Российское социальное гетто

Сегодня в Русском Репортере вышел материал, подготовленный при участии Даниила Александрова, декана факультета социологии НИУ ВШЭ - Санкт-Петербург.

Русский репортер, Москва, 28 марта 2013 6:00:00

КЛОАКА И НАУКА

Автор: Юлия Вишневецкая при участии Даниила Александрова

ПЯТЬ ТЕОРЕМ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОБЩЕЖИТИИ

В Твери обнаружилось социальное гетто - район текстильной фабрики "Пролетарка", где семьи бывших рабочих живут бок о бок с нищими мигрантами. Обитатели фабричных общежитий пикетируют администрацию с требованием их расселить, а таксисты отказываются ехать в эти трущобы. Наш корреспондент Юлия Вишневецкая и профессор Высшей школы экономики Даниил Александров отправились в дебри Пролетарки, чтобы изучить законы выживания в экстремальных условиях

Клоака

"Пролетарские дворы детства общежитием давно стали.

 Там по нынешним меркам тесно, но мы жили там, так всех знали. Мысль о прошлом теребит душу, я в окно, где жил, смотрю грустно. Кто-то лифчики свои сушит, да из форточки несет дустом", - пел Михаил Круг, самый знаменитый уроженец Пролетарки.

Добрый советский фильм про рабочую общагу не закончился свадьбой и путевкой в новую жизнь, а длился тридцать лет и три года. Не было финальных титров, герои не уехали на свадебном лимузине в даль светлую, а остались в общежитии, где у них родились дети, а потом и внуки. Фабрика, на которой они работали, развалилась, из общаги исчезли вахтеры и коменданты, а вместе с ними - телефоны и ковровые дорожки. Закрылись столовая и красный уголок, государство перестало обращать внимание на дырявые крыши и падающие кирпичи, корпуса обветшали и стали потихоньку заполняться мигрантами.

В здании фабрики уже давно торговый центр "Рубин" с кинотеатром и пиццерией, а наши герои так и живут в своих тесных комнатках, отгораживаясь занавеской от следующего поколения. По очереди моются в душе на первом этаже, готовят на общей кухне, ругаются и мирятся с соседями, у которых тоже давно выросли дети, а внуки гоняют на роликах по темным коридорам и не знают, почему их район называют "гетто" и "анклавом неблагополучия".

Морозовский городок - памятник архитектуры (тверские чиновники с нажимом добавляют: "Не регионального значения"). Ему уже больше ста лет - идеальный микрорайон для рабочих возводился с 1856 по 1913 год на деньги "Товарищества Тверской мануфактуры", которым владела Варвара Морозова, мать коллекционеров Ивана и Михаила. Она была женщиной образованной и щедрой - проект городка готовили знаменитые архитекторы Эриксон и Терский, стараясь обустроить фабричный комплекс так, чтобы рабочие могли нормально жить: на территории были школа, больница, театр, магазины, полицейский участок. Плюс жилые казармы, которые и сейчас, спустя сто лет, так и остались общежитиями.

Двадцать комнат на этаже, четыре этажа, шесть корпусов. На каждом этаже по две кухни, два туалета и два умывальника, на первых этажах душевые кабинки. В таких условиях сейчас живут около 500 семей. По документам каждая казарма - большая коммунальная квартира в долевой собственности. Примерно четверть комнат приватизирована, остальные принадлежат городу и сдаются жильцам по договору социального найма.

Памятник архитектуры встречает запахом затхлости.

 Через узорные отверстия в чугунных ступенях брызжет резкий электрический свет, бросая на облупленную штукатурку ровные ряды продолговатых пятен. И словно прямо из стен материализуются люди - кто с чайником, кто с тазиком. Мелькают цветные платки таджикских женщин. В коридоре дети играют с огромной собакой, из открытой двери вылетает футбольный мяч и после нескольких пасов летит точно в мой объектив.

Вслед за мячом выходит красивая женщина и смотрит на нас с таким недоумением, что социолог Александров - внимание, представляю главного героя и соавтора этого репортажа! - смущается и отводит взгляд в сторону.

Ире Коноплевой тридцать лет, и все эти годы она прожила на Пролетарке. У нее трое детей от разных мужчин.

Нынешний, отец младшего, - мастер на все руки, грузин. Заходим в комнату, где они живут впятером.

 - Вот здесь у нас гостиная, а здесь детская. Да нет же, вы голову поднимите!

Ого, да тут целый мир! 16-метровая комната остроумным архитектурным решением поделена на четыре сектора. Каждый кубометр воздуха используется: наверху спят дети, внизу диван и компьютер родителей, в передней части полноценный кухонный гарнитур, остается даже место для маленькой прихожей с зеркалом и калошницей. Все как у людей.

Комнату слева занимают сестра с мужем и двумя детьми, комнату справа - 55-летняя мать, представительница старшего, еще фабричного поколения. Она приехала сюда из Казахстана в начале 80-х по объявлению в газете. Родила четверых детей - тоже от разных мужей, - ждала, что дадут квартиру. Не дождалась, осталась в общежитии. Сейчас занимается торговлей. Последние две недели отдыхала на юге и вот едет домой. Видно, что в семействе она пользуется безоговорочным почтением: "Мама едет! Хочет жареной картошки!" И все, включая грузина, забегали. Прямо матриархат.

Весь день сестры Коноплевы планируют поход в душ.

 В их здании душевые кабинки давно закрыты, поэтому надо одеваться и идти в другой корпус. А там может быть очередь, поэтому лучше идти не в одиночку, а с кем-нибудь. Заходит цыганка из соседнего глаголика (так называется та часть этажа, где коридор загибается буквой "г"), просит ее подождать. "Я пока в магазин схожу", - говорит сестра Олеся. Теперь ждем ее.

Сестра Ира тем временем рассказывает про свою жизнь - как три раза в неделю водит детей в бассейн и на акробатику, как не может найти работу, которая совпадала бы с этим графиком, как они с сестрой давно мечтают отсюда съехать, но в собесе им не разрешают объединить материнские капиталы, чтобы купить одну общую квартиру. Еще у них есть третья сестра, которая живет на квартире с парнем, и брат, про которого они говорить не любят.

Потом соседи сообщат, что брат Коноплевых сидит за торговлю амфетаминами, а у всей семьи (на самом деле, у них другая фамилия) в местном сообществе репутация драгдилеров. Я никак не могу в это поверить - Александров может.

Приехала мама, привезла с юга пепельницу из ракушек и аляповатую пластиковую кошку. "В душ собираетесь? Подождите, я с вами". запах затхлости перебивается ароматом жареной картошки.

Наука

На Пролетарке к журналистам привыкли. Чуть ли не каждый месяц здесь появляется информационный повод для региональной прессы: на четвертом этаже обрушился потолок, в подвале прорвало трубу, семье с тремя детьми предлагают переехать в однокомнатную квартиру.

Активистка Зоя Пфайфер, сухонькая женщина в очках, проводит привычную экскурсию по 47-му корпусу, демонстрируя пещерный пролетарский быт: посмотрите на наши умывальники, потрогайте наши батареи, почитайте счета из ДЭЗа, а вот тут мы залатали дырку, а вот на третьем этаже скинулись и поставили железную дверь. Александров оживляется и начинает подробно расспрашивать: "А как объединились? А кто собирал деньги? А какие вопросы еще решаются совместно? На кухне убираетесь по очереди или как придется?"

Моему герою и соавтору в шляпе, с бородкой и в очках, сквозь стекла которых смотрят по-мальчишески любопытные глаза, здесь ужасно нравится, но ему неинтересно говорить про потолки и тарифы ЖКХ. В молодости он был экологом и изучал, как разные организмы уживаются друг с другом на морском дне. Теперь он занимается социологией и ему интересна Пролетарка как уникальный феномен человеческого взаимодействия: редко найдешь район, где люди, плотно сожительствуя, так хорошо друг друга знают и могут так много рассказать о себе и своих соседях.

Более того, оказывается, брошенные государством, они организуют свою жизнь и отношения свободно, отчего, как объясняет Александров, действуют в точном соответствии с законами, описанными в учебниках и научных работах по социологии.

Наблюдения Александрова - это почти всегда "теоремы" не про Тверь и даже не про Россию, а про людей вообще.

Теорема брандспойта

Людей держит в плохом районе не бедность, а социальный капитал. Проще говоря - дружба.

 "А куда уедешь?" - эту фразу мы не раз слышали от разных жителей Пролетарки сразу после жалоб на то, как тут плохо, как надоели соседи и бытовые условия, как хочется переехать в отдельную квартиру. Все мечтают выбраться отсюда, но ничего для этого не делают: в Твери зарплаты низкие, коммунальные платежи высокие, снимать квартиру невыгодно.

Сначала я недоумеваю: мне все время хочется посоветовать этим бедолагам взять жизнь в свои руки и не ждать помощи от государства. Ведь такая неестественная скученность мешает любому развитию: трудно вовремя приходить на работу, если не знаешь, когда утром освободится душ, трудно найти спутника жизни, если спишь в одной комнате с родителями, трудно дать детям нормальное образование, если в комнате нет места для стола, чтобы делать уроки.

Казалось бы, естественный шаг - свалить отсюда любой ценой. В какую угодно квартиру, на работу в Москву, в деревню, к тетке, куда угодно! По логике на Пролетарке должны остаться только дряхлые пенсионеры и совсем уж безвольные маргиналы. Но это не так - здесь полно абсолютно нормальных работающих парней, красивых незамужних женщин, молодых семей с детьми. Здесь вообще кипит жизнь и на чемоданах никто не сидит.

Александров убежден, что дело не только в бедности. Если люди здесь остаются, значит, у них есть на то важные причины и по-своему их выбор рационален:

 - Вы посмотрите на эту мамашу с двумя детьми. Уедет она в квартиру в незнакомом районе - с кем ей детей оставить? Нанимать няню? У нее на это денег нет. Просить соседей, друзей, родителей? Но все они здесь, на Пролетарке! Этот ресурс распределенной заботы о детях в гетто описан еще Джеймсом Коулменом, когда он формулировал само понятие социального капитала.

С детьми здесь и правда очень удобно. Они стаями тусуются в коридорах, во дворах и воспитываются всем миром: каждый из обитателей общаги вправе сделать ребенку замечание и считает своим долгом помочь, если он порезался или ушиб коленку. Эта традиция сложилась еще в те времена, когда сотрудницы фабрики, работая посменно, по очереди водили детей в школу и в садик. Выросшие дети, понятное дело, дружат и уже не мыслят для себя другой модели воспитания. Этот стиль отношений распространяется и на новоприбыших.

 - Как семья, - говорят молодые армяне Григорий и Марьям, которые переехали сюда из Спитака семь лет назад. - Все друг друга знают, помогут, если что. Ругаемся? Конечно! А в семьях не ругаются, что ли? У нас дети по-русски говорят уже лучше, чем по-армянски. У соседей соль попросить, у кого машина - могут подвезти. Даже в ларьке за углом продают сигареты в кредит, если знают, что ты здесь свой и никуда не денешься.

О том, как складывалась в советское время эта особая дружба, в красках рассказывает Зоя Пфайфер.

 - У нас же общежитие было женское, мужиков нельзя было водить. Даже семейные сперва так жили: муж в своей общаге, жена в своей. Если вахтерша добрая, за бутылку, за шоколадку проводили. А бывает, какая-нибудь злыдня попадется, которая до тридцати замуж не выскочила и коброй сделалась, тогда разматывали пожарный шланг и на нем женихов на балкон затаскивали. Не в одиночку, конечно: пять-шесть девчонок соберутся и тянут вместе. Первого наверх поднимут, а он уже присоединяется, помогает остальных втащить.

Я начинаю понимать, что означает "социальный капитал". Старожилы Пролетарки прочно связаны этим пожарным шлангом. Когда такая дружба и такое доверие, куда уедешь?

Теорема третьего этажа

Людям свойственно объединяться для достижения общих целей, но возможность кооперации в группе зависит от длительности отношений.

 - Вот вы мне скажите, почему у них там наверху рай, а у нас тут ад? - риторически спрашивает 50-летняя Валентина, обитательница первого этажа в корпусе 118. Первый этаж и правда клоака. Душ не работает в принципе, на туалет страшно смотреть, стены представляют собой летопись, в которой самовыразилось не одно поколение местных подростков.

Поднимаемся на третий - действительно райские кущи. Видно, что жильцы стараются наводить уют: на кухне диванчик и занавески, стены украшены какими-то трогательными картинками, на подоконниках цветы. Вот прямо сейчас несколько немолодых женщин делают ремонт в коридоре: одна очищает потолки от паутины, другая красит стену, третья подает валики и краску. Налицо отличная кооперация. Здесь есть даже свой приличный чистый душ, куда не пускают жильцов с других этажей.

Начинаем разбираться: почему так? Оказывается, жители первого этажа не могут договориться между собой, у них очень плохие отношения. Три комнаты занимают наркоторговцы Коноплевы - те самые, у которых брат сидит.

 - Это я его и посадила! - хвастает соседка Коноплевых Татьяна. - Достали они меня: по тридцать человек мужиков, грязь, шум по ночам, шприцы валяются. И все об этом знали: и губернатор, и ФСБ, и следственный комитет. Ходили мы с Зоей Пфайфер в наркоконтроль - бесполезно. Пока я на маршрутке до дома еду, Коноплевым уже звонят. Через двадцать минут они уже все знают, смеются надо мной: ну и чего ты добилась? Я так разозлилась, всех подняла на уши. Позвонила брату, он у меня в Москве в ФСБ работает. Приходили какие-то мужики, угрожали мне - дулом пистолета в живот. Ну и посадили этого Игоря на пять лет. Теперь тихо стало. Но они, по-моему, до сих пор торгуют. Вы знаете, это ужасная семейка. У них такое свойство - всех себе подчинять. Все за них посуду моют, убирают, подметают, продают, носят деньги. Как выйдут их дети играть в коридор, сразу начинаются драки, склоки, выяснения, кто тут главный. Все с позиции силы.

Неудивительно, что в такой атмосфере трудно договориться о ремонте кухни. У других обитателей первого этажа отношения не намного лучше. Соседям в буквальном смысле сложно найти общий язык: на этаже много таджиков, едва говорящих по-русски. Но главное - здешнее население все время меняется. При нас рабочие ставят новые замки: кто-то съехал, на освободившееся место придут другие нуждающиеся в муниципальном жилье - текучка.

Почему на третьем этаже не так? Очень просто: в свое время там давали комнаты молодым семьям, и все женщины, которые родили детей в конце восьмидесятых, переехали на третий. Там у них сложился своего рода клуб молодых матерей с похожими проблемами и интересами. Они вместе работали на текстильном комбинате, вместе воспитывали детей, помогали друг другу в тяжелые времена. Сообщество живо до сих пор, поэтому и проблем с кооперацией нет.

Как ни странно, такой расклад почти в каждом корпусе: на первом этаже ад, на третьем рай, на втором чистилище. Случайность? Не совсем. Конечно, на третьем этаже жить лучше. Первый - это проходной двор, его нельзя запереть от посторонних хотя бы потому, что там находятся общие для всего корпуса душевые кабинки.

На нижнем этаже воруют, сюда заходят погреться бомжи и наркоманы. Какой смысл убираться, если чужие приходят и гадят?

Поэтому жильцы, имеющие долгосрочные планы, стараются забраться повыше, а транзитные персонажи - гастарбайтеры, временно нуждающиеся переселенцы - могут перекантоваться и внизу. Коноплевы - чуть ли не единственная на первом этаже семья с давними фабричными корнями. В свое время они поленились перебраться на третий и в итоге остались аутсайдерами.

 - Ничего удивительного! - комментирует Александров. - Драгдилеры во всех трущобах мира живут на первом этаже: клиенты могут постучать с улицы и получить товар через окно.

Самый простой индикатор договороспособности - это кухня: если жильцы установили график дежурств или хотя бы скидываются на уборщицу, значит, нашли общий язык. А если распорядка нет и каждому кажется, что уборкой занимается он один, это говорит о том, что здесь живут чужаки, которые плохо знают друг друга. Александров выделяет основные факторы, способствующие успешной кооперации не только в масштабах этажа, но и в масштабах района или даже города.

 - Во-первых, относительная однородность. Если все очень разные, взаимодействие налаживать труднее. Во-вторых, длительность отношений, формирующая доверие. Наконец, отсутствие чужаков и рисков - наличие двери, замка. Вы знаете, как трудно купить квартиру в престижном нью-йоркском районе ГринвичВиллидж? Мой коллега из Йельского университета должен был принести в местное ТСЖ рекомендацию нобелевского лауреата. Потому что "чужие тут не ходят". Третий этаж - это такой же Гринвич-Виллидж в миниатюре, клуб с ограниченным доступом, и у его обитателей есть свои клубные блага. И вот что интересно: если этих теток сейчас выселить из общежития и дать им квартиры в одном подъезде, это будет лучший подъезд в стране. А если их расселить случайным образом, весь накопленный опыт взаимодействия пропадет - карета превратится в тыкву. Вот почему проекты расселения гетто так часто проваливаются.

Теорема парижского метро

В европейском сознании классовая солидарность важнее национальной, религиозной и всех прочих.

 На Пролетарке много армян. В Твери вообще большая армянская диаспора, и наиболее бедная ее часть сконцентрировалась в Морозовском городке. Отношения с армянами у остальных жителей на бытовом уровне неплохие, но в разговорах то и дело всплывают стереотипы о понаехавших:

 - Армяне все скупают, - говорит Зоя Пфайфер. - Cвоим помогают, а нас обманывают. Вон Язычян, предприниматель, купил себе место в городской думе, взял в аренду помещение второй прядильной, армяне у него в конторе работали на высоких должностях, а нам, рабочим, зарплату по три месяца не платили.

 - А Григорий и Марьям тоже такие? - уточняет Александров.

 - Не-е-ет, ну что вы! Это же наши армяне, они в нашем говне живут, они честные трудяги.

 - Вот! - потирает руки от восторга Александров. - Моя гипотеза в очередной раз подтвердилась! Вы понимаете, она делит армян на "хороших" бедных и "плохих" богатых. Я предполагаю, что в Европе солидарность не расовая, а классовая. Мой американский коллега приводил пример, как в бедном пригороде Парижа французский мрачный гопник в наколках уступил место в метро черной мусульманке. По его мнению, в Америке это было бы невозможно, потому что там расовые противоречия важнее классовых. Похоже, что у нас так же, как во Франции и во всей Европе, - и не так, как в Америке. Обратите внимание, в России люди, покупающие квартиры в дорогих домах, не проверяют заранее, будут ли рядом с ними жить таджики или чеченцы: близость по доходу им важнее. А бедные выясняют. Но не потому, что боятся таджиков или дагестанцев как таковых. А потому, что не уверены, что они такие же бедные трудяги.

Теорема годичных колец

Каждая новая волна миграции в массовом сознании вытесняет предыдущую, в качестве чужаков воспринимаются только представители "новейших" национальностей.

 "Подобно тому как годичные кольца дерева хранят информацию об особенностях его роста, Пролетарка запечатлела в себе основные этапы развития нашего общества". Это высказывание принадлежит не социологам, а бывшему главе города Владимиру Бабичеву, но она очень точно иллюстрирует очередную мысль Александрова:

 - Вы знаете, кого американцы считали бандитами и попрошайками в середине XIX века? Конечно же, ирландцев, бежавших от картофельного голода! Они, мол, грубые, грязные и принадлежат особой круглоголовой кельтской расе. Потом что-то похожее говорили про евреев. Потом про китайцев. Сейчас говорят про мексиканцев. А ирландцы и евреи - давно свои. В этом смысле Пролетарка живет по тем же законам, что и весь мир.

Почти все нынешние ее обитатели - мигранты разных поколений. Все когда-то откуда-то приехали и устраивались в общагу на время, рассчитывая в будущем получить нормальное жилье.

Сначала на Пролетарке жили рабочие из Твери и окрестных деревень. В 80-е рук на фабрике стало не хватать, и появились лимитчики, которые устраивались на комбинат по объявлениям в газетах. Ехали со всех концов страны, зачастую наобум - украинцы, молдаване, рабочие с Урала и из Казахстана. Они здесь давно укоренились, сейчас никому не приходит в голову называть их лимитой.

Потом были армяне и военные из Прибалтики. Военные получили квартиры и выехали, армяне остались. В основном это жертвы землетрясений в Спитаке и Ленинакане. Их здесь очень много. Марьям и Григорий тоже оттуда. Чуть позже к ним добавились бакинские армяне, бежавшие от резни в 1990-м. Потом стали приезжать их родственники и друзья.

Если не считать богатого Язычяна, армян "понаехавшими" на Пролетарке уже никто не считает. Хотя раньше были проблемы:

 - Когда я познакомился с Ашотом, ему было двенадцать лет, мне одиннадцать, - рассказывает Олег из 122-го корпуса. - Он плохо понимал по-русски и вообще был какой-то стремный. Я к нему прицепился, врезали друг другу, конечно. А сейчас друзья, на рыбалку вместе ходим, ведем философские разговоры.

Сейчас "понаехавшими" считаются мигранты из Средней Азии. Но и здесь налицо процесс интеграции. На первом этаже 122-го корпуса нетипичная ситуация: половина этажа отремонтирована, стены аккуратно выкрашены в зеленый цвет. Почему? Ведь мы знаем, что на нижнем этаже должен быть ад. Оказывается, здесь пару лет назад образовался очень продуктивный союз Светы и Абдула. Они подключили к процессу других таджиков первого этажа, Абдул выступил в роли бригадира и переводчика. Он принес с работы краску, и теперь на первом этаже можно жить.

 - Соседи про меня сплетничают, что я, мол, с чурками путаюсь, а ремонт якобы только для себя, - говорит Света. - А я отвечаю: так это же для вас для всех - общая кухня, общий коридор. А с другой половиной этажа мы договориться не можем: не хотят они водиться с таджиками.

Теорема воздуха

Социальная идентичность группы может сформироваться из чего угодно. Даже из воздуха.

 У жителей Пролетарки есть своя гордость. Гордятся тем, что живут в памятнике архитектуры и ходят по столетним ступеням. Тем, что собрались мужики и прогнали наркоманов, которые повадились ходить на их территорию. Тем, что на Пролетарке родился Михаил Круг. Гордятся "особым воздухом", "силой места", "космической энергией" - в общем, гордятся самой Пролетаркой и тем, что они все вместе там живут. "Пролетарка меня схватила и не отпускает", - говорит Владимир Могильников, самый харизматичный из местных активистов.

 - Социальная идентичность - важная часть человеческой жизни, - уверяет Александров. - Подобно рукам и ногам, она есть у всех. И всегда формируется по принципу "мы - они". Классический эксперимент: людей случайно делят на группы, скажем, с зелеными и красными табличками и предлагают играть в какую-нибудь игру, где распределяют какие-нибудь печеньки. И "зеленые" очень быстро начинают подсуживать "зеленым", а "красные" - "красным". Какими бы дурацкими ни были ресурсы для формирования идентичности, они все годятся. А тут ресурс вовсе не дурацкий - сама Пролетарка и общие трудности.

Мне уже тоже начинает казаться, что в Пролетарке "что-то есть". Казалось бы, социальное гетто не "Альпен Голд", но, глядя, как дети спокойно играют на площадке без родителей, а неродные армянские бабушки присматривают за ними из окон, ощущаешь альпийское умиротворение.

Мой герой и соавтор достает телефон и пишет жене эсэмэску: "Солнышко! Я сижу на скамейке в Пролетарке. Здесь так прекрасно дышится!"

Не социология, а политика

Что будет с Пролетаркой?

 Перспективу улицы Двор Пролетарки завершает дом 70 с гордым названием "Париж" - в честь французской архитектурной выставки 1900 года, на которой этот шедевр промышленного модерна получил приз как лучшее жилье для рабочих. Тогда "Париж" был общежитием, но в 1972 году это здание - единственное - переоборудовали, и сейчас это обычный многоквартирный дом, в котором приобрели недвижимость обычные и вполне состоятельные люди. По стеклопакетам снаружи видно, что их здесь больше половины. И сразу понятно, как в России надо бороться с анклавами социального неблагополучия: стоит сделать в квартирах отдельные туалеты, и это уже никакое не гетто.

Но в других казармах перепланировки не было, и их жители стали заложниками добротного морозовского строительства: кирпичные дома, в кладку которых, по легенде, добавляли для крепости яичный желток, упорно не желают разваливаться. Если бы это были ветхие хрущевки, они бы давно были объявлены аварийными и люди смогли бы выбить себе квартиры. Но морозовские дома такие крепкие, что туда, наоборот, периодически переселяют народ из ветхого жилья. В итоге внутри скудного тверского переселенческого фонда происходит вялая круговая миграция: одну-две семьи из Пролетарки выселяют в какую-нибудь освободившуюся квартиру, но тут где-нибудь проваливается крыша, и коллектив Морозовского городка пополняется новыми членами.

Недавно несколько комнат в общаге временно предложили жителям пятиэтажной халупы, обрушившейся в другом районе. Но пострадавшие отказываются ехать в Морозовские казармы, потому что знают, что это "кладбище надежд": можно заселиться сюда на время и остаться в памятнике архитектуры на всю жизнь.

Текстильный комбинат окончательно закрылся в 2009-м, но перестал заниматься квартирным вопросом гораздо раньше, еще в начале 90-х. Тогда муниципалитет, по выражению чиновников, был вынужден "подобрать" архитектурный комплекс и взять на себя обязательства по его коммунальному обслуживанию, реставрации и расселению. Уже двадцать лет тверские чиновники ломают голову, где взять на все это денег. Бывшие рабочие тем временем собрали неформальный актив, воюющий с управляющей компанией, которая выставляет непомерные счета и штрафы, начисляя деньги за общие коридоры и кухни.

Самый харизматичный из активистов, Владимир Могильников, встречает меня в футболке с надписью "Александр Романов". Кто он такой?

 - Да просто депутат-одномандатник, пиарился тут, майки раздавал, а я донашиваю. О нас всегда вспоминают перед выборами. Кто только здесь не выступал, чего только не обещали! А после выборов тишина. Я слышал, у китайского спецназа бывают тренировки: выдергивают чеку и перебрасывают гранату по кругу. У кого первого взорвется, тот проиграл. Пролетарка - такая граната. У кого из чиновников она взорвется, тому не поздоровится. Как именно? О, тут большой взрывной потенциал. Или с нацменами схлестнемся, или дорогу "Сапсану" перекроем. В прошлый раз я наших отговорил идти на рельсы, а Зое Пфайфер до сих пор приходят письма из прокуратуры: экстремистом она у них числится.

Руководитель информационного управления Тверской думы Владислав Белорусов считает, что это обычный шантаж. Лидеры пролетарской борьбы всегда готовы отказаться от своих подрывных планов в обмен на квартиру лично им.

 - По-хорошему, им следует направить свои усилия на поиски инвестора, - считает Белорусов. - Пока что они могут сообща только жаловаться и шантажировать. А вот на то, чтобы найти деньги, их кооперации не хватает.

Несколько лет назад харизматичный Могильников выиграл суд с администрацией города, добившись, чтобы Морозовские казармы из общежития стали долевой собственностью, что дало жильцам возможность приватизировать комнаты. Через два дня его дочку арестовали за распространение наркотиков.

 - Она же, дура двадцатилетняя, особо и не виновата была: просто друзья попросили что-то кому-то передать. Сначала ее в ФСКН завербовать хотели, пистолетом даже угрожали, - спокойно рассказывает Могильников, - мол, будешь делать контрольные закупки и нам сообщать. Но я сказал: "Нет". Пусть лучше отсидит, но в это дело не лезет.

Могильников убежден, что эти два эпизода - с приватизацией и с дочерью - связаны между собой. Со стороны судить сложно, но понятно, что права собственности существенно затрудняют как расселение, так и реставрацию памятника архитектуры. Перед городом стоит задача выкупить и расселить гигантскую коммуналку. Если арендаторам еще можно найти другую жилплощадь по социальному найму, то собственникам можно предложить только другую собственность и только после того, как дома будут признаны аварийными. Сейчас почти полностью расселен только 48-й корпус, который юридически остался общежитием.

Администрация планирует отремонтировать 48-й, переселить в него жителей 47-го, дальше отремонтировать 47-й - и так по цепочке. Этот проект займет не один год. При этом он не дает ответа на главные вопросы: куда все-таки выселить 500 семей и что потом делать с Морозовским городком?

Первая проблема вроде бы решается просто - строительством одной новой многоэтажки. И она уже даже была построена - хорошее общежитие квартирного типа на улице Строителей изначально предполагалось отдать жителям Морозовского городка. Но в процессе строительства идея поменялась: глава города решил передать квартиры госслужащим, а Пролетарку по возможности переселять на их места, то есть в такие же убогие муниципальные комнаты, только в другом месте. Неудивительно, что туда никто не поехал.

Сейчас идет вторая серия: многоквартирный дом для морозовских жителей должен быть достроен к 2016 году. Но, похоже, все пойдет по тому же сценарию - ясно, что городу выгоднее дать квартиры врачам и учителям, чем каким-то странным людям из гетто. На мои осторожные предположения на этот счет чиновники отвечают выразительным молчанием - тем самым, которое знак согласия.

Вторая проблема: если 500 семей так или иначе получат квартиры, что делать с Морозовским городком? Снести его нельзя: все-таки памятник. Реставрация и капитальный ремонт с полной заменой всех коммуникаций и сохранением архитектурного облика обойдутся по подсчетам местного ЖКХ в пять миллиардов рублей. Это почти годовой бюджет Твери, поэтому чиновники и любят говорить, что памятник "не регионального значения".

Из федерального бюджета эти деньги никто выделять не собирается. И тут опять всплывает фигура какого-то волшебного инвестора, нового Морозова, который придет и сделает из казарм гостиничный комплекс, лофты или студенческий городок. Пока что в Твери слабо представляют, что это должен быть за инвестор и где его искать. Ведь сначала городское сообщество должно определиться, каким оно видит будущее Пролетарки, и только потом привлекать деньги под конкретный проект. Если эти здания будут жилыми, то надо делать одну перепланировку, а если там будут офисы или художественные галереи - другую.

Сейчас экспертная рабочая группа разрабатывает план развития Морозовского городка - третий за двадцать лет. В общем, замкнутый круг: чтобы сделать ремонт, нужен инвестор, а чтобы найти инвестора, нужно сделать ремонт, а ремонт нужно делать со смыслом, а для этого надо решить, чего мы хотим.

И тут опять всплывает "теорема третьего этажа": успешная кооперация не терпит текучки, нужны долгосрочные отношения. А тверские мэры и губернаторы, как гастарбайтеры, все время меняются, и каждый раз разговор начинается заново. Причем иногда кажется, что никто не виноват, просто какое-то проклятие. Сейчас, например, глава города лежит в реанимации, и кто будет его заменять, непонятно.

По-хорошему, нужно, чтобы на крышу "Парижа" приземлился волшебник в голубом вертолете, который: 1. Предложит внятную и устраивающую всех - от жильцов до высокопоставленных чиновников - концепцию устройства Пролетарки.

 2. Построит дом или купит квартиры для 500 семей. 3. Сделает ремонт на пять миллиардов, понимая, что окупится он не скоро.

 4. Запустит свой проект (гостиницу, кампус, выставочный центр) и удостоится памятника прямо перед входом в "Париж", да простит меня мой герой и соавтор, которому тогда нечего будет изучать.

В Твери мне не раз намекали, что было бы неплохо привлечь прессу к поиску инвесторов. Вот, привлекаюсь: счастливые обладатели пяти миллиардов, ау, вы где? Хорошее место пропадает. Отличные дома, прочные, стоят уже сто лет! И простоят еще сто пятьдесят, можете не сомневаться.

Угрожали мне - дулом пистолета в живот.

 Ну и посадили этого Игоря на пять лет. Теперь тихо стало. Но они, по-моему, до сих пор торгуют

Обладатели пяти миллиардов, ау, вы где? Хорошее место пропадает. Отличные дома, стоят уже 100 лет! И простоят еще 150, можете не сомневаться