Универсальный осмыслитель
Согласно Тульчинскому, человек не может жить в бессмысленном мире – это лишает его оправданности существования; именно осмысление определяет познание, мотивацию, творчество. С философом Григорием Тульчинским беседует Алексей Нилогов
Основной формой осмысления является идея как синтез знания реальности (истины), ценности или цели (оценки) и программы ее реализации (нормы). Этот синтез может быть отрефлектирован (в научных формах знания), но может быть и синкретичным (обыденное сознание и опыт). Этот взгляд получил развитие в концепциях «стереометрической» семантики.
– Григорий Львович, как вы оцениваете вклад советской философии? В какой мере он не ограничивается достижениями марксистcкой философии и ее разновидностей – диамата и истмата?
– Сначала надо договориться – о какой советской философии идет речь? О философствующих или о делящихся радостью узнавания чужого философствования? Первые – не обязательно работавшие философами, то есть преподавателями на философских кафедрах или в ИФРАНе. Михаил Бахтин, Алексей Лосев, Борис Поршнев, Лев Гумилев, Сергей Аверинцев, Юрий Лотман, Александр Любищев, Арон Гуревич были реальными философами, и их вклад очевиден. Что до вторых, то тут дело печальней. Можно вспомнить только нескольких фигур вроде Эвальда Ильенкова и Генриха Батищева. Они мучительно пробивались через идеологический официоз. Совершенно альтернативный мир в советской философии создал Георгий Щедровицкий. Или Моисей Каган, который, не особенно конфликтуя с официозом, пропахал целое поле деятельностного подхода в философии культуры.
– Почему постсоветские философы не смогли за последние 20 лет отрефлектировать отрицательный опыт советской философии?
– В силу отсутствия у «профессиональных» философов профессионализма, компетентности и самостоятельности. В вузах до сих пор ведут занятия по старым схемам и темам. Или перепевая азы и верхи современной зарубежной философии, которая является осмыслением совсем другой реальности, то есть другого типа общества и личности.
Отдельная тема – засилье застарелых концептов и философем типа «основной вопрос философии» в качестве побочного продукта упрощенного рационализма. Например, в анализе культуры его нет и быть не может. А в философии все вопросы – основные. Разве вопросы о свободе и необходимости, о необходимости и случайности – не основные?..
Проблема также заключается в неадекватности позиционирования самой философской культуры в российском обществе. Философию (как и логику) надо преподавать не в вузах, а в школах. В вузе, особенно на технических специальностях, это делать поздно и незачем. Людям надо профессию осваивать, а навязывание философии зачастую вызывает только непонимание и идиосинкразию. Это все издержки понимания философии как «материи наук».
Философия – это попытка универсального рационального осмысления культурных смыслов, производимых на других «полянах» работы ума и души. Политик, ученый, художник не сначала изучают философский трактат, а затем принимают решение, ставят эксперимент, занимаются творчеством. Все наоборот – объяснение результатов деятельности с помощью философских концептов. Философия – это универсальный осмыслитель: она не методологична, а интерпретативна. Не больше. Но и не меньше.
– Что вы можете сказать о современной русской философии? Какими именами она представлена?
– «Профессиональные» философы большей частью растеряны, глубоко вторичны, пытаются поспеть за мировой модой. Более интересны другие поляны философской культуры: в филологии (Михаил Эпштейн), в художественной литературе (Павел Крусанов), естествознании (Эдуард Тропп), религиозной антропологии (Сергей Хоружий).
– За творчеством каких питерских философов вы следите? Какое место в философской иерархии Санкт-Петербурга занимают такие имена, как Валерий Савчук, Александр Секацкий, Ярослав Слинин, Юрий Солонин?
– Работа этих авторов идет на глазах – не только у меня. И что значит иерархия? Если административные возможности, то понятно, что философ № 1 – Юрий Солонин – до самого последнего времени – бессменный и успешный декан философского факультета. Если брать участие в культуральной тусовке, то, вне всякого сомнения, Александр Секацкий и Валерий Савчук. Так, Савчук создал целое движение «Медиафилософии» со своими изданиями и конференциями, к которому молодежь проявляет повышенный интерес. Если говорить об организационной работе в рамках самой философской культуры, то неоспоримы заслуги Константина Пигрова, трогательно заботящегося о молодых авторах и продвигающего их. Причем делает он это осознанно и целенаправленно, не без основания полагая, что отечественной философии остро не хватает взаимного интереса и поддержки. Не любят наши авторы читать и развивать мысли друг друга. Этим мы радикально отличаемся, например, от французских философов. Ярослав Слинин был и остается для меня мыслителем большой глубины и мудрости, самим своим присутствием задающим определенную планку философской культуры.
– Можно ли противопоставить московскую (по преимуществу официозную) философию петербургской (по преимуществу диссидентской)?
– Это миф. В Москве диссидентства больше. И намного. Более того, достаточно активно развивается отечественная философия в других регионах: Саратове, Самаре, Новосибирске, Екатеринбурге. Даже в Нижнем Новгороде встречаются своеобразные авторы вроде Владимира Кутырева.
– Расскажите о своем участии в «Проективном философском словаре». Насколько востребованным оказался этот лексикон?
– Участие – один из редакторов-составителей и автор. Смысл проекта не столько в лексиконе, сколько в словарных статьях. Ведь речь в проекте шла о расширении концептуальной базы философствования. И это удалось. Неожиданной, но показательной оказалась реакция на словарь. В журнале «Новый мир» была большая статья Натальи Виролайнен, в которой о словаре говорится как об одном из чрезвычайно немногих вкладов современной отечественной мысли в общемировой философский поиск преодоления постмодернизма. Недавно получено предложение на новое издание словаря, собраны интересные статьи новых авторов. Проект оказался не только востребованным, но и растущим – расширяющимся и по темам, и по кругу авторов.
– Как вы оцениваете современное развитие логики в России и мире? Насколько оправданны попытки обоснования универсальной логики, пытающейся синтезировать классическую и неклассическую логики?
– Логика в прошлом столетии пережила бум, приведший к формированию целого развесистого куста дисциплин, которые назвать логикой можно только условно. Есть вероятностные логики, многозначные логики, широчайший спектр модальных логик. И необходимости в каком-то синтезе нет.
Другой разговор, что все более востребованной оказывается традиционная логика – как теория и практика эффективной аргументации, что оказалось несколько неожиданным для отечественного логического сообщества. В советское время логика для философов была не ангажированным идеологией анклавом с глубоко эшелонированной обороной в виде своего профессионального языка и частых многолюдных конференций. Однако когда идеологический прессинг ушел, логики прыснули во все стороны. И от былого величия советской логики остались воспоминания, а все более востребованную логику в школах и вузах оказалось некому читать.
– Согласны ли вы с таким тезисом, что философия, являясь самосознанием культуры, тем не менее – антикультурна?
– Полноценная философия, как и всякое осмысление, предполагает выход в некий Out – позицию «вненаходимости». В этом смысле – да: но не анти-, а внекультурна – по отношению к конкретной культуре. Но она всегда задает новый контекст осмысления. В этом смысле – она задает новый горизонт культуры.
– Как вы прокомментируете тезис философа Федора Гиренка о том, что, изобретая собственный язык, вы всегда создаете барьер пониманию и, таким образом, выходите из модуса забвения, помогая избежать готовых смыслов?
– Туманно, длинно, но по сути – верно. Только дело не в стремлении избежать забвения, а в выявлении новых предметных областей, вызывании их из забвения. Каждый серьезный философ оставил какие-то новые концепты, за которыми стоят прорывы к новому осмыслению. Первое, что приходит на ум: Фридрих Ницше и его «сверхчеловек», Виктор Шкловский и «остранение», Мартин Хайдеггер и Dasein, Михаил Бахтин и «диалог», «вненаходимость», «оплотнение», Жак Деррида и «деконструкция».
– Возможна или невозможна бессмыслица в языке? Есть ли шанс выйти за пределы семантики к нонсенсу?
– Нонсенс – не отсутствие смысла, а его умножение, если не факторизация.
– Сейчас модно говорить о сдвиге гуманитарной парадигмы. Не кажется ли вам, что мы являемся свидетелями смены философских поколений в рамках бинаризма «отцы – отчимы», когда происходит тотальное забвение предшествующей парадигмы из-за естественного вымирания ее ведущих представителей?
– Этот процесс идет не только в философии. Новые поколения приносят новые темы и часто в силу поколенческой закономерности предпочитают заимствовать не столько опыт отцов, сколько дедов и прадедов.
– Какой смысл вы вкладываете в такое понятие, как «философское самозванство»?
– Готовность и способность делать других людей счастливыми помимо и вопреки их воле. Более того, всякое присвоение имени ничтожит бытие и чревато насилием над ним.
– Можно ли, на ваш взгляд, написать альтернативную историю философии? Из каких бы имен она состояла?
– Альтернативную чему? Полную историю отечественной философии, включающую философствующих «нефилософов», писать нужно обязательно. За рубежом такая работа относительно отечественной философской мысли давно ведется, но по вполне понятным причинам очень медленно и фрагментарно.
– Интересна ли вам судьба отечественной политологической науки? Насколько политтехнологи оказались практичнее академических политологов в реализации 11-го тезиса Людвига Фейербаха?
– На то они и политтехнологи, чтобы быть практичнее в освоении финансовых и административных ресурсов под конкретные заказы. Но беда политологов в том, что они верят на слово зарубежным философам и социологам, поэтому их аналитики сплошь и рядом не улавливают отечественную реальность, которая выскальзывает из их концептуальных сеток. Диагнозы и рекомендации даются сплошь и рядом без реального знания российского общества.
– Какую философему ждет скорая смерть (особенно после смерти Другого, констатированной французским философом Аленом Бадью)?
– Гуманизм. Слишком много крови оправдывалось им. Постчеловечность открывает понимание того, что человек – только инфраструктура, реализующая более важные вещи.