Уроки Смутного времени

Самый главный из них – нельзя обрывать обратную связь между властью и обществом. О том, актуальна ли для сегодняшней России память о Смутном времени, о героях тех событий мы беседуем с доктором исторических наук, директором Центра исторических исследований Национального исследовательского университета – Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге Адрианом СЕЛИНЫМ.

Самый главный из них – нельзя обрывать обратную связь между властью и обществом В нынешнем году День народного единства отмечается уже в девятый раз. Но мы едва ли погрешим против истины, сказав, что очень многие по сей день довольно слабо представляют себе, с какими событиями связан этот праздник и чем была русская Смута начала XVII века. О том, актуальна ли для сегодняшней России память о Смутном времени, о героях тех событий мы беседуем с доктором исторических наук, директором Центра исторических исследований Национального исследовательского университета – Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге Адрианом СЕЛИНЫМ.

- Адриан Александрович, как вы считаете, если бы не был введен праздник в годовщину освобождения Москвы народным ополчением, оказались бы те события в фокусе общественного внимания?

– Думаю, что не оказались бы. Когда мы говорим о народной памяти, следует учесть следующее обстоятельство. Подобная «память» в значительной мере сконструирована литературными образами, идеологическими лозунгами и, таким образом, совершенно не тождественна биологической человеческой памяти – это можно считать доказанным в современной культурной антропологии.

Часто такая «память», лишенная механизмов внутренней хронологии, создает фантомы. Самый известный такой фантом Смуты – Иван Сусанин, о котором в источниках нет сведений ранее середины XVII века.

Историк Вячеслав Козляков в недавней статье написал: «У историков практически нет шансов повлиять на историческое сознание там, где действуют законы мифологии. Начало Кузьмой Мининым обсуждения в земской избе насущного вопроса о том, что делать дальше из-за остановившегося общего дела с Москвой, со временем обросло такими яркими подробностями и образами, которые все равно будут восприниматься реальнее осторожного исторического рассказа. «Кто же не знает, как Кузьма Минин призывал на нижегородском торгу отдать последнюю рубашку на создание ополчения, как он готов был положить свою жену, чтобы только уплатить полагающийся сбор, как дружно нижегородцы откликнулись на его призыв и принесли все, что у них было, чтобы начать поход на Москву. Об этом же свидетельствуют источники».

В этой длинной цитате, мне кажется, очень яркий пример такой конструкции, которая существует сама по себе и оказывается сильнее ученых разысканий.

– В чем же были причины того, что Россия «свалилась» в Смуту?

– Причин Смуты можно выделить несколько. Главная, на мой взгляд, – в той неустойчивости общественных структур в созданном Иваном IV царстве, задавленности и безынициативности широких масс, в кровавой свистопляске, устроенной Грозным в 1560 – 1580-е годы, в ходе которой кроме террора против страны вырисовались необычайные карьерные возможности для служилых людей.

– Ряд историков считают, что одной из важнейших причин русской Смуты стала опричнина, подорвавшая уважение к власти и закону...

– Полностью согласен. Власть времен опричнины не была связана с народом, а противопоставлена ей, опричники – оккупанты в Московском царстве. В течение всего правления Ивана Грозного царь поступательно отказывался от всех форм диалога с обществом.

– Уместно ли считать события Смутного времени первой гражданской войной в России?

– Можно так сказать. Впервые такую формулировку предложил исследователь Александр Станиславский, позднее ее поддержали другие историки. В принципе любой термин имеет смысл тогда, когда он что-то объясняет; в этом смысле «гражданская война» помогает понять события Смуты начала XVII века, но не охватывает все многообразие процессов, Смуту составлявших.

Что касается сторон такой «гражданской войны», то, конечно, они не соответствуют понятиям «красные», «белые», «зеленые» и прочие. В Смуте наблюдалось известное социальное, региональное, нравственное противостояние. Чрезвычайно важно для понимания Смуты представление о легитимности власти; в этом ключе, я полагаю, происходил основной выбор человека начала XVII века.

– Насколько, по вашему мнению, было адекватно поведение русской власти в тех условиях?

– Не совсем ясно, кого именовать «русской властью» на разных этапах Смуты: несомненно, таковой следует считать и правительство Бориса Годунова, и правительство царя Дмитрия Ивановича, и правительство Василия Шуйского, и правительство царя Дмитрия Ивановича в Тушине. Институты «русской власти» – приказы, дума, «освященный собор» – функционировали практически при всех претендентах на престол. Подобие чего-то такого было, видимо, даже у «Псковского вора» – авантюриста, чуть более года действовавшего в городах северо-запада – в Ивангороде, Гдове и Пскове.

Здесь хотелось бы подчеркнуть скорее не адекватность или неадекватность власти, а готовность в критические моменты части элиты идти на компромисс, отказ от личных амбиций и появление в политической мысли идеи отказа от самодержавия. В ходе Смуты эта тенденция не возобладала. Но все же именно Смуту, а точнее, 1610 – 1611 годы, можно считать временем первого оформления идеи ограничения царской власти.

Проект договора с Сигизмундом, составленный в феврале 1610 года, договор москвичей с гетманом Жолкевским об условиях (и ограничениях) избрания Владислава на престол, приговоры Подмосковного и Нижегородского ополчений представляют собой живое, стихийно-конституционное творчество. Это, несомненно, было самым серьезным шагом в сторону Европы.

– События периода Смуты на северо-западе по своему характеру отличались от того, что происходило в центральной России?

– На северо-западе специфика политических баталий была обусловлена приграничным положением. Именно северо-запад, Новгородская земля, Псков были тем коридором, в котором могли соприкоснуться два непримиримых противника Центральной Европы – Речь Посполитая и Шведское королевство. Надо сказать, что новгородское общество колебалось между этими ориентирами – новгородцев можно было встретить и в лагере Сигизмунда под Смоленском в 1610 – 1611 годах, и плечом к плечу со шведами, сражавшимися с казаками.

– События Смутного времени как явление были уникальны для России. Есть ли аналоги в европейской истории?

– Я повторюсь, любое сравнение исторических событий продуктивно в том случае, если оно помогает их лучше понять. Американский историк Честер Даннинг пишет о сходных, по его мнению, событиях в Англии, Шотландии, Франции, Норвегии в конце XVI века, в Ирландии, Швеции, Пруссии, Ливонии, Польско-Литовском королевстве в начале XVII века. Там происходили неурожаи, эпидемии, голод. Восстания в те же времена были в Австрии, Венгрии, Украине и Финляндии. С чем это было связано? Общие ли вызовы, стоявшие перед государствами раннего Нового времени, привели к кризисным явлениям, коллапсам системы управления? Ответ для меня не очевиден.

– А как сегодня оценивают те события, которые мы называем Смутным временем, в Польше и Швеции? Для них это героическое время или та страница истории, о которой они хотели бы  забыть?

– Начнем с Польши. Там есть серьезные историки, давно исследующие события Смуты в Московском государстве. Хорошо изучены Клушинская битва 1610 года – блестящая победа полководца Станислава Жолкевского. Что касается массового сознания, то события Смуты сегодня не находятся «на острие идеологической борьбы», события истории XIX – XX веков «затмили» их. Хотя, конечно, героизацию военно-исторических событий, особенно в среде польских исторических реконструкторов, встретить можно. Есть очень хорошая, трезвая статья видного польского историка Иеронима Грали «Код Речи Посполитой», где дается очень взвешенная оценка польского «следа» в русском Смутном времени.

В шведской историографии о Смуте пишется мало; в науке этот вопрос затрагивается прежде всего в рамках изучения военной истории начала XVII века. После того как с 1970-х годов начали изучаться русские документы Стокгольмского архива, появились серьезные работы шведских филологов на эту тему. Общий тон шведской историографии гораздо менее патетический, нежели в Польше: нет такой героизации королей и военачальников. В общественном сознании эта тема также мало обсуждается.

– В чем же уроки Смутного времени?

– Сложный вопрос. С моей точки зрения, основной урок – в опасности обрыва обратной связи между властью и обществом, в уничтожении социальных лифтов. Я бы сказал, самый острый исторический урок, не усвоенный «послесмутным» обществом, это тот путь, по которому Российское царство первых Романовых стало выходить из Смуты, прежде всего после возвращения Филарета из польского плена. Курс на обскурантизм и на закрытое общество был дорогой в никуда.

– 90-е годы ХХ века иногда тоже называют «смутным временем». Уместно ли такое сравнение?

– С моей точки зрения, малоуместно. Мне кажется, мифология «клятых девяностых» устарела. Видимо, в большей степени целесообразно сравнение Смуты с событиями 1917 – 1920 годов. Именно так это сделал Антон Иванович Деникин, озаглавив свои воспоминания «Очерки русской смуты». На мой взгляд, любое историческое сравнение продуктивно, когда оно позволяет получить новое знание. Поэтому я не очень понимаю, какое новое знание мы получаем, сравнивая 1990-е годы с началом XVII века.