Место памяти о Гулаге в музее и мемориале

Ольга Шонова, сотрудник НИЦ «Мемориал», выпускница магистерской программы факультета социологии рассказывает о своем исследовании, посвященном особенностям коммеморации Гулага в региональных музеях и мемориалах памяти.

- Ольга, как Вы пришли к этой теме?

- Все началось с того, что я посетила мемориальное кладбище Сандармох в городе Медвежьегорск, республика Карелия. Это произошло в 2007 году, когда я в качестве волонтера приняла участие в международном научно-исследовательском проекте, организованном НИЦ «Мемориал» и Мюнхенским университетом. Памятные знаки в Сандармохе показались мне очень интересным объектом для исследования. Они воплощают определенные смыслы, которые закладывают авторы.

- Насколько я понимаю, кладбище в Медвежьегорске не простое? Что там было раньше?

- Там много чего было раньше. Медвежьегорск – это же столица строительства
Беломорско-Балтийского канала. Там находилась администрация лагеря и так далее - канал же строили, в том числе, заключенные и спецпереселенцы.

То место, где теперь находится мемориальное кладбище, раньше было секретным местом расстрелов. Такие места существовали, как минимум, в каждом региональном центре. В годы «Большого террора» расстрельные планы спускались сверху, и административные сотрудники обязаны были находить места для исполнения. Никаких карт, где были эти места, умышленно не составлялось. Архивных данных – я имею в виду, прямо указывающих - у нас тоже нет. Поэтому Сандармох, в общем-то, нашли чудом.

До того как такое кладбище приобретает официальный статус, это в чистом виде стихийная, народная память. В Сандармохе процесс мемориализации начался сразу. В первый же День памяти там появились таблички с именами расстрелянных, которые привозили родственники, кресты и прочее.

А потом стали появляться большие памятники, которые устанавливались уже не просто родственниками, а разными объединениями. Сегодня в Сандармохе есть памятники евреям, мусульманам, католикам, казакам Украины. Это место представляет собой такую «поляну памяти», на которой памятники стоят в кружочек. Здесь же проходят все торжественные мероприятия. Но маленькие памятники родственников тоже остались, и появляются новые каждый год.

- Какие основные выводы Вы могли бы сделать?

- Выводы диссертации касаются репрезентации памяти в музее как институте памяти и мемориале как месте памяти. Если говорить проще - что такое Гулаг для музея и что это для мемориала. Дело в том, что в этих двух случаях мы видим просто две разные памяти о Гулаге.

Я работала с двумя кейсами: Медвежьегорск в Карелии и Яренск в Архангельской области. И в том, и в другом месте есть краеведческий музей, который должен каким-то образом демонстрировать историю села или историю города. Что он, собственно, и делает. Так вот, любопытно, как в историю родного края, гладко выстроенную музеем, включается Гулаг как тема. Потому что и Межвежьегорск, и Яренск с историей Гулага связаны неразрывно. Про Медвежьегорск я уже сказала, а Яренск был промежуточным распределительным пунктом для раскулаченных крестьян, откуда их отправляли дальше в тайгу.

Я смотрела, как в экспозиции репрезентируется период репрессий. И, что удивительно, этот период тоже включается в общий нарратив движения к прогрессу. Получается так, что музеи пытаются встроить многомиллионное убийство в героическую песнь. Риторика примерно такая: канал был построен и это главное. Или: в таких-то годах количество леспромхозов резко возросло. Ответа на вопрос, почему оно возросло, не дается. А ответ – потому что на этих лесопунктах работали крестьяне раскулаченные. А выглядит так, что ничего страшного и не случилось. Это поразительно.

Сначала я думала плохо про музеи. Но потом оказалось, что у них есть и понимание, и желание, и информация, и материалы, которыми достойно этот период можно представить. Но они не могут другой посыл встроить в имеющийся музей – только движение вперед. Эта логика краеведческого музея давно сложилась. Ведь краеведческие музеи появились в СССР в 1930-х. А тогда воспитательная функция музея стала резко усиливаться. Музей был нужен как рупором пропаганды в это время. Здесь все закономерно.

- Как Вы могли бы охарактеризовать память о Гулаге в нашей стране исходя из источников, которые Вы изучали?

- Во-первых, эта память неоднородна. Мне как раз таки и было интересно взять небольшие кейсы, оторванные от официального дискурса о сталинизме. Это когда все равно, будут ли ходить по Петербургу автобусы с портретом Сталина, или не будут.

У жителей Медвежьегорска и Яренска есть своя история и понимание своего города, села. Поэтому как раз и любопытно увидеть, что происходит там. В этом смысле они гораздо более независимы в своих оценках и действиях от каких-то там общих настроений, государственной политики. Им не нужна никакая политика, чтобы поставить памятник, потому что это памятник их умершим родителям, например. Там это все гораздо ближе – по времени и по чувствам. Когда я была в Яренске, там проходила презентация книги Олега Угрюмова «Боль памяти» о спецпереселенцах Ленского района. Было очень много зрителей, в том числе молодежи, школьников. Выступил автор, научный сотрудник краеведческого музея, а потом начали говорить жители. Они рассказывали просто о своих семьях. О том, кто из их родственников, откуда был выслан в 1930-е или в 1940-е. Это было совершенно удивительно. Они знают историю, они все помнят, и они очень охотно об этом говорят, причем спокойно.

- Вы продолжаете заниматься этой темой?

- Безусловно. Но сейчас немного под другим углом - это выставка фотографий. Мой проект получил поддержку от Фонда Роберта Боша и НИЦ «Мемориал» как партнерской организации. Выставка, которая на днях открылась в галерее «Борей» рассказывает о современном состоянии городов и сел, где существовали учреждения Гулага. Фотографии я делала во время экспедиций по этим местам. Я не так давно езжу в экспедиции, поэтому и фотографий у меня не так много. Но мне хочется показать разные места: маленькие села и города, что произошло с этими городами сейчас, как там живут люди. В искусство как способ познания я верю не меньше, чем в науку.