Ситуация с эмо в Ираке: далеко или близко?
Сотрудники ЦМИ провели дискуссию, посвященную недавним событиям, связанным с эмо в Ираке. Напомним, накануне в российских СМИ появились сообщения о том, что в Багдаде были забиты камнями до смерти 14 подростков-эмо. Елена Омельченко, Яна Крупец, Эльвира Ариф и Рита Кулева говорили о том, можно ли сравнивать ситуацию в Ираке с российским контекстом, роли медиа в формировании субкультурных презентаций и о том, возможна ли власть без категоризации – выделения определенных групп как заведомо «опасных».
Сотрудники ЦМИ провели дискуссию, посвященную недавним событиям, связанным с эмо в Ираке. Напомним, накануне в российских СМИ появились сообщения о том, что в Багдаде были забиты камнями до смерти 14 подростков-эмо. Елена Омельченко, Яна Крупец, Эльвира Ариф и Рита Кулева говорили о том, можно ли сравнивать ситуацию в Ираке с российским контекстом, роли медиа в формировании субкультурных презентаций и о том, возможна ли власть без категоризации – выделения определенных групп как заведомо «опасных».
Сообщения по теме:
- Шиитские экстремисты забили камнями 14 иракских эмо
- В Ираке зверски убивают подростков-эмо
- В Багдаде полиция задержала журналистов Russia Today, снимавших сюжет об убийствах эмо-тинейджеров
РИТА КУЛЕВА: Давайте начнем. Как вы бы прокомментировали эту ситуацию? Эта история как либо сопоставима с российской ситуацией?
ЕЛЕНА ОМЕЛЬЧЕНКО.: С одной стороны, это вроде далеко от нас, можно было бы и не реагировать. Но с другой стороны, эти события, пусть и не на прямую, перекликается с ситуацией четырехгодичной давности, когда в России прокатилась компания по преодолению негативного влияния, направленная на борьбу с готами и эмо. По прошествии времени приходится признать, что компания была вполне успешной, в России количество молодежи придерживающейся этих двух субкультурных стратегий уменьшилось значительно. Радости у нас, исследователей, это конечно же не вызывает никакой, остается надеяться, что количество этой молодежи все таки уменьшилось не в результате компании, а по более сложным, внутренним причинам развития самих субкультур. Но факт заметного снижения количество юношей и девушек, идентифицирующих себя с эмо или готами подтверждается и нашими исследованиями, в частности, в проекте «Новые социальные движения молодежи». В опросе, который мы проводили, с точки зрения известности, популярности и распространенности молодежных культур, эмо оказалось на одном из последних мест. Ну и готы тоже, впрочем, для готов это обычное дело, они никогда в общем то и не были многочисленной субкультурной сценой. Сюжет, который мы сегодня обсуждаем, очень важен для нас, несмотря на то, что это происходит в другой стране, при другом политическим режиме, в другом религиозном и духовном режиме. Важно то, что практикуемый стиль, приверженность к каким-то идеалам и смыслам становится основанием для преследований и репрессий.
ЭЛЬВИРА АРИФ: Я просмотрела всю информацию, которую нашла по этому вопросу, очень сложно делать какие-то выводы, потому что пока фигурирует всего один источник. О том, что там происходит на самом деле неизвестно. С этой точки зрения, конечно, можно говорить о том, что происходит, а можно говорить о том, что мы не знаем, происходит это или нет. Эту информацию можно рассматривать, например, как демонстрацию суровых нравов восточных стран - люди, которые там живут, забивают эмо камнями. Кроме того, для меня существует противоречие: забивает камнями полиция всё-таки или это делают обычные люди? Потому что если вопрос о простых людях, то тогда можем говорить не о том, что это государство каким-то образом третирует молодежь, а о том, что в этих странах нетерпимы к нестандартной молодежи.
ЕЛЕНА ОМЕЛЬЧЕНКО: Я бы внесла некоторую ясность. Здесь, пожалуй, значимей не вопрос о том, кто инициировал и насколько информация правдивая, как сам факт возможности санкционирования сверху подобных преследований. Очевидно, что в той или иной форме, но «отмашка» на возможность самой такой ситуации дана властью ( в любом ее обличье – светском или религиозном). И здесь тогда мы можем увидеть некое сходство – не по форме, а по сути, по действиям схожая картина. Я имею ввиду принятие гомофобного закона ЗС СПб. Если существует властная отмашка: от государства, от полиции, от духовенства, от кого угодно - то некие антиправные практики легитимируются и становятся возможными. То есть нельзя забивать камнями, например, женщину изменившую мужу, если на это нет какой-то легитимации от духовного руководства. Нельзя, например, я не знаю, избивать на улице геев, или, по крайней мере, те, которые будут их избивать, будут взяты в полицию. Но они не будут взяты в полицию, если избиение происходит под прикрытием определенного дискурса, который существует в государстве, если это – «дозволено» по моральным конвенциям. Откуда бы взяться самой идее, что готы съели эмо, как это было озвучено СМИ СПБ лет 5 назад не допустили бы подобного репортажа на телевидении, если бы не принятое постановление о важности борьбы с «готами и эмо», которые наносят непоправимый ущерб нравственности и пр..
ЯНА КРУПЕЦ: Возможно, эта информация действительно не проверена, но для меня это, в данном случае, не столь важно. Для меня важно то, что здесь представлено определенное событие, которое конструируется в СМИ, и это определенная логика, которая стоит за этим событием и за другими схожими событиями. Определенная модель, которую я здесь считываю. У нас есть структуры, которые инициируют своего рода моральную панику, начинают репрезентировать какую-то группу как угрозу, опасность - сатанисты, педофилы, неважно кто - но появляется вот эта самая категория, которая вносится в дебат. При этом вносится это, как правило, в достаточно размытых формулировках, даже если это проводится на уровне законодательства, как например с гомофобным законом. А если в законе отсутствуют четкие формулировки, то это большое пространство для различных интерпретаций. То есть это такой общий посыл по поводу того, что вот эти люди «ужас ужасный», что с ними нужно бороться, что это грозит, не знаю, национальной безопасности или еще чему-нибудь, это развращает нашу молодежь, детей и т.д. То есть этот вот общий идеологический посыл, который авторитетный, легитимный, потому что озвучивается какими-то референтными лицами, при этом дискуссия не переводится в пространство права, какого-то цивилизованного регулирования, а превращается в такую охоту на ведьм. И общество принимает эту идею. Может быть, кому-то и раньше приходило в голову избить эмо, но они не решались забить их камнями. Но вот сейчас, это уже делается ради блага страны нашей. Опять же, поскольку это легитимно, появляется ощущение безнаказанности. Мы подозреваем, что если у нас эта «линия партии»,то, соответственно, у нас за это не накажут, даже, несмотря на то, что, может быть, кто-то немножко переусердствует и забьет камнями бедных детей до смерти.
И меня очень пугает то, что у нас эта ситуация абсолютно повторяется, абсолютно идентично с Ираком: у нас выходит закон, который не пойми какой закон, не пойми как сформулированный, но, тем не менее, это закон. У нас устраивают ЛГБТ-художники выставку, в которой вообще детей нет, то есть они даже не попадают под юрисдикцию этого ужасного закона. Но заканчивается это тем, что идут люди и избивают организатора этой выставки, пускают туда слезоточивый газ или еще что-то делают, и в этом смысле для меня это ничем не отличается от того, что происходит в Ираке. Сейчас регулярно появляются высказывания в Интернете, по поводу того, что завтра придут за вами. Причем за кем «за вами» - это может быть совершенно любая группа. Другими словами, у нас публикации в СМИ сделаны по одному сценарию: у нас сначала говорится про то, что сделала власть, потом про то, что кого-то избили, потом говорится о том, что официальные власти опровергают то, что это было сделано по причинам именно тем, которые заявляются. И это точно также про геев, про эмо, про готов.
ЕЛЕНА ОМЕЛЬЧЕНКО: Я абсолютно уверена, что закон и права человека в отношении тех или других действий вообще не должны хоть как то корреспондироваться с какими-то моральными вещами. Закон в отношении разных людей не может соотноситься с какими-то моральными оценками, производимыми властью, например, в частности с тем, что хорошо, что плохо. Если произошла драка, если произошло избиение, если произошло убийство, то в принципе в демократическом государстве не должны быть важны какие бы то ни было моральные предпочтения тех, кто выносит вердикт. Я не идеалистка, и понимаю хорошо, что это такая у меня болезнь – социальная наивность и романтизм. Подчеркну, я говорю не о смягчающих обстоятельствах совершения каких-то действий, а именно о моральных суждениях, моральных предпочтениях властных субъектов. Если именно они начинают играть ведущую роль в решении- осуждать (избивать, сажать и пр) или, напротив, закрывать глаза на что-то – то для меня это прямой признак тоталитарности власти, в частности, когда светские законы регулируются моральными суждениями представителей духовенства, для меня это прямая отсылка к клерикальному тоталитаризму. И поэтому, например, если этих гопников не привлекут к ответственности по причине того, что они избивали геев, или гей, совершивший какое-то преступление, несет более тяжкое наказание именно потому, что он гей, за то же самое, или, например, учитель получает негласное право занижать оценку только потому, что этот мальчик, не знаю, стоит на учете по делам несовершеннолетних, потому что употребляет наркотики, потому что, входит в субкультуру или еще по каким то причинам, напрямую не относящимся к учебному процессу – это тоже тоталитаризм. Когда в отношении одних и тех же действий выносятся разные вердикты на основании моральных суждений, предписанных властным дискурсом, политическим или идеологическим, или моральным, духовным каким-то, религиозным.
ЯНА КРУПЕЦ: И я думаю, что это возможно в разных обществах, в том числе и в европейском, просто это вопрос: кто у нас выступает вот такой стигматизируемой группой, да? Например, сейчас мигранты становятся как раз той самой категорией, против которой... мы слушаем французского президента, и там он говорит про мигрантов, и точно также он делает эту группу стигматизированной, делает эту группу опасной. То есть здесь вопрос... неважно какой власти, но в принципе возможности и права власти категоризировать людей по какому-то основанию, не знаю, мигранты, не мигранты, эмо, не эмо, геи, не геи, женщины, мужчины, малообеспеченные, высокообеспеченные и т.д. То есть всё то, что мы анализируем в дискурсах. Какие категории производит власть? Потому что за тем, какая категория производится, стоят определенные действия, прежде всего, жителей этой страны. Потому что когда мне говорят, что мигрант-угроза, и мой президент это говорит, а если я доверяю президенту, соответственно предполагается что я тоже буду к этим мигрантам относиться по-другому. В чем проблематичность данной ситуации? В том, что, с одной стороны, у нас власть не может управлять не категоризируя, потому что у нее все целевое, в политике, в отношении какой-то проблемы или группы населения, с другой стороны, подобная категоризация периодически начинает зашкаливать, я про нашу страну говорю в данном случае. И в этом смысле для меня главный вопрос: может ли быть политика без категоризации? Ни в Европе я этого не вижу, хотя в Европе, наверно там, ну в какие-то моменты... более либерально. И здесь получается следующее сочетание: с одной стороны - то, что себе позволяет власть, с другой стороны - то, что воспринимает общество, и то, насколько общество резистентно к тому, что делает власть. Я думаю, что сейчас у нас как раз повышается в определенном смысле резистентность в отношении власти, то есть мы ее критикуем и т.д., но при этом, к сожалению, у нас не повышается резистентность в отношении отдельных действий власти, например, направленных против геев. Это то, что мы наблюдали, когда у нас народ вышел на улицу против нечестных выборов, но при этом все радостно, ну не все, но какая-то, достаточно большая, часть населения радостно поддержала противогейский закон.
ЭЛЬВИРА АРИФ: Я могу добавить, что становится какой-то глобальной тенденцией то, что в определенные моменты молодежь начинают использовать как своего рода разменную монету. Именно она представляется источником каких-то революционных или культурных изменений, любого рода изменений и трансформаций, смысл которых в нарушении стабильности и порядка. Проявления инаковости, неважно в чем, интерпретируется как опасность, в самом ее мироразрушительном смысле. Могу однозначно сказать в условиях минимума информации, что подобного рода отношение становится глобальным. Независимо от того, какое это государство - молодежи приписывается определенная роль. Это заметно, в новостях на улицах молодые лица, бомбят машины молодые, на площадях молодые, на выборах, всякие выходки дело молодых и т.д. Опять-таки, это очень конкретная интерпретация молодежи как некой единой группы, различия в которой не принимаются во внимание.
Интересно, что молодежь начинает интерпретироваться таким образом. Если говорить о глобальных потоках информации, может сложиться ситуация, что о каких-то темах или социальных группах будет формироваться стереотипное представление. Например, в глобальном тренде с молодежью и молодежным стилем, в том числе, будет ассоциироваться всё, что связано с разрушениями мирового порядка или просто порядка, чему, в свою очередь, будет приписываться маргинальность.
ЕЛЕНА ОМЕЛЬЧЕНКО: Я лишь отчасти согласна с последним тезисом Эли, мы как раз таки видим, что начинают дифференцированно подходить и обозначать, собственно, этих врагов: не вообще молодежь, а вот эмо, не вообще молодежь, а новый хипстер, который почему-то решил выходить на демонстрации, не вообще молодежь, а подростки, которые могут вдруг «заболеть гомосексуализмом под воздействием пропаганды» и т.д.. Молодые, опять же, женщины, которые отказываются рожать, например. Не вообще молодежь, а именно молодые женщины. Козлов отпущения действительно ищут, но мне не хотелось бы это обобщать, сводить, все-таки это какой-то такой феномен отдельный.
Текст: Рита Кулева