённые процессы, в которых мне, что немаловажно, удавалось достигать классных результатов. До этого года я вообще не работала в пиаре, но мне удалось организовать на некоммерческой основе крупные выходы: колонку нашей клиентки-юриста опубликовали в Forbes, а ещё она выступила на бизнес-семинаре «Коммерсанта». Я никогда не думала, что смогу договориться о чём-то подобном и участвовать в подготовке публичной активности такого уровня. В целом пиар сильно повлиял на моё мышление: он превратился в мой софт-скилл, и теперь абсолютно любую коммуникацию я оцениваю с точки зрения передачи ценностей или каких-то особо важных смыслов, а также гораздо свободнее воображаю, как тот или иной человек может громче заявить о себе. Собственный личный бренд пока не особо раскручиваю, но мысли ходят. Во всяком случае, я теперь с гораздо меньшим стеснением рассказываю о себе при отклике на новые вакансии.
Совмещать учёбу с фуллтайм-работой очень непросто: ты неизбежно жертвуешь качеством в одной из сфер, если они не связаны друг с другом напрямую. Чтобы ничего не рухнуло, важно фокусироваться — не делать все задачи сразу, а ставить в приоритет вещи, от которых действительно зависит твой прогресс. Самый главный совет, который могу дать я: каждую неделю отводите хотя бы один день на полноценный отдых, даже если совмещаете с учёбой трудоёмкую и требующую времени работу. Если не брать паузу и не восстанавливаться, вы будете гораздо слабее абсолютно во всём, а за переработки в выходные вам никто спасибо не скажет. Берегите себя, живите полную жизнь — молодость проходит, как бы банально это ни звучало.
На мой взгляд, главная ценность моей истории в том, что можно не соответствовать конвенциональной стратегии успеха в рамках образовательной программы и всё равно чего-то добиться, причём в сферах мечты и на ценностно важных поприщах. При этом университет представляется в этой связке важным спутником, который не делает работу за тебя, а знакомит с людьми, подкидывает идеи, иногда действительно вовлекает –– и ты можешь обнаружить себя с неким исследовательским успехом, на который уже не рассчитывал.
