Сотрудники ЦМИ и НИЦ "Регион" о выборах, протесте и молодежи
Заместитель директора ЦМИ Яна Крупец, младшие научные сотрудники Ася Воронкова и Алексей Зиновьев рассказывают о митинге 10 декабря. Также мы публикуем дискуссию с участием Елены Омельченко, Юлии Андреевой, Альбины Гарифзяновой и Евгении Лукьяновой.
Заместитель директора ЦМИ Яна Крупец, младшие научные сотрудники Ася Воронкова и Алексей Зиновьев рассказывают о митинге 10 декабря. Также мы публикуем дискуссию с участием Елены Омельченко, Юлии Андреевой, Альбины Гарифзяновой и Евгении Лукьяновой.
Яна Крупец: «Юмор как попытка вернуть власти адекватность - эффективная альтернатива революции в классическом понимании»
На митинге я не хожу и вообще не очень верю в митинг как в форму протеста. На митинг 10 декабря я пошла, потому что было просто невозможно не пойти. Для меня это митинг был не столько эффективным форматов протеста, а скорее демонстрация недовольства результатом выборов.
Я не была на митингах со времени перестройки и по форме то, что я увидела 10 декабря, не очень отличалось от того, что было 20 лет назад. Такая форма мне не очень симпатична. Я была согласна далеко не со всем, что говорили с трибуны, но формат подразумевал как бы изначальное согласие митингующих с ораторами.
В этом смысле, мне кажется, что саму форму митинга нужно модернизировать. Но это не значит, что не нужно ходить на митинги, вопрос в форме участия. Что мне кажется очень симпатичным в нынешней волне протеста, помимо собственно того, что этот протест есть, это количество юмора, с которым все это делается.
Я думаю, что юмор может быть очень эффективным оружием со всей парадоксальностью, коррумпированностью, нечестностью, той наглостью, с которой с нами обращается власть. Этот юмор – нечто альтернативное желанию делать революцию, в том виду, в котором мы к этому привыкли – все разрушить, а потом построить новое. Юмор – это попытка вернуть власти адекватность. С помощью юмора можно показать власти насколько маразматичка сегодняшняя ситуация и что так не может быть в демократическом государстве.
Очень многие уже говорили о том, что на митинги пришла новая публика. Это не революция анархистов, это протест сознательных и адекватных людей, не только интеллектуалы и интеллигенция. Я надеюсь, что на митинге мы увидели то адекватное большинство, которое и может что-то изменить. Это люди, которым есть что терять, которые ценят свою безопасность в высокой степени.
Это попытка выстроить определенный конструктивный диалог. Власти нужно, по- хорошему, на это откликнуться и просто перестать смотреть с высока на собственный народ.
Ася Воронкова: «Лет через сорок какая-нибудь пожилая пара на кухне у друзей рассказывает, как они встретили друг друга на митинге 10 декабря»
К сожалению, я смогла пробыть на мероприятии только один час. Шла со страхом, что заберут в полицию, морально готовилась, позвонила знакомому юристу и попросила её на всякий случай быть наготове. По дороге мне звонили друзья, родственники, говорили, что лучше стоять слева – ближе к парку, чтобы в случае разгона было проще уходить, давали старые диссидентские советы. Перед митингом я пошла покупать билет на концерт и совершенно случайно у клуба познакомилась с юношей, который тоже собирался на Пионерскую площадь. пошли вместе.
На площади мы встретили человек двадцать моих знакомых – однокурсников, одноклассников, друзей из разных кругов. Одна подруга постоянно звонила мне по телефону и пыталась меня найти. Объяснить ей, где мы стоим, было сложно: “Видишь, фотограф влез на дерево? Дерево рядом с жёлтым зданием!” - “Тут много деревьев!” Политически образованный одноклассник-анархист объяснял нам, что означают какие флаги и что ингерманландцы - “дурачки”. Немного поучаствовав в дискуссии, мы двинулись дальше.
Перестраховавшись, я намеренно пошла без очков, и поэтому моему новому товарищу приходилось объяснять мне, что где происходит. Мы потихоньку перемещались по краю толпы, чтобы найти место, где было бы более-менее видно и слышно, что происходит на трибуне, но в то же время подальше от флагов. В какой-то момент я увидела, как какой-то человек взобрался на крышу бистро, находящегося на площади, и что-то яростно порвал в клочки. Мой приятель сказал, что это был паспорт гражданина РФ. Мы решили, что утром бывший гражданин пожалеет о совершённом поступке. Один раз я заметила провокатора, который пытался кричать что-то вроде “твари, мрази”. На него не обращали внимания. Мы дружно посмеялись над этим.
Всех пугают ОМОНом. Те омоновцы, которых я видела, – в большинстве своём мальчики лет по 18-20. Что примечательно, у многих красивые лица. Когда я в 2010 году вернулась из США после года обучения, я смотрела на людей в питерской подземке и поражалась, какие же по большей части некрасивые здесь мужчины, и невольно задумывалась над расхожим мнением, что в своё время Сталин репрессиями выкосил лучшую часть генофонда. На этом собрании же было удивительно много лиц с умными и добрыми глазами, с “печатью интеллекта” во лбу. Эти люди создавали позитивную атмосферу и опровергали предрассудки, что нынешние протесты ведут к жестокой революции со звериным лицом.
В целом, митинг произвёл на меня впечатление места, куда люди пришли провести досуг, так сказать, потусить. Вроде буфета без намёка на еду. Атмосфера была на редкость благостная, я ожидала противоположного: ходившие по интернету увещевания, что нужно любой ценой сохранять спокойствие, возымели действие. Все будто стояли на концерте какой-нибудь высокоинтеллектуальной группы, где даже танцевать не принято. Выкрикиванием лозунгов преимущественно занимались люди, стоящие ближе к трибуне, периферия лишь внимательно наблюдала. Такие мероприятия повышают градус доверия, и здесь было очень легко вступить в беседу с незнакомыми людьми. Немедленно в воображении возникает картинка: лет через сорок какая-нибудь пожилая пара на кухне у друзей рассказывает, как они встретили друг друга на митинге 10 декабря! Выражать гражданскую позицию в такой атмосфере очень даже приятно.
Алексей Зиновьев: "Это такое странное чувство, которое вдруг стало явным, что ты во многом бессилен"
Это были мои вторые выборы. Пошел я по двум причинам. Во-первых, я прочитал о многочисленных вариантах протестного голосования, и так как изначально не верил в честность этих выборов, хотел один из вариантов применить. Я примкнул к компании «Нах-Нах», то есть голосовал против всех, написал стихотворение на избирательном бюллетене. Во-вторых, я пошел, потому что хотел поддержать своих родителей, которые в отличие от меня голосовали за кандидатов. Вечером вместе с родителями мы следили за тем, как проходят выборы. Родители смотрели телевизор, а я читал Интернет, где уже в день выборов начали появляться ролики с фальсификациями. И получились две таких реальности: то, что в новостях по телевизору и то, что в Интернете. В какой-то момент родители тоже переместились ко мне за компьютер.
Эти выборы я оцениваю двояко. С одной стороны, власть в очередной раз показала себя, а именно свое неуважение к гражданам. По видео в Интернете видно, что эти фальсификации были довольно явными, все можно было сделать гораздо чище. Я думаю, расчет был на то, что людям просто все равно, они проглотят это и не будет ничего предпринимать. Это негативная сторона.
С другой стороны, есть и позитивный результат, так как люди, которые еще сомневались, как к ним относится власть, увидели, что их обманывают и не уважают. Это позволило мобилизоваться многим людям, которые как мне кажется, раньше не принимали участие в протесте.
Одним из таких людей был я, раньше я ни в каких митингах не участвовал. Я знал о Маршах несогласных и «Стратегии 31», но не участвовал в них. Сейчас я понял, что нужно выйти, так как обман был чересчур явным и наглым. Если бы все это было более скрыто – не насколько явное неуважение к людям, в том числе к моими родителям, которые голосовали и верили в то, что можно что-то изменить и исправить, я бы не вышел.
Я поучаствовал в двух митингах, первый из них был 5 декабря, это была несанкционированная акция. Впечатлений у меня, конечно, масса. Положительные эмоции вызывает то, что действительно было чувство единения с теми, кто пришел. Это были очень разные люди, думаю, среди них было много тех, кто пришел первый раз. Негативное – то, что на этих митингах ты все-таки понимаешь, насколько ты бессилен. Ты понимаешь, что говоришь здесь правду, что фальсификация – это действительно то, что случилось. В это время проходит милиция, кого-то забирают, и ты стоишь, и ничего не делаешь, и ничего не можешь сделать. Это такое странное чувство, которое вдруг стало явным, что ты во многом бессилен.
Следующий митинг был 10 декабря, в субботу. Это было совершенно другое мероприятие. Были представители разных движений –были националисты, которые стояли под имперскими флагами, были анархисты, что лично меня радует, были условно говоря простые люди, которые, может быть, первый раз пришли на митинг. Удивило отношение полиции – я не видел ни одного человека которого задержали. На митинге положительным моментом стало то, что были предъявлены конкретные требования по отношению к власти – пересчет голосов, освобождение политзаключенных. Видно, что люди учатся говорить громко.
Выборы, протесты и новые молодежные солидарности
О поколениях, представители которых вышли на митинги после выборов 4 декабря, о возможных последствиях протестов и о глобальных тенденциях, которые сделали возможными произошедшие события – в комментариях социологов, изучающих молодежь. Сотрудники НИЦ «Регион» собрались за круглым столом, чтобы обсудить события последних дней.
Альбина Гарифзянова: Интернет наводнен оценками происходящих событий. Существует мнение, что на митинги вышли представители путинского поколения - молодые люди, которым было по 10-14 лет, когда пришел к власти Путин, - и, несмотря на то, что это сытое поколение, они вышли на митинги, значит им нужно больше, чем что-то материальное, меркантильное и гедонистическое. Другие эксперты называют прошедшие митинги революцией «лайков» и «айфонов» и даже эстетической революцией. При этом почти все политологи и социологи отмечают, что большинство тех, кто вышел на площади после выборов 4 декабря - молодые лица.
Елена Омельченко: Не соглашусь с тем, что это путинское поколение. О поколении ПУ - поколении стабильности, высоких зарплат, образовательных и карьерных амбиций - мы говорили, когда анализировали первое десятилетие 21 века. Оно закончилось в 2007-2008 годах, для него переломным моментом стал кризис, который пошатнул это ощущение стабильности и неизменности. В этом сравнении характерным может стать высказывание: «Ничего нельзя, но все можно». С одной стороны, ничего нельзя, потому что власть настолько сильна и незыблема, что смысла нет бороться, протестовать, ходить на выборы и что-то менять в жизни, ведь ситуация в любом случае будет сохраняться достаточно долгое время, и единственное, что можно поменять, это место жительства. С другой стороны, следующее поколение, которое отделяет от предыдущего всего-то 2 – 5 лет, понимает, что менять можно, что нужно ходить на выборы, протестовать, менять что-то в своей жизни. Пусть и в небольшой степени, но это зависит не только от власти, но и от людей лично. Это поколение, которое ищет другие формы солидарности и более свободно в культурных и потребительских выборах. В то же время нужно помнить, что, во-первых, пришедшие на митинги были представителями разных поколенческих когорт (двух-трех) с разным отношением к тому, что происходит. Во-вторых, этот протест, как и везде, поддерживается новым политическим пространством, куда ушло большинство молодежи, - это Интернет и социальные сети. Эта мобильность позволяет быстро оповещать друг друга, реагировать, принимать решения или как минимум быть включенным и осведомленным по поводу того, что происходит. Меня поразило именно это - все существовали одновременно в он- и оффлайне, все, будучи на демонстрации, были с телефонами и компьютерами, и знали, что происходит в других местах и уже там, на месте, были в курсе, что по этому поводу говорят в СМИ.
Альбина Гарифзянова: Да, здесь же еще информационная война идет. Два фронта, несколько вариантов освещения одного и того же события. В этом довольно сложно разобраться, но для меня в первую очередь важно, что на митинги люди вышли не за партии, а именно за себя. Действительно, нельзя говорить, что там было только путинское поколение. На улицы вышли люди разных поколений: и пенсионеры, и очень успешные люди, работающие на хороших работах. Но, с другой стороны, было и движение «НАШИ» - это тоже включенная молодежь.
Елена Омельченко: «НАШИ», пожалуй, один из самых интересных феноменов десятилетия. Что с ними будет дальше - не понятно. Сначала это были «Идущие вместе», потом «селигеры» и пр. Судя по исследованию одной из сотрудниц Центра молодежных исследований, внутри «Наших» на данный момент существуют два поколения. Первое – комиссарское: устойчивые ряды, они выросли без такого информационного обеспечения, поэтому не столь включены в Интернет-коммуникации и для них важны различные акции, которые поддерживают дух. И есть новые, которые воспринимают движение более прагматично и цинично, они направлены на использование ресурсов.
Самое главное - и сейчас это еще сложно понять - как этот урок обернется для этих двух сторон. «Наших» гораздо меньше, чем молодежи, которая пошла на митинги или не пошла, но разделяет убеждения. Все-таки «Наши» - это коммерциализированное политизированное движение. Да, сейчас у них есть еще группа «Сталь» - это те, которые барабанили - они горды своим участием, они получили шанс показать себя, и большая их часть была уверена, что защищает Путина, Медведева, Россию и делает очень хорошие и значимые вещи. С другой стороны, здесь становится актуальным разговор о правах детей и об эксплуатации определенной не-информированности. То, что «лояльную молодежь» автобусами возили от участка к участку, где за деньги они вбрасывали бюллетени, нельзя назвать иначе как развращением. Молодые люди 17-18 лет сталкиваются с абсолютным цинизмом и беспринципностью власти.
Евгения Лукьянова: Я бы не говорила об этом как о чем-то новом - всегда молодых нанимали для работы на выборах – например, листовки раздавать. Так происходит каждые выборы.
Елена Омельченко: Да, но такой реакции никогда не было. Я нахожусь внутри студенческой среды и наблюдаю эту реакцию не по репортажам. Многие студенты были волонтёрами, работали на избирательных участках, наблюдали. Моя студентка рассказывала, что была наблюдателем, никаких нарушений на ее участке не было. Они все подсчитали, а через час обнаружили в электронной системе совершенно другие данные. Это для нее был просто шок.
Альбина Гарифзянова: Вот Вы говорите, что мы включены в студенчество, а я еще активно общаюсь с бывшими информантами, скинами. Они тоже устроили митинг, вели диалог с ОМОНом, и именно сейчас они считают, что наступило их время. Раньше, когда мы проводили исследование, они говорили, что настоящий скинхед скрывает свою принадлежность, а сейчас они так не считают.
Евгения Лукьянова: Я хочу отметить, что это были первые выборы, на которых ни одна партия не обращалась специально к молодежи, которая раньше рассматривалась в первую очередь как электорат. Когда я ходила голосовать, со мной рядом была группа молодых людей, которые, как оказалось, голосовали не за «Единую Россию», но, в отличие от меня, они не могли аргументировать свой голос, и голосовали просто за кого угодно, лишь бы не за «ЕдРо». И когда я предложила им остаться и понаблюдать, они отказались. Поэтому когда говорят про протесты, я задумываюсь: «Насколько это реально?» Что люди готовы сделать, кроме того, чтобы выйти на площадь и постоять? Находясь в Общественной палате, часто сталкиваешься с тем, что люди зачастую только готовы поговорить, поделиться впечатлениями, но дальше никто не готов ничего делать. Увидеть нарушение и обсудить его в социальных сетях, выложить фото и видео готовы все, а пойти написать заявление в прокуратуру - никто не готов. Если вы хотите выражать свою гражданскую позицию - будьте добры выражать её до конца. Мне кажется, власти этим и пользуются, дают возможность людям слить свою реакцию, понимают, что несколько недель, месяц, и все это утихнет до путинских, президентских выборов.
Альбина Гарифзянова: Но ты же не можешь не согласиться, что за прошедшие 12 лет такого не было!
Евгения Лукьянова: Это опять же особенности политической системы. Сегодняшние протестные настроения напрямую связаны со строительством политической элиты, которую затеяла «Единая Россия», когда не только построение политической карьеры, но и доступ ко всем благам связан с членством в партии.
Юлия Андреева: Я думаю, что здесь важнее обратить внимание на, то, что мы можем наблюдать как социологи. Действительно, пробуждение политического сознания налицо. В то же время я согласна с Женей - нет реальных механизмов, которые позволят реализовать все эти общественные интересы и ожидания, и нет никакой реальной политической силы, которая сможет представлять общественные интересы. Отсюда последовавшие за протестами сначала ожидания, а потом разочарования и рассуждения на тему: «Ну а что толку сходили, выступили?» Но, с другой стороны, мне кажется, что молодыми людьми этот поход и стояние на площадях оцениваются как небесполезные, потому что эти группы, способные самоорганизоваться, увидели друг друга, и теперь возможен диалог.
Елена Омельченко: Подводя итоги нашего разговора, я хочу сказать еще о том, что здесь играют свои роли, с одной стороны, - отсутствие опыта протестных выступлений, а с другой – мышление по знакомой схеме «Сейчас все сойдет на «нет». С 1991 года – времени последних крупных протестов в нашей стране – прошло 20 лет. Сейчас нет смысла вспоминать локальные волнения типа Манежки и других, по сравнению с тем, что было в начале 90-х, – это капля в море. Все, включая партию власти, не были готовы к нынешним послевыборным событиям, хотя и ожидали чего-то. Очень с политической точки зрения непродуманным (или циничным?) было решение развести молодежь по разные стороны баррикад, потому что это фактически провокация к гражданской войне. Причем это было не стихийно, как на Манежке, а срежиссированно. И сейчас мы переживаем такой период, когда, с одной стороны, мы мыслим по наезженным сценариям, которые выработаны в течение 20 лет молчания и думаем, что сейчас мы «пошумим и забудем». Но посмотрите, что мы видим на Востоке? В Египте, Сирии, Ливии протесты не успокаиваются. Мы смотрим на Запад - Греция, Италия, Англия не успокаиваются и не успокоятся. Мы смотрим на Уолл-стрит – ничего не успокаивается. Я не пытаюсь сейчас проводить параллели, но мы говорим о глобальных тенденциях, когда дозволенность и определенный риск свойственны молодежи. В этом смысле политика становится интересной. Она была скучной и никому не интересной политикой олигархов и больших денег, а сейчас она стала интересной.
Не нужно преувеличивать или преуменьшать наличие новых настроений, не обязательно протестных. А с исследовательской точки зрения важно, что мы в происходящих событиях наблюдаем те самые новые солидарности: на площади были разные люди, разная молодежь, которая нашла в данном контексте идею, объединяющую их «здесь и сейчас».
Подготовили Рита Кулева, Татьяна Петрова, Елена Балакирева.
Фото Сергея Сенатова