01/11.08.1698, пн. П. смотрел учения саксонской конницы и пехоты

01/11.08, пн.

П. смотрел учения саксонской конницы и пехоты[1]*.

Комментарий.

* В эти дни шли тайные переговоры П. и Августа II, в ходе которых царь убеждал короля войти с ним в антишведский союз и начать войну со Швецией. Август II, со своей стороны, пытался поднять вопрос о совместных действиях против турок, тем более, что к Раве он подошел 30.07/09.08 с войсками затем, чтобы двинуться против напавших на польские земли крымских татар. Однако П. уже «закрыл» эту южную тему. Как вспоминал бывший в Раве ксенз Вота, убеждавший царя выступить против турок, П. «ответил, что мир с турком, которым он столь гнушается, опрокидывает его планы». На слова Воты о перспективах совместных действий с Августом II и о возможном взятии Очакова, царь «рассказал басню о шкуре (неубитого – Е.А.) медведя и применил ее очень кстати»[2]. Он сумел переубедить Августа II, играя на том, что новоявленный король еще непрочно сидит на польском троне и нуждается в мощной поддержке России, а потому не может не считаться с ее интересами. Нет сомнений, что они также обсуждали проблемы Речи Посполитой. В.Д.Королюк делает вывод, что «вмешательство России во внутренние дела Речи Посполитой было выставлено саксонской стороной в качестве основного условия ее участия в борьбе со шведами[3]. Сам П., занимаясь историей Северной войны, в 1723 г. сделал запись о ключевом разговоре с королем в Раве, «где смотрели несколко полкоф и была экзерциция, потом звал их <…> генерал-лейтенант [Я.Г.] Флеминг к себе на вечер, где междо разговорами король Август [II] Его величеству говорил, что много полякоф противным имеет и примолвил, что ежели над ним что учинят, то не остаф меня, протиф чего Е.в. ответствовал, что он гатоф то чинить, но не чает от полякоф таму быть, ибо у них таких примероф не было, но просит его, дабы он, с своей стороны, помог отмстить обиду которую учинил ему рижской губернатор [Эрик] Далберг в Риге, что едва живот спасся, что оной обешал и так друг другу обезались крепкими словами о дружбе, без писменного обязателства, разъехались и, взяв путь свой, к Москве»[4]. Словом, встреча в Раве-Русской стала судьбоносной для всей Восточной Европы. Несомненна историческая загадка: каким образом выплыла идея войны со Швецией и создания Северного союза? В литературе устойчиво держится мнение, что идея антишведской коалиции созрела у П. в последний период его пребывания за границей, т.е. в 1698 г., когда стало ясно, что европейские державы не намерены продолжать войну с османами, а смотрят только в сторону грядущего испанского конфликта. Так, М.М.Богословский считал, что план Северной войны был предложен царю Иоганном Карловичем по поручению Августа II и П. его принял. В.Д.Королюк аргументированно отвергает такой вывод, считая, что «основное направление саксонской политики было самым тесным образом связано с планами продолжения Турецкой войны». В тех сложных условиях, в которых находился саксонский курфюрст в Речи Посполитой, появление у него планов резкого поворота внешей политики на север было совершенно исключено. Это подтверждают и обстоятельства свидания в Раве. «Только в рамках традиционной внешней политики – писал В.Д.Королюк, можно было сочетать необходимую для Августа II войну с внешним хотя бы участием в ней шляхетской Речи Посполитой»[5]. По его мнению, инициатором Северной войны был П., и «мысль о возвращении России выхода к морю в качестве одной из ближайших задач русской внешней политики была сформулирована Петром значительно раньше его переговоров с Карловичем и до того, как выяснилась полная невозможность удержать Австрию в составе антитурецкой коалиции». В.Д.Королюк предполагает, что переговоры по этому поводу, возможно, шли уже в Англии, где П. пытался урегулировать возбужденный им территориальный спор со Швецией при посредничестве английского короля Вильгельма III с тем, чтобы Россия получила порт на Балтике[6]. Но наиболее убедительными кажутся приведенные В.Д.Королюком свидетельства документов о тайных переговорах во время встречи Августа II и П. в Раве-Русской. Из них прямо вытекало, что П. уже продумал планы на будущее и стремился вовлечь в них Августа II: «При персональнем разговоре с Его королевским величеством Полским объявил, коим образом он желает те земли паки к себе возвратить <…> и к тому намерению Е.ц.в. Королевского величества Полского союзу и вспоможение желал». Август II дал на это свое согласие, что и было зафиксировано в официальном тексте договора[7]. В.Е.Возгрин полностью разделил точку зрения В.Д.Королюка, дополнив полученные им выводы новыми свидетельствами документов[8]. При этом В.Е.Возгрин так увлекся своей идеей, что относит появление «балтийского проекта» еще к времени до отъезда Великого посольства из Москвы, с чем большинство ученых не согласилось[9]. Не исключено, что П. убедил своего нового приятеля обещанием передать ему в наследственное владение саксонской династии шведскую Лифляндию, как раньше Август II собирался сделать это с Дунайскими княжествами, а еще раньше Ян IIIСобеский с Восточной Пруссией. Думаю, что в Вене П. окончательно стало ясно, что в борьбе с турками за выход к Черному морю он остается один, без союзников. Справиться же в одиночку с сильными османами ему не представлялось возможным. Тут вдруг и всплыла «рижская обида» как casus belli, которая до этого не мешала П. принимать подарки шведского короля в виде 300 корабельных пушек, заказывать там новые и нанимать шведских специалистов. Впрочем, соглашусь с наблюдениями Д.Ю. и И.Д.Гузевичей о том, что казус в Риге был «иррациональной причиной, на которую все эти рациональные (соображения относительно необходимости для России порта на Балтике – Е.А.) накладывались как на матрицу: желание отомстить за унижение в Риге»[10]. 
Впрочем, на протяжении двух столетий, особенно в советский период, в литературе проводилась мысль об «объективности» стремления Петра (читай России) выйти к берегам Балтики, писалось «исторической неизбежности» этого шага. Согласен, что с точки зрения имманентного присущего России непрерывного имперского движения здесь можно видеть закономерность. Но фактический же материал того времени дает более сложную картину происшедшего. По мнению В.О.Ключевского перевод Петром стрелки с юга на север был во многом случаен, не был ничем обоснован, поспешен, к тому же плохо организован.[11] Еще решительнее Ключевского высказывается В.В.Дегоев: «Какое исступление должно было сойти на Петра, чтобы подвигнуть его на головокружительный разворот внешней политики громадного государства с черноморского направления на балтийское? Зачем он отказался от продолжения последовательного наращивания военных сил для продвижения на юг и неожиданно для всех бросился на север, где еще ничего не было готово для прорыва к Балтике? Удачное ли время выбрал Петр для Северной войны, и тех ли европейских правителей избрал в качестве союзников? Что заставило уже не юного, проницательного и набравшегося опыта государя судить о международной ситуации в Европе, исходя из желаемого в ущерб действительному?»[12]. Думаю, что в Раве-Русской находилась точка бифуркации и если бы Август и Петр разминулись одним днем, то история России и Европы пошла бы другим путем.  

В комментариях на полях Биохроники Д.Ю.Гузевич, на основе своих исследованиях, вновь настаивает на «либавском варианте» развития событий в том смысле, что П. фактически договорился с курляндским герцогом об аренде порта Либавы как «русского окна» в Европу, но неожиданная смерть Фридриха-Казимира герцога Курляндского закрыла этот проект и союз с Августом II за выход к морю через владения Швеции стал основным. Август II, со своей стороны, решил отказаться от «дунайского проекта» создания собственного владения и вознамерился создать его из шведской Лифляндии. Обращает на себя внимание мысль Д.А.Редина об известной случайности, ставшей следствием стечения обстоятельств.[13] Действительно, если бы Великое посольство не просидело год без дела в Амстердаме, а царь не использовал бы бесценное время для переговоров в Вене и Венеции для обучения кораблестроению и прогулок по Лондону, тогда бы Священную лигу можно было бы удержать от поиска мира с турками. Более того, можно было бы активизировать Польшу, чей вновь избранный король был готов к войне - встреча в Раве-Русской была случайной – Август шел как раз наказать турок и татар за их вторжение в Речь Посполитую. Но, как верно заметил Д.А.Редин, «но случилось то, что случилось».  

[1] Гизен. Журнал. 1. С. 96; Путевой журнал. С. 366.

[2] Богословский. Петр I. 2. С. 562.

[3] Королюк. Речь Посполитая и подготовка. С. 210-211.

[4] КПБ. 103.  Л. 84.

[5] Богословский. Петр I. 2. С. 565; Королюк. Речь Посполитая и подготовка. С. 205.

[6] Королюк. Речь Посполитая и подготовка. С. 205-206.

[7] Королюк. Речь Посполитая и подготовка. С. 208-209, ПБП. 1. С. 304-305.

[8] Возгрин. Россия и европейские страны. С. 68-70.

[9] Лавров. Великое посольство. С. 136; Гуськов. К вопросу об истоках Северной войны. С. 117-125; Гуськов. Великое посольство Петра I и Северная война. С. 138; Гузевич и Гузевич. Великое посольство. С. 38;  Ближе к позиции Возгрина стоит И.Шварц, которая предполагает: «Наверное, русский царь обдумывал поворот в своей политике еще в Амстердаме и первая встреча  с Леопольдом только укрепила эти намерения» (Шварц. К вопросу о судьбе Священной лиги. С. 63).

.

[10] Гузевич и Гузевич. Великое посольство. С. 92.

[11] Ключевский В. О.Курс русской истории. Ч.4.  С. 47 – 48.

[12] Дегоев. Между Югом и Севером.

[13] Редин. Империя Петра Великого. С. 15.