Публикации

This article considers the activism of a range of youth activist groups that seek to uphold the ‘moral order’ in contemporary Russian society. They promote strict adherence to a healthy lifestyle including avoidance of alcohol, drugs and sexual promiscuity and oppose those whose choices and behaviour do not conform to their own values and moral attitudes. Such ‘pro-moral order’ activism is associated with traditionalist, conservative, right-wing nationalist movements fighting for the morality of the ‘ethnic Russian’ population but also attracts young people engaged in movements formerly sponsored by the Russian state. The article traces the composition of this complex activist terrain, examines the motives of participants in a range of movements, identifies the ideas and principles underpinning participants’ social mission and reveals intra-movement conflicts. The article explores the fine line activists tread between conflict and cooperation with the state and its law enforcement agencies and considers how some activist groups become stigmatised in public discourse. Drawing on a relational approach to morality, it demonstrates the importance of interaction – including conflictual interaction – to shaping what is considered permissible and valued and how the struggle for ‘moral order’ is a site of both community and conflict for young people in contemporary Russia.

В статье анализируются два представления о взрослении: с точки зрения социальных ожиданий (идеал-типическое взросление) и с точки зрения собственных представлений о том, что такое взросление (индивидуальное взросление). Авторы понимают взросление как процесс, который приводит человека к состоянию взрослости, состоящей из набора заданных обществом или человеком параметров. В качестве заданных обществом параметров указываются следующие: сепарация от родительской семьи, получение образования, выход на рынок труда и собственный заработок, создание собственной семьи, включая рождение детей. С изменением социально-экономической обстановки маркеры взросления могут меняться: приобретают новые значения, исчезают или появляются. В данной работе проанализированы социальное и индивидуальное взросление поколения миллениалов — жителей больших городов России (на примере Санкт-Петербурга и Екатеринбурга) в возрасте 28—33 года и 38—43 года. В статье приведены аргументы, объясняющие, как и почему изменяется представление об индивидуальном взрослении, каковы представления о взрослости у современных 30-летних и 40-летних, то есть первого поколения, перешедших во взрослость в современной России.

В фокусе внимания статьи находится маскулинность мастеров ногтевого сервиса. Сфера производства красоты рассматривается в тексте как сектор ухода за клиентками-женщинами. Индустрия красоты маркируется как «женская» профессиональная сфера по символическому и количественному показателям: забота, обслуживание и работа по созданию привлекательности представлены в культуре символически как «женская» сфера; количественно женщины преобладают в профессиях индустрии красоты как работницы и как клиентки. Особенность взаимодействия клиентки и мастера маникюра состоит в том, что он берет на себя эмоциональную работу и заботу в ситуации телесного контакта. В отличие от медицинской сферы в beauty-индустрии уход является видимым, так как работает с визуальным образом клиентки, может ею контролироваться и оцениваться. Цель статьи — описать конструирование маскулинности мастерами-мужчинами в сфере видимого ухода за телами клиенток в индустрии красоты. В эмпирической части на материалах анализа 15 полуструктурированных интервью с нейл-мастерами, работающими в Санкт-Петербурге, выявлены и описаны практики, которым следуют нейл-мастера в рамках моделей четырех структур, заданных Рэйвин Коннелл: отношения власти, труда, эмоциональных и символических отношений. Мужчины из индустрии красоты, маркированной как «женская» сфера, производят гибридную маскулинность, которая обозначается исследователями как избирательно-мягкая маскулинность. Согласно результатам исследования, мастера ногтевого сервиса выполняют эмоциональную работу по отношению к клиенткам, но не коллегам. Во взаимодействии с клиентками мужчины осуществляют три типа такой работы: управляют эмоциями, общением и вниманием, выстраивают взаимодействие, основанное на соучаствующей маскулинности. Мужчины делают выбор в пользу избирательно-мягкой маскулинности, если она не вступает в противоречие с их ролью кормильца или становится условием ее достижения.

Качественная парадигма находится на новом витке развития. Так считает известный международный журнал FQS (Forum: Qualitative Social Research), который затеял дискуссию «Качество качественных исследований», где поднимает актуальные вопросы дальнейшего развития этого поля по типу «Куда идет качественная парадигма?». Наш журнал, подхватив эту инициативу коллег, пригласил экспертов в этой области на страницах нашего журнала высказаться по предложенному коллегами блоку вопросов, но применительно к специфике русскоязычного сегмента этого поля. На предложение журнала откликнулись известные лидеры этого направления — Елена Здравомыслова, Елена Ярская-Смирнова, Елена Омельченко, Илья Штейнберг. Мы публикуем их ответы на обсуждаемые вопросы.

Молодежная политика как сфера государственного управления — это национальный проект, опирающийся на поколенческий контракт: государство конвертирует доступные ресурсы в социализацию молодежи, обеспе- чивая будущее развитие общества. В формировании молодежной повестки участвуют работники разных ведомств и институтов, задачи которых включают в себя и сопряженные с молодежью вопросы. В зависимости от приоритетов, молодежь может рассматриваться как ресурс, объект или значимый агент/субъект/активный участник социальных изменений. Степень агентности различных молодежных групп, их возможности (права) влиять на принятие основных решений может определяться экспертами по-разному, что формирует отличающиеся и противоречивые прочтения молодежной политики государства и ее ключевых проектов. Задача статьи — с опорой на анализ экспертных интервью (N = 30) реконструировать представления экспертов о месте и роли современной молодежи в будущем страны, а также о ключевых вопросах молодежной повестки в целом. В статье предложена интерпретация трех экспертных позиций, между которыми найдены линии напряжения и противоречия. Первая — оптимистический взгляд на будущее России, место и роль молодежи в его приближении, восприятие отношений государства в лице молодежной политики и молодежи как сбалансированного диалога. Этот подход характерен для руководителей молодежной политики высшего звена, а также руководителей НКО из «центра». Вторая — умеренно тревожный взгляд на молодежь и буду- щее страны, разделяемый руководителями госорганов, специализирующихся на молодежной политике, и НКО в регионах. Третья экспертная позиция сопряжена с критическим и скептическим отношением к ключевым программным документам молодежной политики и государственной риторике в отношении молодежи. Ее разделяют эксперты на местах — сотрудники муниципальных органов и региональных НКО, а также исследователи молодежи (как из центра, так и из регионов). В статье предложен анализ линий напряжения между условными кластерами экспертных оценок: от центра к периферии, от выс- шего звена руководителей молодежной политики и подведомственных органов к работникам на местах, от ученых — до практиков, от государственных структур — к НКО.

Статья посвящена анализу представлений российских миллениалов о своем поколении. В основе теоретических аспектов работы лежат как классические подходы к изучению поколений, так и современная дискуссия о проживании индивидами глобального и национального опыта в формативные годы. Опираясь на дискурсивный подход М. Корстена, в работе исследуются нарративы трех возрастных когорт жителей Санкт-Петербурга для описания поколенческой идентичности миллениалов. В результате анализа эмпирического материала выявлен дискурс о переходном характере поколения, осмысляемый информантами в рамках технологий, политического устройства, а также социального и экономического благополучия страны.

Крафтовые мастера – люди, создающие с помощью ручного труда уникальные немассовые товары и включенные в DIY-практики. Крафтовый мастер может оказывать образовательные услуги и, таким образом, совмещать две профессиональные идентичности – создателя и учителя. Работа посвящена анализу представлений крафтовых мастеров Санкт-Петербурга о профессиональной идентичности учителя в сфере неформального образования. На основе лейтмотивных биографических интервью с учителями крафта показано, как крафтовые мастера определяют для себя категорию «профессионала» в сфере обучения, какие навыки и ценности определяют их понимание идентичности учителя. Выделены пять стилей преподавания, через которые крафтовые мастера на практике воплощают свои представления об идеальном учителе в сфере ремесленного неформального образования.

This article considers the experiences of four groups of young people (from Germany, Estonia, Russia and the UK) whose ‘mode of being’ is reduced or distorted in different ways as a result of misrecognition or stigmatisation. It argues that the responses young people make to this form of social subordination are enabled or constrained by the recognition status - misrecognition, absence of recognition or stigmatisation - they experience.  It demonstrates that the experience of misrecognition and stigmatisation, in some cases, may constitute a resource to act and stimulate social change but that the institutional response to it may also work to re-embed the stigma or misrecognition that young people’s action sought to counter. It argues that stigmatisation and misrecognition are more than the accumulation of negative representations of individuals or groups. They reflect the configuration of power relations that underpin the institutionalisation of the labelling of specific groups as unworthy of respect and deny them the opportunity to participate equally in social life. The outcome of the struggle for recognition is thus not a matter of young people ‘choosing’ a positive identity or showing the desire to engage but the willingness of society to open itself to that engagement.

The chapter explores the rhetoric of Russian authorities in relation to youth. The analysis focuses on the identification of the motifs of the authorities’ rhetoric about young people. The analysis confirms the assumption that a pragmatic attitude exists on the side of the Russian ruling elite in relation to youth. The analysis of presidential speeches, government programmes and reports shows that the specific motifs of the authorities’ rhetoric in relation to youth are ‘threat’, ‘protection’ and ‘traditional values’. The authorities problematize an alleged external influence on young people and emphasize ‘traditional values’ without specifying what these values are. The shifts in the interpretation of the ‘national idea’ from the ‘competitiveness of the country’ to ‘patriotism’, and the re-interpretation of patriotism from the ‘love for the Motherland’ to ‘readiness to defend the state by military means’, are revealed. The results of this study show that patriotism is filled by articulated militarized content.

The final part describes the general social and cultural background to the global crisis of pandemic Covid 19, during which the authors’ work on this book was completed. Attention is turned to key changes in youth life, especially youth daily routine in both Russian and global contexts. New rhythms and schedules of life, psychological and everyday difficulties of coping with isolation, risks of infecting oneself and loved ones, changes in educational strategies, restrictions on mobility and communication with friends, and the emergence of new forms of inequality are the focus of reflection. Lockdown has stimulated the development of online spaces and new forms of self-presentation for young people. We briefly describe the new forms of solidarization of Russian youth which appeared as a result of forced restrictions and risks. Finally, we describe changes in Russian political space in recent years as a result of the authorities’ increasingly restrictive and repressive practices against civic and protest activity among young people. Finally, we outline the Centre for Youth Studies’ new research initiatives for the present and the future.

The chapter provides the author’s perspective on the development of youth space in post-Soviet Russia in the wider context of the emergence of new forms of youth sociality. It focuses on the specific formation of authentic, shared cultural identities of solidarity, set against the background of the shifting patterns of discursive production and political regulation of youth activity. The research question posed in the chapter is to find the uniqueness of the Russian cultural youth experience both in a global perspective and especially in comparison with peers throughout the post-Soviet (post-communist) space. Particular attention is paid to the key transformations of Russian youth cultures which have taken place during this historical period, in comparison with what has occurred at the global level over the last three decades, as presented in key works by leading scholars in the field of youth studies. The empirical material and theoretical background for the consecutive three-stage analysis of the types and forms of youth communities’ development, which structures the chapter, were provided by the research projects carried out by the team of authors of this book—employees of two research centres—the Scientific Research Centre ‘Region’ at Ul’yanovsk State University and the Centre for Youth Studies of the National Research University Higher School of Economics, St. Petersburg.