Кого готовит магистерская программа «Глобальная и региональная история»

На магистерской программе «Глобальная и региональная история» две образовательные траектории — историческая и антропологическая. Основной фокус программы — подготовить выпускников к продолжению академической карьеры. Однако студенты также смогут работать в более прикладных областях: в музеях, издательствах, выставочной практике, в маркетинге. Какие курсы ждут студентов и почему программа отказывается от традиционного деления на российскую и всеобщую историю — в интервью с академическим руководителем Николаем Ссориным-Чайковым.

© iStock

— Николай Владимирович, расскажите, пожалуйста, чем сейчас занимаются историки.

— С одной стороны, историков интересует микроистория — то, как истории отдельных людей, семей, социальных групп вписываются в контекст общества и времени. Но историки изучают и сам контекст этих микропроцессов — глобальную историю. К примеру, если вы интересуетесь советским или американским обществом середины XX века, вам недостаточно понимать структуру какого-то одного общества, нужно охватывать более широкий ландшафт социальных взаимодействий. На нашей программе нас интересует и то и другое.

От традиционного деления на российскую и всеобщую историю мы тоже отказались. Скажем, если мы исследуем историю США, то здесь историку нужно учитывать, как холодная война повлияла и на экономику страны, и на ее  культуру, и на социальную историю. То же самое касается практически всех остальных регионов — порой биография одного человека может повлиять на то, как мы понимаем весь широкий контекст.

— А с чего начался ваш интерес к социальной антропологии?

— Я антропологом стал еще в Советском Союзе, когда пошел учиться в МГУ на исторический факультет и выбрал там кафедру этнографии. Мой изначальный импульс к антропологии был связан с типичным еще школьным  интересом к американским индейцам. Это побудило меня искать науки, которые позволили бы изучать такое сообщество. Я понял, что это в частности этнография, а если говорить на международном принятом языке — социальная и культурная антропология.

Я много работал с коренными народами Сибири, но меня интересуют не только они. Я давно изучаю практики дарения главам государств. В этих исследованиях я опираюсь на теорию дара, основанную в начале XX века Марселем Моссом. Мосс обратил внимание, что подарки создают взаимоотношения: другой человек задумывается, почему он/а получил/а этот подарок и как правильно сделать ответный дар. Это работает не только на межличностном уровне, но и на общественном —  как в отношениях между правителями и подданными.

— Вы довольно долго работали в Кембридже. Что это вам дало?

— В университете Кембриджа самая сильная в Британии кафедра социальной антропологии. Там работают блестящие ученые, я с ними до сих пор общаюсь: они занимаются и антропологией этики, и антропологией политического, цифровой антропологией, вопросами экологии и другими не менее актуальными проблемами. С такими специалистами всегда интересно поддерживать уровень дискуссии и быть в курсе того, что делается нового.

— На программе два трека — исторический и антропологический. Как связаны история и антропология?

— С одной стороны, в России антропология определяется как часть исторических наук. С другой стороны, в западной антропологии возник так называемый исторический поворот, когда для понимания культурных различий и традиционных обществ антропологи стали использовать глобальный контекст. К примеру, стало ясно, что изучение аборигенов Австралии, индейцев Амазонии, народов Сибири невозможно без учета того, в какие империи эти сообщества интегрированы. Сейчас эти общества изучают в диалоге с тем, что исследуется в курсе истории Нового времени. При этом сами историки активно осваивают антропологические методы — полевую работу, например.

Появилась и аспирантская программа в университете Мичигана в Энн-Арборе, где история и антропология сосуществуют. Есть несколько похожих программ в Европе — например, в Финляндии Йю́вяскюля, но мы ориентируемся прежде всего на коллег в Энн-Арборе и развиваем в нашей магистратуре что-то похожее. Но если мичиганская программа начиналась именно с исторической антропологии колониальных империй, то наша рамка гораздо шире. Нас интересует и холодная война, и история раннего Нового времени, и то, как можно антропологически понимать сложные процессы на всем пространстве бывшего СССР и Восточной Европы.

— Какие вопросы о современном мире исследуют антропологи?

— Одна из очень актуальных проблем — адаптация общества в контексте климатических изменений — того, что называется антропоцен. Эта проблематика вписывается в экологическую антропологию. У нас даже есть курс об этом, там мы рассматриваем выживание разных сообществ в живой природе и во взаимодействии друг с другом.

Другое направление — многовидовая этнография. Антропологи рассматривают человека во взаимодействии с животными, насекомыми, растениями. Я не шучу, действительно есть исследования о человеке и комарах и — уж точно — о человеке и вирусах.

Антропологи изучают, что такое цифровой мир и как постоянная работа с гаджетами влияет на наши взаимоотношения. У этого тоже есть исторические корни, связанные с историей цифровой среды и историей кибернетики. Они восходят ко Второй мировой войне, когда появилась дешифровка вражеских сообщений.

— В каких прикладных областях работают антропологи?

— Я расскажу про своих коллег — западных антропологов. Моя сокурсница по Стэнфорду Дженни Визбелл устроилась в компанию Intel Corp. после аспирантуры. Она изучала спрос на рекламные продукты в разных сообществах. В этой компании Визбелл создала отдел антропологии, куда потом пришла еще одна наша коллега — Дон Нейфос из Кембриджа.

В маркетинге антрополог благодаря своей методике исследования понимает рынок часто гораздо лучше, чем просто экономист, потому что антропологи видят сообщества изнутри и не упускают из вида детали. Иногда такой подход оказывается  выигрышнее, чем статистические методы. Поэтому в современной экономике у антропологов есть своя ниша, о которой, к сожалению, мало кто знает. Однако это тот потенциал, который антропологи имеют в трудоустройстве за пределами чисто академических институтов.

— Расскажите, пожалуйста, о предметах, которые будут изучать студенты.

— У нас три разных курса о глобальной истории. Первый преподают Евгений Егоров и Игорь Кузинер. Курс фокусируется на том, как имперские формации нового времени уступают более современным политическим системам, основанным на национальных государствах. Студенты изучают, как происходил переход от века империи до века национальных государств. Второй курс по глобальной истории — больше про экономику. Он называется «Глобальное неравенство». Курс объясняет, что такое капитализм, какие у него грани, какова его история и как можно понимать глобальное неравенство в современном мире. Последний курс я уже упоминал — он про антропоцен, его ведут историк Александра Бекасова и антрополог Лидия Рахманова.

Если говорить об антропологических курсах — это курс по многовидовой этнографии Ксении Черкаевой. Я вместе с Александрой Касаткиной читаю курс по антропологии бюрократии. Также я веду предмет «Дары империй», который ближе всего к моим научным интересам — и антропологическим, и историческим.

Некоторые курсы на нашей программе работают как тандем. К примеру, на программе есть курс «Антропология религий», где мы рассматриваем религиозное разнообразие с точки зрения антропологических методов и теорий. Предмет сильно резонирует с курсом по истории науки, который объясняет, как научные открытия и общество влияют друг на друга. Как вы видите, у нас на программе очень тесное взаимодействие антропологии и истории.

— Какие знания приобретут студенты?

— Наша программа — исследовательская, для нас самое главное — подготовить студентов к аспирантуре, дать им самые свежие и актуальные знания. Выпускники программы сейчас учатся в Оксфорде, Принстоне, Европейском университетском институте, Свободном университете Берлина и, конечно, на нашей совместной с Туринским университетом программе по «Глобальной истории».

Но мы также следим за тем, чтобы дать достаточно знаний для продолжения карьеры в более прикладных областях. Это наш второй приоритет. Если говорить о прикладных специальностях, антропологи и историки играют важную роль в консультировании и разрешении конфликтов — религиозных, этнических, классовых. Помимо этого, в западной науке есть такое понятие, как «публичная история», когда историк говорит не для других специалистов, а для более широкой аудитории. Историки объясняют, как сложен современный мир с точки зрения социального и культурного разнообразия и какие исторические корни существуют у современных проблем. Наши выпускники тоже смогут найти себя в этой сфере — работать в музеях, издательствах, выставочной практике, в маркетинге.

— Будет ли у студентов возможность пройти практику?

— Для студентов мы предусматриваем стажировки — все зависит от их интересов. Обычно они связаны с конкретными темами исследования учащихся — для некоторых важно стажироваться в музеях, для других — в архивах, для третьих — в школах. Поэтому мы всегда стараемся учесть пожелания наших магистрантов. Если говорить о музеях, то это Кунсткамера и Российский этнографический музей, Музей истории Санкт-Петербурга, архив «Прожито» и другие.

— Посоветуйте, что почитать абитуриентам для подготовки к поступлению.

— Необязательно читать все книги, можно выбрать то, что вам интересно. Эти работы объясняют, какую историю и антропологию можно изучать на нашей программе. Здесь важную роль играют и классические тексты Фернана Броделя и Карло Гинсбурга, и учебники — «Что такое антропология» Томаса Эриксена.

Список книг

1. Карло Гинсбург, «Сыр и черви».
2. Бронислав Малиновский, «Аргонавты Тихого океана».
3. Фернан Бродель, «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II».
4. Иммануил Валлерстайн, «Мир-система Модерна» (Например, Том II. Меркантилизм и консолидация европейского мира-экономики, 1600–1750).
5. Томас Хилланд Эриксен, «Что такое антропология».
6. Алексей Юрчак, «Это было навсегда, пока не кончилось: последнее советское поколение».