15.11.1723, пт. П. в СПб.

П. в СПб.

Письма и бумаги П.: 1-2. Проект манифеста о коронации Екатерины: «Понеже всем ведомо есть, что во всех христианских государствах непременной обычай есть потентатом супруг своих короновать, и не точию ныне, но и древле у православных императороф греческих сие многократно бывало, как тому следуют именно ниже сего (вписать). И понеже не неведомо есть в прошедшей 21-годной войне коль тяжкие труды и самой смертной страх отложа, собственной нашей персоне за отечество наше пологали, что, с помощию Божиею, и окончали, что Росия так чесного и прибыточного мира не видала, и во всех делех славы такой не имела никогда. В которых вышеписанных наших трудах наша супруга (имя и титла) великою помощницею была и не точию в сем, но и во многих воинских действах, отложа немочь жен[с]кую волею с нами присудс[т]вовала, и елико возможно в[с]помогала, а наипаче в Прудской баталии с турки, где нашего войска 22000, а Туркоф 270000 было, почитай, отчаянном времени как мужески, а не женски поступала, о том ведомо всей нашей армии и от них несум[н]енно всему государству, того ради данною нам от Бога самовластию за такие супруги нашея труды коронациею кароны почтить, еже Богу изволшу нынешния зимы в Москве имеет совершенно быть, сие наше намерение объявляем всем нашим верным подданным». Манифест о коронации Екатерины (печатано 18.11)[1]*; 3. Кн. Б.И.Куракину письмо с предписанием заключить соглашение о займе денег для России[2]**; 4. Указ Адмиралтейской коллегии о посылке Н.А.Кудрявцеву на покупку соли, необходимой для варки нагелей[3].

Разные письма и бумаги: сенатский указ о посылке указов по почте, о пошлинах в Эстляндии, о допросе воров, о поощрении открытия руд и кладов[4].

Комментарий.

* История возведения вчерашней портомои в императрицы до сих пор полна загадок. Можно думать, что Устав о наследии престола 1722 г., возводивший в абсолют право монарха назначать преемника и низвергать его, был принят «под Екатерину», что позволяло пренебречь неписанным правилом перехода трона по нисходящей мужской линии, т.е. к сыну царевича Алексея великому князю Петру Алексеевичу. В этом смысле коронация Екатерины была вторым - после Устава 1722 г. - шагом на пути к превращению ее в наследницу престола. Именно так писал в «Краткой повести» Феофан о ситуации во дворце сразу же после смерти Петра 28.02.1725: «Многие говорили, что скипетр ни к кому инному не надлежит, кроме Ея Величеству государыне, как и самою вещию Ея есть, по силе совершившейся недавно Ея Величества коронации. Нецыи разсуждать почали, подает ли право такое коронация, когда и в прочих народах царицы короноются, а для того наследницами не бывают? Но тогда некто воспомянут (подозреваю, что это сам Феофан – Е.А.) с каким намерением государь супругу свою короновал, то есть, еще прежде похода Персидскаго открыл он мысль свою четырем из министров, двоим из Синода персонам и говорил, что тая нужда короновать ему супругу свою (котораго обычая прежде в России не бывало), что аща бы каким случаем его не стало, празный престол тако без наследника не стался бы и вся вина мятежей и смущений благовременнее пресечена быть могла бы» и якобы эти слова подтвердили присутсвующие»[5]. К сожалению, зная политиканство Феофана, положиться на его слова полностью нельзя, тем более, что разговор в зале после смерти П. проходил под грохот барабанов окруживших дворец гвардейцев, мобилизованных сторонникам Екатерины. Но следует признать, что эта точка зрения существовала уже в тогдашнем обществе при объявлении П. идеи коронации Екатерины. Однозначно о намерении объявить Екатерину своей наследницей из России писали и дипломаты[6]. Было ли при этом П. написано завещание в пользу Екатерины, сказать невозможно – никаких свидетельств о его существовании нет, кроме глухого слуха, что после обнаружения измены Екатерины с В.И.Монсом П. осенью 1724 г. разорвал завещание в пользу супруги. В манифесте 1723 г. – мысля в рационалистическом ключе – П. пытается обосновать право Екатерины на корону как ссылками на исторические примеры (явно подобранные энциклопедистом Феофаном), так и уже у всех навязшим в зубах «Прутским случаем», стремясь убедить подданных, что у Екатерины – мужские, достойные престола, качества: «во многих воинских действах, отложа немощь женскую, волею с нами присутствовала, и елико возможно, вспомогала» и на Пруте «как мужески, а не женски поступала». Дать примеры, которые бы подтвердили, что Екатерина обладает также качествами государственного деятеля, что необходимо для правления, П. не может – только нечто общее: «великою помощницею была» в трудах П. Трудно представить себе, чтобы П. – искушенный правитель и опытнейший администратор, не понимал, что Екатерина неспособна к государственной деятельности, что и проявилось во время ее короткого правления после смерти П. (Выразительна запись в расходно-приходной книге Екатерины, ставшей уже императрицей, за 07.07.1725 г.: «В Питергофе изволили Их величество гулять в новом доме и стряпали на кухне сами»[7]). Впрочем, предполагаемый путь Екатерины к трону: Устав о престолонаследии – коронация – завещание, может быть только гипотезой, ибо коронация еще не означала передачи трона в будущем. «Вдовствующая императрица» - привычная фигура в мировой и русской истории. Собственно, именно так рассматривал ситуацию М.М.Щербатов, который так прокомментировал предположение Антонио Катифоро: «Из самаго сего манифеста, в противность мнению авторову, видно, что государь короновал свою супругу токмо подражая обычаю греческих императоров, а не объявлял тогда своего намерения ее наследницею своею учинить»[8]. Возможно, что П. руководило желание «гарантировать будущее Екатерины, если не в качестве самодержавной государыни, то, во всяком случае, в качестве регентши при одной из дочерей»[9], а более всего - угроза перехода трона к внуку, сыну проклятого сына, что было для царя явно нежелательно. Густав Мардефельд, передавая свои впечатления от всей ситуации накануне коронации Екатерины, писал в 1724 г.: «… дурно придуманная присяга, к которой принудили нацию, дурное воспитание молодого великого князя (Петра Алексеевича – Е.А.), коронование императрицы и возрастающий авторитет ее, горячая любовь царя к своей старшей дочери (цесаревна Анна Петровна – Е.А.), которую он сделал бы после своей смерти наследницей короны, если бы это только зависило от его воли – все это может служить явными признаками того, что стараются устранить законного, по всем божеским и естетсвенным правам наследника». Впрочем, он же отмечал, что престолонаследие в России – «это секрет, которым обладает один только царь, и относительно которого и он даже не решился еще окончательно (noch selber keine ferme Resolution gefasst)»[10]. Подр. о церемонии коронации Екатерины см. Описание коронации.            

** К этому наверняка относится заметка П. за 1723 г.: «О денгах взаимы у Франции и чтоб платить погодно материалами»[11]. Это свидетельство тяжелого финансового состояния страны к концу петровского царствования.

[1] РГАДА. Ф. 1451. Оп. 1. Д. 15. Л. 230-231; РГАДА. Ф. 9-2. Оп. 2.  Ч. 1.Д. 33. Л 30;  КПБ. 104. Л. 341-344; ЗА. 1. С. 179-180;ПСЗ. VII. № 4366. С. 161-162.

[2] Бантыш-Каменский. Обзор. 1. С. 200.

[3] Берх. Собрание. 3. С. 365-366.

[4] ПСЗ. VII. № 4367. С. 162-163.

[5] Феофан. Краткая повесть. С. 16. 

[6] Полиевктов. Балтийский вопрос. С. 289-290.

[7] Книга приходно-расходная. Стб. 516.

[8] Цит. по: Голиков. ДПВ. 9. С. 298.

[9] Масси. Петр Великий. 3. С. 398.

[10] РИО. 15. С.237-238.

[11] КПБ. 104. Л. 560.