Новая книга под редакцией Елены Омельченко: погружение в мир женских колоний
«До и после тюрьмы. Женские истории» так называется книга, выпущенная в издательстве «Алетейя» под редакцией доктора социологических наук, заведующей кафедрой социологии, профессора НИУ ВШЭ - Санкт-Петербург Елены Омельченко (приобрести книгу). Как следует из названия, коллективная монография написана по материалам качественного социологического исследования женщин, имеющих опыт заключения в исправительных учреждениях.
«До и после тюрьмы. Женские истории» так называется книга, выпущенная в издательстве «Алетейя» под редакцией доктора социологических наук, заведующей кафедрой социологии, профессора НИУ ВШЭ - Санкт-Петербург Елены Омельченко (приобрести книгу). Как следует из названия, коллективная монография написана по материалам качественного социологического исследования женщин, имеющих опыт заключения в исправительных учреждениях.
Книга состоит из двух частей. Первая часть представляет собой главы, написанные социологами Джудит Пэллот, Наталией Гончаровой, Гюзель Сабировой, Еленой Омельченко, которые посвящены формальным и неформальным структурам власти, гендерным аспектам быта и повседневности в российских женских колониях, специфике построения биографических нарративов осужденных женщин. Вторая часть – это истории, рассказанные женщинами, их нарративы, которые отобрала и подготовила к публикации Надя Нартова.
В России 47 колоний предназначено для отбывания наказания женщин. В них содержится больше 50 тысяч человек. При этом женщины, имеющие опыт заключения, остаются невидимой частью современного российского общества. В последнее время к этой теме удается привлечь внимание только благодаря событиям, происходящим в политической жизни страны – громкие судебные процессы по делу Таисии Осиповой, участниц группы PussyRiot. Однако исследований, посвященных женскому опыту заключения, особенностям их ресоциализации, по-прежнему крайне мало.
Тюрьма в России, несмотря на объявленный курс гуманизации, остается местом унижения человеческого достоинства. В женских колониях это чувствуется по-особенному. Возможно, этот эффект достигается из-за отсутствия бытовых условий, необходимых для поддержания элементарных норм личной гигиены. Возможно, из-за особого отношения к женщинам-преступницам. Светлана Бахмина, бывший юрист нефтяной компании «Юкос», прошла весь скорбный путь от зала суда до колонии в Мордовии, сумев освободиться досрочно. Перед отправкой участниц PussyRiot по этапу Бахмина предупредила девушек через прессу: «Легко не будет». Легко в колонии просто не может быть, даже если туда попадаешь не в первый раз.
Из рассказов заключенных, отсидевших не один срок, мы узнаем о том, как изменилась атмосфера в исправительных учреждениях. Если раньше, в советское время, существовало четкое и понятое разделение на «мы» и «они» - то есть осужденные и милиция, - то в новой России общности «мы» практически не существует. Система индивидуальных поощрений и соревнований между отрядами, которая способствует УДО (условно-досрочному освобождению), сделала заключенных своими рабами. Стремясь заработать баллы, они готовы предавать и совершать подлоги, унижаться и унижать других, доносить и терпеть несправедливость. Эта изощренная система не придумана сотрудниками УФСИН, она сложилась по воле отбывающих наказание и поддерживается ими же. «Тюрьма внутри нас», - эта мысль проходит сквозь все интервью.
Мы публикуем небольшие фрагменты из книги «До и после тюрьмы. Женские истории» и надеемся, что это поспособствует читательскому интересу к работе.
Из главы Джудит Пэллот «Социализм в одном бараке»:
«Наше исследование показало, что хотя некоторые и адаптируются к отсутствию частного пространства, для других это может стать самым сложным моментом заключения. Интересно, что между ответами интервьюируемых женщин из разных групп существует поразительная разница в том, как девушки и взрослые женщины реагировали на вопросы о проживании в массовых бараках. Так, например, в одной из подростковых колоний для девушек мы просили их оценить разные места в колонии и указать, где им больше нравилось, и было удобней. Практически все из двадцати 14-18-летних девушек указывали именно на спальни (барак), оценивая их на 4 или 5 баллов (а кухне, производственной зоне, административному блоку и классным комнатам они давали оценки ниже). И, наоборот, женщины во взрослых колониях больше сетовали на недостаток личного пространства именно в общих спальнях. Они также сталкивались с постоянной активностью, шумом и нарушением частной территории и в других местах, что провоцировало стрессы, рост беспорядков, насилия и членовредительства…
…Недостаток частного пространства в российских исправительных колониях усугубляется сверхпубличной природой самого публичного пространства. Будь то на площадке для построения, на производстве или в спальне, заключенные всегда в толпе; у них нет хотя бы относительной привилегии – иметь закрытую тюремную дверь за спиной или хотя бы короткий период, когда они остаются предметом наблюдения «только» для службы тюремной охраны. Двадцать наших молодых респонденток назвали довольно странный набор мест, где они могут находиться в одиночестве на территории колонии; самым популярным местом в зимнее время была названа сушилка для одежды и ботинок, затем комната психолога, лавка в прогулочной зоне, место «за церковью» и библиотека…
…Личное и частное полностью отрицается режимными правилами, подавляющими любые их манифестации, которые могут попасть под определение частного пространства. В российских колониях запрещено завешивать свою кровать простынями, как это делают женщины в ЮАР, более того, запрещено даже вешать фотографии родных на свою кровать или рядом с ней. Единственной идентификацией того, кто занимает те или иные нары, является табличка внизу каждой койки, на которой написано имя, статья, по которой осуждена заключенная, срок, начало и конец его отбывания…
…Заключенные и охранники, опрошенные нами, согласились с тем, что публичное пространство давит на отдельного человека, и рассказывали нам о том, как это влияет на поведение женщин. Будущее подобных тюремных бараков активно обсуждалось, когда мы только начинали это исследование, но результата до сих пор нет…»
Из главы Наталии Гончаровой «Режимы нормализации и контроля телесности»:
«…Жизнь в бараке заставляет человека делить все моменты своей жизни (в том числе и интимные, такие как туалет, личная гигиена) с другими. Будучи лишенным пространства частной жизни, человек теряет возможность контролировать свои действия. Таким образом, разрушая пространство частной жизни, власть воспроизводится, поскольку способность к автономным действиям снижается. Такая организация жизненного пространства исключает существование частной сферы, осуществляет тотальный надзор на внешнем и внутригрупповом уровне и подчиняет действия этому тотальному контролю…
…Суровый тюремный быт доставляет женщинам много неудобств. В первую очередь, это отсутствие горячей воды. В короткие часы личного свободного времени ее приходится греть кипятильниками. Бытовая неустроенность часто порождает конфликты и скандалы.
«Туалет через раз закрыт, как бы я не знаю, мы же женщины, нам надо мыться. Там нет таких возможностей. Если в жару там плюс 30 с чем-то градусов было, ходили вот на этот дальняк, где как бы за забором несколько дырок. По любому микробы просто подхватишь, там за несколько метров не подойти даже к этому зданию, не то чтобы туда зайти и справить какую-то нужду. А почему закрыт туалет? Если нет воды, туалет закрывают. И не помыться, вот в такую жару было не помыться, потому что нет воды. Вот что-нибудь ломается или еще что-то, там бывало давали на час или на два холодную воду, чтобы питьевую могли набрать как бы и все. А как мыться – это ваши проблемы» (Яна, 33 года, срок осуждения 3 года 4 месяца)…
…В целом бытовая тема – одна из самых насыщенных с точки зрения полученного материала, потому что нередко именно она позиционируется в интервью как самая острая. Но стоит отметить, что условия жизни в женских колониях очень сильно варьируются. Более того, даже в одной и той же колонии в течение определенного времени происходили значительные изменения в качестве питания, медицинского обслуживания, а также в требованиях к внешнему виду. Так, в некоторых случаях информантки описывают условия жизни как удовлетворительные, в других – рассказывают сюжеты, достойные фильма ужасов…»
Из главы Гюзель Сабировой «Непростые рассказы о себе и зоне»:
«Каждая встреча – неповторимая. Крепкий черный «Нескафе» без сахара – оптимальное сопровождение разговора. Интервью может прерываться паузами на курение, поэтому лучше предусмотреть возможность курения в помещении по ходу разговора. Иногда интервью прерывается телефонными звонками мам (намного реже – мужей или детей), которые таким образом осуществляют контроль, и иногда приходится вступать в заочное общение с мамой, чтобы подтвердить, где и с кем ее дочь. Интервью длится в среднем от двух до трех часов. Разговор, который начинается, как правило, формально биографически и без особого энтузиазма, заканчивается длинными историями, которые трудно прервать или остановить. Запретных тем практически нет. Иногда у собеседницы наворачиваются слезы.
Вопрос за вопросом мы разворачиваем историю женщины с детства и до сегодняшнего дня. Текст, который мы получаем, - это рассказ о своей жизни, в котором автор представляет себя слушателю как целостная и моральная личность. И хотя в данном случае в качестве слушателя выступает интервьюер, не исключено, что эта история рассказывалась неоднократно (может быть, не вся история целиком, а ее элементы). И слушателями могли быть очень разные аудитории: следователи, адвокаты, родственники и друзья, другие осужденные женщины, администрация колонии, социальные работники, психологи. Не часто, но встречались в нашей выборке женщины, которые, будучи в заключении, уже давали интервью иностранцам, журналистам и даже исследователям.
Но нельзя сказать, что в беседах не было спонтанности, каких-то коммуникационных открытий и удовольствий. Некоторые встречи были очень продолжительные. Во многих случаях только обстоятельства помогали прервать или закончить разговор. Редко кто из наших собеседниц ранее имел возможность так подробно наедине рассказывать про себя чужому человеку, нечасто кто-то проявлял к ним такой интерес.
Для кого-то из участниц исследования эта ситуация создавала этическую дилемму, которую переадресовывали нам:
«Вот знаешь, у меня такой встречный вопрос: «Вот вы, когда с нами общаетесь, это как экзотика или чё?» Просто, ты знаешь, я иногда думаю, что вы определенный вред приносите. И вот знаешь почему? Только вот без обиды. Просто ты, ну, иллюзию создаешь, как будто тебе не по х…ю, да, вот! И вот когда эта надежда, да? А потом вот сталкиваешься, с ними по любому сталкиваешься – с представителями государства. Знаешь, какие ножницы противные возникают? Если бы не вы, это бы не так остро переносилось бы. У меня позавчера было такое, то есть красть… я не потому, что не могу, а потому что вот по убеждениям по своим по теперешним я вот крайне не хочу этого делать, понимаешь. И это надо опять же, если начинать, опять всю себя перемалывать. Понимаешь? А очень не хочется этого делать. Держусь-держусь. Но состояние было ужасное, близкое к суициду вообще, вот такое, понимаешь? Жизнь еще вся, как эта… кинопленка болтается, и раскрашиваются вот эти моменты все. Всё вспоминаешь, потом это все собирается вместе и становится таким снежным комом. Да жопа просто вообще! Когда это говоришь, это все перемешивается… через себя все сто пятьдесят раз. Ты живешь и все равно пытаешься с этим как-то справиться. Да? Каждый раз по-новому всё. Жопа» (Люда, 55 лет, срок осуждения 2 года)…»
Из главы Елены Омельченко «Гендерное измерение женского заключения»:
«Настоящие «пацаны». Так называют тех женщин, которые подчеркнуто демонстрируют себя как мужчин в приблатненно-криминальном варианте. Несмотря на предубеждение, что имидж «пацана» используется исключительно в корыстных целях, в каждой женской истории «пацаны» присутствовали. Обычно их описывали так: коротко подстриженные (лысые), одеваются, «как реальные мужчины», у них соответствующая имиджу пластика и мимика, они работают на зоне электриками, сантехниками, наладчиками оборудования. Их гендерный перфоманс имеет отчетливо сексуальные коннотации – они позиционируют себя как сексуально активных, опытных мужчин, готовых к сексуальным отношениям с женщинами и выполнению доминирующей роли. Поддержка имиджа требует готовности к риску и смелости в противостоянии режиму…
…По мнению наших информанток, «смена ориентации» может происходить из меркантильных соображений, чтобы лучше «греться», иметь безусловный авторитет. Нам рассказывали и о том, что имидж «пацанов» берут женщины, которые на свободе работали проститутками. Насколько это правда – сложно сказать:
«А в зоне вообще бардак – приезжает девочка, в тюрьме ее вижу, шить учится, у меня в звене. Ля-ля-ля. Хвостик, все. Приезжает в зону, становится она там электриком. И приезжаю следом я, а она уже с лысой головой, она уже сеньор-кавалер» (Надя, 34 года, срок осуждения 9 лет).
Внутри сообщества «пацанов» существуют свои негласные правила. Авторитетом пользуются многоходы, они всех знают, их все знают, у них уже ест репутация, гендерная и сексуальная история. Рассказывали, что некоторые молодые женщины, попадая первый раз в колонию, стригутся, чтобы повысить свой статус, но их обычно «раскалывают», считается, что это не по правилам – строить из себя «пацана» ради «незаслуженного авторитета»…
…Несмотря на строгий имидж мачо, «пацаны» все равно остаются женщинами. И те женщины, которые сами на зоне жили в парах, говорили, что стараются изображать мужчин только первоходки, которые думают, что «так принято», а в реальных парах это не имеет значения:
«Это все бред там, что я мужчина. Она такая же женщина, она так же и возбуждается, как правило, у всех этих «пацанов» грудь больше, чем у меня раза в три-четыре. Они многие, они на воле проститутки – длинные волосы, короткие юбки. Заезжают, сразу стригутся, так жить легче, они «греются» хорошо, кормят их…» (Надя, 34 года, срок осуждения 9 лет).
На таких «мальчиков» существует спрос, их присутствие в колонии помогает женщинам держать себя в тонусе, следить за собой, фантазировать, разыгрывать романтические истории, играть в семью, удовлетворять свои потребности в эмоциональной заботе…»
Из главы Нади Нартовой "Женские истории"
"... В данный сборник мы включили тексты интервью с семью женщинами, имеющими опыт заключения. Каждый нарратив наполнен личными переживаниями, болью и радостью, потерями и надеждами, описаниями и рефлексией. Двадцатипятилетняя Вера рассказывает о двух годах заключения и строит планы на будущую семейную жизнь с ребенком и партнером. Евгения, проведшая за убийство 5 из своих 28 лет в колонии, делится пережитым опытом и тем, как непросто возвращаться и устраиваться в мире после тюремных стен. Тридцатишестилетняя Галина, которая на момент проведения исследования только что освободилась после своего третьего срока, честно и жестко рассказывает о своей биографии наркозависимой и о страхе не прервать цепь осуждений. Получившая условно-досрочное освобождение через 6 лет за убийство Надежда (34 года) повествует о колонии и о попытках выстроить "нормальную" жизнь после. Тридцатисемилетняя Юля, имея за плечами осуждение на 8 лет, говорит о том, как переопределили, перевернули ее жизнь наркотики. Ольга, в свои 52 года рассказывает о долгой, трудной жизни с судимостями, с отбыванием сроков, с бездомностью. "Карманница" в прошлом, имеющая множество судимостей пятидесятипятилетняя Людмила рефлексивно и критично рассказывает о порядках в местах лишения свободы, о государстве и о себе..."