«Громче всех кричала, что школа – это последнее место, где я окажусь»
Елизавета Гайдукова училась в бакалаврите и магистратуре по филологии Питерской Вышки и не собиралась быть учителем. Теперь Елизавета делится опытом работы словесницы в Аничковом лицее, рассказывает о взаимодействии с детьми и предрассудках, которые хотелось бы преодолеть.
Абсолютно случайно
Расскажи, кем ты работаешь?
– Я учитель русского и литературы в Аничковом лицее, там же у меня классное руководство десятого класса. С этого года ещё начну вести русский язык в частной школе «Пролицей».
Как ты оказалась в школе?
– Абсолютно случайно. В бакалавриате я громче всех кричала, что школа – это последнее место, где я окажусь, что это ужасно, и я не хочу там работать, и что главное – это не стать школьным учителем. Но при этом я со второго курса университета вела занятия на малом филологическом факультете при департаменте филологии НИУ ВШЭ СПб. Из малого филфака для меня вырос летний литературный лагерь. Это был первый раз, когда у меня была кучка детей, которых нужно было в течение какого-то времени чему-то научить.
Поэтому опыт преподавания был, но мне всё время казалось, что нет, школа — это не круто, а какое-то дополнительное образование для кружка избранных увлеченных детей – это то, чем нужно заниматься.
После защиты диплома мне написала моя знакомая и спросила, не хочу ли я поработать в школе. На тот момент я уже поступила в магистратуру и ещё не знала, чем хочу заниматься. Почему бы не попробовать? Если что, то всегда можно уволиться и сказать: «Была я в вашей школе, мне не понравилось».
Как-то так я пришла в лицей, и меня затянуло. Я абсолютно этого не планировала, но, кажется, это распространенная ситуация – большая часть моих коллег никогда не собиралась работать в школе. Оказалось, что это не так страшно, а вообще-то очень весело.
Иногда дети ведут себя как нахалы
Расскажи немного про работу с детьми: это сложно, вдохновляет?
– Конечно, иногда хочется всё бросить и уйти. Но, мне кажется, что это нормально для любой работы. Иногда дети ведут себя как нахалы. Вообще, чувства всегда очень амбивалентные. С одной стороны, это безумно сложно, ты упахиваешься, причем не столько физически, сколько эмоционально – это всё-таки требует очень большой вовлеченности. Но при этом есть ощущение, что всё не зря, и ты сеешь «разумное-доброе-вечное».
Например, недавно так получилось, что мне пришлось вести урок для двух классов одновременно. И я решила, что мы поучимся культуре речи, организуем диспут на какую-то тему, а потом попробуем проанализировать, успешно ли вышло, что было удачно, а что провалилось, и как ошибки можно было бы исправить. И с тех пор, кажется, они и в обычных разговорах, и на уроках начали чаще задавать друг другу уточняющие вопросы, договариваться о значении терминов, и в целом больше друг друга слушать. То есть, теперь их общение больше похоже на одну общую дискуссию, а не параллельно друг другу идущие монологи.
Кроме того, эта работа не бывает рутинной. Приходится подстраиваться на ходу, импровизировать. Например, ты можешь сколько угодно часов готовиться к урокам, иметь чёткий план, а потом зайти в класс и понять, что дети устали, у них с утра был кросс по физкультуре и контрольная по геометрии, и они не в состоянии отвечать на твои сложные вопросы и активничать. И ты перекраиваешь абсолютно весь план на ходу и думаешь: «Окей, сейчас мы будем импровизировать и делать что-то совершенно другое». Мне сейчас кажется, что работа в офисе, где ты точно знаешь, чем будешь заниматься и как, наверное, совсем не моё. Я не соглашусь на альтернативный путь.
Ты упомянула, что, работая педагогом, можно попытаться сделать мир лучше. В твоей практике уже есть подобные примеры?
– На самом деле, в этом году я регулярно ощущаю это на уроках, ведь мы работаем с классом уже третий год. Первые два года я отчетливо понимала, что это люди, которые собрались из разных школ с очень разным бэкграундом, которых учили разному и неодинаково. Они не знают, как думать про тексты, а уроки литературы – это уроки, чтобы позаниматься чем-то бесполезным и поболтать. Перед тобой стоит задача устранить эту неравномерность, а также научить их размышлять определенным образом: показать, что литература – во-первых, не про то, что хотел сказать автор, а про очень много разных вещей, это определенный способ познания мира. Поэтому наши уроки требовали четкой модерации от меня, продумывания на несколько шагов вперед. Будто бы я веду их за руку, а они шагают за мной.
Теперь я вижу, что они научились: я могу условно махнуть им в нужную сторону, указать какие-то не совсем очевидные вещи, показать пару цитат, а дальше они уже понимают, что нужно делать и как про это можно думать самостоятельно.
Например, мы очень приятно в начале года поговорили о гоголевских “Мертвых душах”. Пытались определить, к какому литературному направлению можно отнести этот текст, выделить некоторые особенности поэмы. Мне достаточно было вывести на экран слайд с парой цитат из Гоголя и из Гомера, а класс сам провел параллель и объяснил, как это работает. Или достаточным оказалось указать им на какой-либо эпизод. Так, я только указала им на знаменитый пассаж с колесом, которым открывается поэма, чтобы они ухватили и почувствовали эту странность: вроде бы текст, с которого принято отсчитывать реализм в русской литературе, но при этом абсолютно абсурдный, с эпическим размахом, который не очень вяжется с тем, к чему и к кому обращаются обычно реалистический роман.
Такого не было в первое время. Смотрю и думаю: «Вау, я два года задавала людям правильные вопросы, мы с ними беседовали, и теперь они умеют делать такие крутые штуки. Это что, я их научила? Обалдеть…»
Ты уже третий год в школе. Я правильно понимаю, что в начале преподавания ты во многом опиралась на интуицию?
– Да, это так. Я до сих пор не знаю, как это делается по науке. Конечно, за два года я узнала чуть больше. Мне кажется, что достаточно, во-первых, неплохо разбираться в том, что ты преподаешь, не относиться безразлично к детям, не считать их за дураков. И этого достаточно, чтобы быть неплохим учителем.
Сейчас я думаю, что было бы неплохо найти какие-нибудь толковые курсы и поучиться, как учить. Но мои коллеги, которые посещали подобное, говорят, что чаще всего ты заходишь в класс и понимаешь, что ничего из умных книжек, которые ты прочитал, не работает, всё переворачивается с ног на голову. Ты можешь быть сколько угодно подкованным в теории, при этом не мочь ничего сделать на практике. Поэтому, если хочешь научиться учить, то нужно идти и учить.
Преподавание – это вид психотерапии
Я знаю, что многие твои знакомые и друзья тоже пошли работать в школу. Как ты думаешь, сейчас школа – это перспективно, или просто нет выбора?
– Тяжело думать про это в таких категориях. То, что я знаю про своих знакомых – это точно было не решение от безысходности. Люди идут в школу, руководствуясь разными мотивами. Сказать, что с дипломом филолога больше некуда себя применить, кроме школы, будет неправдой. Сказать, что это перспективно… Да тоже, в общем, не сказать. Это не та работа, где ты, очевидно, заработаешь большое количество денег и с тобой случится какой-то бешеный карьерный рост.
Зато ты получаешь много личного профита и навыков, которые вряд ли приобретешь где-то в другом месте, многое понимаешь и про себя. В какой-то степени это — вид психотерапии. Многое понимаешь про подростков и начинаешь чуть оптимистичнее смотреть на мир. Видишь этих детей и думаешь: «Ну, наверное, не всё потеряно».
Кроме того, мы обсуждали это с коллегами, что те же уроки литературы созданы для молодых учителей, чтобы мы все перечитали русскую классику и поняли, что русская литература – это сила, и заново в неё влюбились.
Топ-5 книг русской классики, которые стоит перечитать:
1) «Обломов» Иван Гончаров
2) «Ася» Иван Тургенев
3) «Гроза» Александр Островский
4) «Евгений Онегин», «Маленькие трагедии» Александр Пушкин
Переживания молодого учителя
Поговорим о переживаниях, преследующих молодого учителя. Какие стереотипы очень мешают жить и работать?
– Есть до сих пор общественное мнение, что работать в школе – это не круто. Причем оно транслируется как людьми, которые никогда этого не делали, так и вузовскими преподавателями, которые считают, что это не такой уж квалифицированный труд. Поэтому я часто слушаю, как мужчины разных степеней учености, которые либо никогда не заходили в класс, либо работали в школе очень давно и недолго, с видом знатоков размышляют о том, как надо преподавать литературу в школе. В моменты, когда это происходит регулярно, трудно не думать, что, может быть, я делаю что-то не так. Может быть, те, кто выбирают другую карьеру, более успешные, а я просто работаю в школе, да еще и честно рассказываю, что мне это нравится. С этим правда тяжело бороться.
Конечно же, переживания про личные границы: как вести себя так, чтобы не быть этим неприятным взрослым, который только диктует, что нужно делать, рассказывает, как нужно жить; но при этом не стать подружкой, которую перестают уважать, которой сели на шею и наглеют. Вот этот баланс между тем, чтобы было комфортно и мне, и детям, и не страдала эффективность. Это какой-то вечный сложный вопрос, причем он волнует не только меня, но и многих моих коллег, у которых не очень большой опыт преподавания. Мы регулярно это обсуждаем, и все приходим к выводу, что сложно и непонятно, как с этим жить и как правильно.
Ксения Храмцовская