10/21.07.1711, вт. П. и Екатерина в лагере у Прута.

П. и Екатерина в лагере у Прута. Долгое время ситуация утром была неясной. На первое письмо великий визирь Мехмед-паша не ответил, Б.П.Шереметев послал второе письмо с трубачом Януса Эберштедта, с требованием ответа о начале переговоров. На это послание великий визирь Мехмед-паша откликнулся, через два час трубач вернулся с агой янычар и тот на французском языке сказал генералу Вильгельму Бергольцу, что великий визирь Мехмед-паша соглашается на перемирие, просит прекратить огонь и прислать комиссаров для переговоров[1]. Но и тогда уверенности в успехе переговоров еще не было. ПЖПВ с редакциями отражает эту явную неопределенность. В одной из редакций сказано, что поутру 10.07 «все приготовления с нашей стороны к баталии учинено (зачеркнуто: «но понеже усмотрели и взятые полоняники и перебежчики заподлинно сказали, что турецкие силы были без мала с триста тысяч и что они турки не хотели нас в том месте атаковать, ни генеральной баталии дать, а на свой учиненной ретраншемент от нас атаки ожидать и наибольше нам пушками своими вред приключить»)[2] и неприятель войска свои к баталии учредил. Между тем взятые турецкие полоняники сказали, что визирь (Мехмед-паша – Е.А), конечно, хочет трактовать о мире, также и Ц.в. усмотрел что, не имея довольно конницы, провианту, конских кормов, в том месте стоять или отступать имели трудность, к тому ж разсуждая, что в сей войне никого пожитку не будет, того ради посылан из лагеру к визирю (Мехмед-паше – Е.А.) офицер Дмитрий Шепелев с листом генерал-фельтмаршала [Б.П.]Шереметева, хотя ведать о склонности визирской к трактованию о миру, и между тем позволен с обеих сторон штильстан. И потом в скором времени оной офицер от них с ответным письмом возвратился, чрез которое требовали, дабы для подлиннаго договору прислан был к ним немедленно кто из знатных персон с полною мочью для трактования (зачеркнуто: «Дабы не дать времени нашим  войскам стать в ордер-де-баталии, тож и артиллерии учредить от чего мочно видеть, что немалое они имели опасение, потому что их янычаре кругом землею осыпались и яко в горах засели, чая на себя от наших наступление»)[3]. Огонь был прекращен, П.П.Шафиров отправился в турецкий лагерь «пред вечером» в сопровождении переводчиков А.И.Остермана, Ивана Суды и Н.К.Барки, а также курьеров: ротмистра А.П.Волынского и М.П.Бестужева-Рюмина[4]. Перед этим П. написал П.П.Шафирову инструкцию и дал полномочную грамоту[5]*. Ж.Н.Моро де Бразе писал, что «вскоре турецкая армия подошла к нашим рогаткам», чтобы «полюбоваться нами в нашей клетке. Это обеспокоило Януса Эберштедта, который послал парламентера с требованием отвести турок в окопы. Ага, которому об этом было сказано, «одним словом погнал всю турецкую армию в ее окопы <…>. Когда увидели, что дело клонилось к миру не на шутку, мы отдохнули, переменили белье и платье: вся наша армия, начиная с царя, походила на трубочистов – пот, пыль и порох так покрывали нас, что мы друг друга уж не узнавали»[6]. 

Письма и бумаги П.:1. Инструкция П.П.Шафирову об условиях мира: уступить все завоеванные ранее у турок города, разорить построенные за последующие, после 1696, годы; согласиться вернуть шведам Лифляндию, «а буде на одном на том не может довольствоватца, то и протчия помалу уступать, кроме Ингрии, за которую, буде так не захочет уступить, то отдать Псков, буде же того мало, то отдать и иныя провинцыи»; признать королем Станислава Лещинского. «В протчем, что возможно, салтана всячески удовольствовать, чтоб для того за шведа зело не старался»[7]**; 2. Полномочная грамота П.П.Шафирову на ведение переговоров и заключение мира[8].

Комментарий .

* Есть и другая версия начала переговоров. В ГСВ сказано, что после того, как следом за первым предложением от Георгия Кастриота (ответа не было), был отправлен второй гонец - унтер-офицер Дмитрий Шепелев - уже от Б.П.Шереметева к визирю Мехмед-паше с предложением переговоров, и «ежели еще у них намерение к миру есть, то оне могут ныне трактовать». Ответа по-прежнему не было. Началось приготовление к прорыву: «А междо тем обоз велено здвинуть и частию окопать». Сделано это было для того, чтобы создать защищенный плацдарм для атаки и, если переговоры не начнутся, идти из этого укрытия на штурм турецких апрошей. Ответа по-прежнему не было, и «потому, когда ответом замешкалось, тогда послали говорить, чтоб скоряя дали отповедь короткою – хотят ли миру или нет, ибо более ждать не можем. Потом, когда и на посылку отповедь замешкалась, тогда велели полкам выступать. И когда сие учинилось и наши несколько десятков сажень выступили, тогда от турков тотчас прислали, чтоб не ходили, ибо оне мир приемлют и чтоб прислали с кем оной делать и чтоб учинить армистициум, что тогда и учинено»[9].  

 ** В основу условий мирного договора П. заложил те требования турок, которые они предъявляли России и в 1710 г.[10]. Быстроту переговоров во многом определила близость позиций сторон – П. шел на серьезные уступки на Юге, а турки не требовали от него возвращения шведам Прибалтики. К тому же обещание крупной суммы денег настраивало великого визиря Мехмед-пашу на удовлетворение русской стороны. Я.Е.Водарский опубликовал документ «Первыя с турецкой стороны под Прутом требовании, кои не состоялись», который, вероятно, привез царю П.П.Шафиров после первой встречи с великим визирем Мехмед-пашой. Турки требовали возвращения Азова, разорения построенных позже Таганрога, Каменного Затона и новой крепости в устье Самары, отказа от влияния на Запорожье, Польшу, выдачи кн. Д.К.Кантемира и С.Л.Владиславича-Рагузинского, уплаты контрибуции в счет ущерба, нанесенного Россией Молдавии – вассалу Турции, и трехлетнего годового налога с России в османскую казну, а также вывода русского посольства из Константинополя, передачи туркам всей амуниции и пушек, урегулирования русско-шведского противостояния[11]. Примечательно, что с началом переговоров П.П.Шафиров сразу же, опираясь на инструкцию П., огласил русские условия мира. Об этом прямо сказано в статейном списке П.П.Шафирова и М.Б.Шереметева: П.П.Шафиров «возвратился в армею Ц.в. и доносил Е.в. словесно, что он по указу Е.в. о мирных кондицыях визирь [Мехмед-паша] предлагал. И визирь [Мехмед-паша], де предлагал, чтоб учинен был на нижеписанных кондициях (тут писать кондицыи визирпашские)»[12]. Вероятно, в других, более спокойных условиях, подобное поведение русского дипломата можно было бы признать ошибочным: сразу открывать свои карты на переговорах нельзя – это азбука дипломатии. Но тут ситуация была форс-мажорная: мир был необходим во что бы то ни стало, условия визиря Мехмеда-паши были (за небольшим исключением) сразу же приняты и несомненно, что для турок эти переговоры стали триумфом. Поэтому при размене документов великий визирь Мехмед-паша вел с послами «любильные разговоры»[13]. Вообще, великий визирь Мехмед-паша и его окружение проявили известную гибкость в переговорах, не желая, несмотря на оказанное на них давление шведов, быть орудием в руках шведов и поляков – сторонников Станислава Лещинского, что и вызвало такой гнев Карла XII, вскоре лично приехавшего в лагерь турок. Мало того, что у Карла XII сложились плохие отношения с великим визирем Мехмед-пашой Балтаджи, за истекшие с начала войны месяцы шведы ничего не предприняли для синхронного с турками наступления на русских в Польше. Корпус Э.Д.Крассау как стоял в шведской Померании, так и остался стоять. Все это привело к тому, что, как писал Роберт Суттон, «получив по мирному договору все, что могли желать, (турки) полагают, что имеют все основания быть довольными и пренебречь интересами шведского короля»[14]. Однако совсем не коснуться шведского сюжета во время переговоров было невозможно. Согласно запискам Станислава Понятовского, в ответ на слова П.П.Шафирова о том, что русская армия не может сдать пушки из-за угрозы со стороны шведов, «великий визирь [Мехмед-пашa] как бы пробудившись от глубокого сна, сказал полномочным министрам <…>, что у турок гостит шведский король [Карл XII] и что он просит для него свободного проезда. На что полномочные министры ответили, что они не только предоставляют ему проезд, но что они готовы нести его на руках. Визирь [Мехмед-пашa] восторженно похвалил полномочных министров за их доброе сердце»[15]. На переговорах вставал вопрос о выдаче кн. Д.К.Кантемира. Но, согласно румынским легендам, П. якобы сказал П.П.Шафирову: «Я уступлю туркам лучше все земли до самого Курска, нежели выдам князя, пожертвовавшего для меня своим достоянием. Потерянное оружие возвращается. Но нарушение данного слова невозвратимо. Отступить от чести – то же, что не быть государем»[16]. Мы же знаем, что во имя интересов государства и престола можно было пойти на любые жертвы и нарушения принципов.Согласно другим данным, когда великий визирь Мехмед-паша потребовал выдачи кн. Д.К.Кантемира и С.Л.Владиславича-Рагузинского, то П.П.Шафиров добился снятия этого вопроса с переговоров, сказав, что кн. Д.К.Кантемир бежал из русского лагеря, а кто такой Савва они вообще не знают. Ему удалось также снять статью о компенсации Молдавии и о передаче противнику пушек[17]. Позже Чарльз Уитворт писал, что кн. Д.К.Кантемир находился тайно в русском лагере, но его присутствие отрицалось категорически («stifly denied by the moscovites with some asseverations»)[18].

[1] Моро де Бразе. Записки. С. 407-408.

[2] ПЖПВ. 1711 г. С. 62. Сн.

[3] ПЖПВ. 1711 г. С. 62-63 и сн.; ПБП. 11-1. С. 572.   

[4] ГСВ. 1. С. 372; ПБП. 11-2. № 4620. С. 35-36; ПБП. 11-1. С. 580.

[5] ПЖПВ. 1711 г. С. 63 сн.

[6] Моро де Бразе. Записки. С. 407-408.

[7] ПБП. 11-1. № 4564. С. 313.

[8] ПП. 11-1. № 4567. С. 316.

[9] ГСВ. 1. С. 175-176.

[10] ПБП. 10. С. 769.

[11] Водарский. Загадки. С. 120-121.

[12] ПБП. 11-1. С. 580.

[13] ПБП. 11-1. С. 582.

[14] ПБП. 11-1. С. 577-578.

[15] ПБП. 11-1. С. 583.

[16] Яцимирский. Румынские рассказы. С. 556.

[17] ПБП. 11-1. С. 577.

[18] РИО. 61. С. 15.