История и социальная антропология: пути сближения

29 января гостем семинара «Границы истории» стал Сергей Николаевич Абашин, доктор исторических наук, именной профессор исследований миграций (профессура British Petroleum) факультета антропологии Европейского университета, презентовавший недавно вышедшую книгу «Советский кишлак: Между колониализмом и модернизацией» издательства «Новое Литературное Обозрение» и сделавший доклад «История и социальная антропология: пути сближения».

Начало выступления было посвящено более ранним междисциплинарным исследованиям, например, работе А. Юрчака, занимающегося постсоветским периодом. Современные антропологи отходят от изучения отдельных деревень и малых сообществ, переходя к более широкому контексту, который подразумевает исследование процессов их трансформации. Меньшинство для них становится частью чего-то большего. В этом контексте так же важна активная критика европоцентризма: с 70-80-х годов антропологи приходят к пониманию того, что необходимо слышать голос «Другого» - расширяются поля исследования, их фокус, изменяется масштаб. Параллельно происходят трансформации и в исторической науке, характеризующиеся переходом от масштабного к локальному, увеличивающимся интересом к социальной истории, активным диалогом дисциплин.

          С. Н. Абашин подчеркивает важность происходивших изменений для него самого. Будучи антропологом, он обучался на факультете истории, что так же формировало определенный габитус. Что касается книги, то работа начиналась как антропологический труд на выигранный грант, но в процессе исследования он понял, что его поле уже стало историческим. Сергей Николаевич решил пересмотреть изучение деревни, так как подходы к этому уже не отвечали его представлениям. Во-первых, это было связано с тем, что автор пришел к выводу, что деревня не замкнута и, кроме того, не является моделью целого общества. Так произошло изменение фокуса на изучение локальности. Подход Сергея Абашина требует объяснения: во-первых, исследование такого рода - это не репрезентация типичности, так как действует именно антропологическая логика изучения деревни, понимается и признается её уникальность: у неё особая география, личные биографии ее жителей и так далее. В то же время этот пример может демонстрировать и общие тенденции всего региона. Но стоит принять во внимание, что автор критикует взгляд на Центральную Азию как на единое пространство - это разные Центральные Азии, пересекающиеся, но разные. Для него местный не является локальным, это особый фокус на людей, критика метанарратива и обобщений. Он так же отказывается от хронологического обзора истории. Для хронологии являются важными такие события как распад СССР, революции и так далее, в деревне же действует своя темпоральность (по религии, власти и так далее). Цель подхода автора- добраться до низов, соединить источники, статистические публикации, интервью, устную историю, чтобы дать голос всем. Но при этом Сергей Николаевич признает, что такой подход не является панацеей от трудностей, так как в любом случае невозможно знать обо всём. Сам термин «локальность» постоянно требует расширения и уточнения – воображаемое место, которое всё время конструируется. Источники и факторы этого процесса могут быть и не в этом месте. Существуют специальные практики локализации, и они всё время меняются. Интерес исследователя заключался в истории завоевания региона XIX века, как этот процесс конструируется в сознании.

          Во время доклада автор рассказал об одном из кейсов, приведенном в книге, - штурме кишлака Ошоба. События можно реконструировать с помощью военных мемуаров, работ военных историков, постсоветской историографии, местных локальных преданий. Однако стоит учитывать уникальность события, но при этом можно отметить черты завоевания, характерные для всего региона. Это исследование является не просто попыткой наиболее точной реконструкции событий: в поле зрения попадает еще и то, что до сих пор упускалось из вида. Докладчик учитывает последовательность событий: смену местной власти в регионе, боязнь Кауфмана возможного объединения ханства, возможность вмешательства Британской империи. Хотя Коканд был ликвидирован и присоединён к империи ещё в 1876 г., беспокойство в регионе существовало ещё долгое время. Судить об этом можно из донесения Пичугина Скобелеву и Кауфману в военной истории Серебрянникова. Цитата из донесения Кауфману о штурме акцентирует внимание на положительных моментах (мало потерь среди своих, подчеркивание успехов), так как цель ее написания – получение поощрения. Не указываются некоторые факты, например, что местный житель помог найти дорогу. Имперские донесения того времени выглядят очень прагматичными, страдания людей не принимались в расчёт. Противник описан как безымянная масса (указаны только 2 лидера), зато много говорят о варварстве, воюющих женщинах и местных стрелках. В 1897-1901 годах была написана серия статей историка Серебрянникова, в которых содержится авторский пересказ донесений завоевателей. В них содержится информация о суровых наказаниях для местных, но это не демонстрируется как акт безжалостности - жертвы рассматриваются как показатель могущества империи. Серебрянников утверждал, что местные сами рады приходу русских, при этом не замечая противоречия в своих словах. Историк Терентьев описывает всё иначе: для него история контроля над этой территорией - итог многовекового завоевания; он использует метанарратив, имперскость, ещё больший объём при меньшем количестве деталей, лишь вкратце упоминая об Ошобе, так как по его меркам это событие не заслуживает много внимания. Таким образом, у него выстраивается собственная иерархия фактов в контексте завоевания всего региона. Это может быть обусловлено его критической оценкой военных докладов, критикой Скобелева, иронией над ним и скептическим отношением к  военным успехам, а не моралью. В империи пишет только современник событий – религиозный деятель Хаджой. Он больше рассказывает о своих, русские для него - единое враждебное сообщество. Он так же размышляет о причинах поражения, для него главное - религия, местный патриотизм. Но его позицию разделяют не все, ведь это точка зрения религиозного интеллектуала.  В советское время, а особенно в 30-е и 50-е годы возвращается имперский нарратив, в 90-е возобновляется. Появляется новый вариант описания событий, где сопротивление не так важно, почти не упоминается Ошоба. Узбеки также пишут об Ошобе на узбекском, не упоминая контекст, так как важнее было писать о последствиях. Интересна школьная хрестоматия по истории Узбекистана с фотографией убийц-русских в Ошобе. Фото размещено для акцента на жертвах и ужасе от колонизаторов. В 1992 году выходит статья Абдулаева на узбекском языке, автор ссылается на работы Серебрянникова из московской библиотеки. Описываемые в статье события выглядят как трагедия для нации - видны пафос, разоблачение, зеркальное отражение имперского взгляда. Автор не упоминает о переходе местных на сторону русских. Таджики же более позитивно относятся к присоединению, у них нет национальной травмы. Их исторический противник - узбекский национализм . В случае с Ошобой это важно, так как большинство населения там - узбеки, а территория принадлежит Таджикистану. Таким образом, существует противостояние национальных нарративов, консервируются локальные рассказы. Национальный нарратив отвергает разные точки зрения, изучение ведётся по версиям генералов -  мы не слышим солдат, меньшинств (например, поляков), гражданских лиц (переводчиков и т.д.). Интересна и концепция ошобинцев, их голоса. В их национальном нарративе есть фокус на Онор - женщину-предводительницу. Ошобинцы представляются как победители, ничего не говорится о своих потерях, нет сочувствия к проигравшим, есть лишь акцент на согласие на взаимовыгодных условиях. К тому же не артикулируется понятие родины, присутствуют лишь имена конкретных людей и их потомков.

Таким образом, задачей этого доклада было выяснить, как создаётся эта локальность с помощью разных стратегий описания с включением современной политической памяти. Антропологические исследования помогли открыть нарративы 3 типов, каждый из которых даёт свои объяснения. Однако это тоже не самый аутентичный источник. После доклада развернулось широкое обсуждение, в ходе которого Жанна Владимировна Кормина поинтересовалась, почему в письменных источниках существует несколько вариантов, а в устных – один.  Докладчик сказал, что теоретически он согласен с тем, что существует несколько локальных историй, но на практике вышло иначе. Возможно, встретились такие люди. Возможно, существует письменный текст, о котором упоминают информанты, но найти его не представляется возможным. В этом случае отсылка к авторитетному тексту может быть легитимацией рассказа. Александр Михайлович Семенов задал вопрос о том, что же произошло там на самом деле. Абашин отметил, что мы все знаем, что уже были столкновения, что кто-то убежал, а население сократилось на 25 процентов. Но точно воспроизвести события сейчас невозможно, так как данные разных сторон весьма противоречивы.


Отчет подготовила Мария Зимина