До 09/20.06.1717.П. в Париже.

До 09/20.06.

Пребывание П. в Париже обошлось королевству в 600 экю, около 3000 франков или 750 руб. в день[1]*.

Комментарий.

* Сохранились свидетельства о внешнем виде и образе жизни П. в Париже: обедал очень поздно, не ужинал и ложился рано спать, «всякий день купался», за столом с ним ели 14 человек, а вся свита состояла из 30 чел., прислугу он одел во французское зеленое платье с золотым галуном. Король Людовик XV выделил ему карету в 6 лошадей, он же просил только две. С раннего утра царь посещал разные места и осматривал, что было любопытным в научном или художественном отношениях. Иногда особенно понравившуюся вещь относили к нему в комнату, и он там ее внимательно рассматривал. Не раз он с кн. Б.И.Куракиным отправлялся к мастеру математических инструментов Бутерфильду (Баттерфильд), чтобы видеть его опыты с магнитом и другие, царь разговаривал с ним по-голландски, заказал ему несколько инструментов (по сообщениям парижских газет, П. побывал тут с заказами три или четыре раза[2]). От Батерфильда он поехал в Берси к графу Пажо д’Озембрей, в его Кабинет редкостей, для него делали различные химические опыты. В литературе ошибочно считается, что опыты ему показывал кармелит и математик отец Себастиан, который был в это время на приеме у Филиппа Орлеанского[3].

Сен-Симон писал о П.: «Монарх сей удивлял своим чрезвычайным любопытством, которое постоянно имело связь с его видами по управлению, торговле, образованию, полиции; любопытство это касалось всего, не пренебрегало ничем и в самых мелких своих чертах клонилось к пользе – любопытство неослабное, резкое в своих обнаружениях, ученое, дорожившее только тем, что действительно стоило того – любопытство, блиставшее понятливостью, меткостью взгляда, живой восприимчивостью ума. Все обнаруживало в нем чрезвычайную обширность познаний и что-то постоянно последовательное. Он удивительно умел совмещать в себе величие самое высокое, самое гордое, самое утонченное, самое выдержанное, и в то же время нимало не стеснительное, как скоро он видел его обеспеченным перед другими. Царь умел совмещать это величие с учтивостью, которая также отзывалась величием, эту учтивость властелина он наблюдал повсюду, оказывал всем и каждому, но всегда в своих границах, смотря по достоинству лица. В его обращении была какая-то непринужденная фамильярность, но с явным отпечатком старинной грубости его страны. Отчего все его движения были скоры и резки, желания непонятны и не допускали никакого стеснения, ни противоречния. Стол его, часто не совсем пристойный, был все еще скромнее того, что за ним следовало, часто также он сопровождался вольностями властелина, который везде был как у себя дома. Предположив видеть или сделать что-нибудь, он не любил зависеть от средств: они должны были подчиняться его воле и его слову. Желание видеть все без всякого стеснения, отвращение быть предметом наблюдений, привычка к полной независимости в своих действиях часто были причиной того, что он предпочитал брать наемные кареты, даже фиакры или первую попавшуюся карету, чья бы она ни была, и хотя бы он не знал ее владельца. Он садился в нее и приказывал везти себя куда-нибудь в город или за город. Такое приключение случилось с госпожой Матиньон, которая выехала для прогулки: царь взял ее карету, поехал в ней в Булонь и другие загородные места, а госпожа Матиньон, к удивлению своему, осталась без экипажа. В подобных случаях маршал Р.М. де Тессе и свита царя, от которой он таким образом исчезал, должны был следовать за ним, иногда вовсе теряя его из виду.

Петр был мужчина очень высокого роста, весьма строен, довольно худощав, лицо имел круглое, большой лоб, красивые брови, нос довольно короткий, но не слишком и на конце кругловатый, губы толстоватые, цвет лица красноватый и смуглый; прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные и хорошо очерченные, взор величественный и приятный, когда он остерегался, в противном случае – строгий и суровый, сопровождавшийся конвульсивным движением, которое искажало его глаза и всю физиономию и придавало ей грозный вид. Это повторялось, впрочем, не часто, при том блуждающий и страшный взгляд царя продолжался лишь на одно мгновение, он тотчас оправлялся. Вся его наружность обличала в нем ум, глубокомыслие, величие и не лишена была грации. Он носил полотняный галстук, круглый, темнорусый парик, без пудры, не достававший до плеч, верхнее платье черное, в обтяжку, гладкое, с золотыми пуговицами, жилет, штаны, чулки, но не носил ни перчаток, ни нарукавников; на груди, поверх платья, была орденская звезда, а под платьем лента. Платье было часто совсем расстегнуто, дома шляпа всегда на столе, но никогда на голове, даже на улице. При всей этой простоте, иногда в дурной карете и почти без провожатых, нельзя было не узнать его по величественному виду, который был ему врожден.

Сколько он пил и ел за обедом и ужином непостижимо, не считая того, что выпивал он, в течение дня, пива, лимонада и других прохладительных (напитков), его свита еще больше. Бутылку или две пива, столько же, а иногда и больше, крепкого южного вина, а после кушанья пинту или полпинты наливок, так было почти за каждым обедом. Свита за его столом пила и ела еще больше и в 11 часов утра точно так же, как в 8 вечера. Трудно сказать, когда мера была меньше. У царя был домовой священник, который также обедал за его столом, он ел и пил много. Царь любил его <…>. Царь понимал хорошо по-французски и я думаю, мог бы говорить на этом языке, если бы захотел, но для большей важности, он имел переводчика. На латыни же и на других языках он говорил очень хорошо» [4] . Это сильное приувеличение: П. говорил по-голландски (чаще всего) и по-немецки.   Герцогиня Елизавета-Шарлотта Орлеанская (Мадам) писала в ноябре 1717 г. курфюрстине Ганноверской Софии: «Признаюсь, что я с большим удовольствием слушаю его несовершенную голландскую речь, которая мне представляется разумной и, кроме того, все, что он делает и говорит, мне вполне понятно»[5]  При этом нужно иметь ввиду немецкое происхождение Мадам. Анри Лави  летом 1715 г. писал во Францию после встречи с П. на борту французского корабля, прибывшего в Кронштадт, что  П. по-французски знал только одну фразу «Попутного ветра!» («… il me dit: “Oui pour un bon vent”, c’est tout le François qu’il sçait»)[6]

[1] Боди. Петр Великий. С. 581.

[2] Мезин. Петр I в Париже. С. 202-203.

[3] Полуденский. Петр Великий в Париже. Стб. 695-696; Мезин. Петр I в Париже. С. 195.

[4] Сен-Симон. О пребывании Петра. С. 8-10; ср.: Боди. Петр Великий. С. 588.

[5] Цит. по:  Писарева. Неделя в Тропау. С. 177-178.

[6] Mézin. Les préliminaires du voyage. Р. 324-325