10/21.03.1717, вс. П. был в Гааге.

10/21.03, вс.

П. был в Гааге, встречался с великим пенсионарием Антони Хейнсиюсом*. У П. были в гостях с поздравлениями французский министр, голландские адмиралы Ян Геррит, Якоб ван Васнер и Антони Питерсон, потом П. поехал в приморскую усадьбу Схевенинген, куда ведет аллея Scheveningsezeestraat, ужинал в усадьбе Зоргфлит[1]**.

Комментарий.

* О чем шла речь у царя с правителем Нидерландов неизвестно. Но общий характер отношений очевиден. П. и его посол кн. Б.И.Куракин добивались от Голландии главного – признания Штатами законности аннексии Россией шведских владений по восточному побережью Балтийского моря в обмен на льготы голландским купцам в новых русских портах. Последнее было чрезвычайно важно для Голландии, но не настолько, чтобы нарушить режим формального нейтралитета, которого придерживалась страна в Северной войне. Суть его хорошо отразил Х.Конингсбрюгге: «…тайно продавать одной из сторон оружие и молчаливо позволять ей нанимать на службу голландцев (добавим от себя – а также строить и продавать боевые корабли для России и при этом давать крупные субсидии Стокгольму – Е.А.), однако никаких официальных политических шагов навстречу кому-либо из участников конфликта не делать». Именно в этом свете и следует оценивать позицию России в отношении Республики. Для чего проявлять особую благосклонность к голландским купцам в прибалтийских портах, если господа «Высокомочные» не могут и не хотят давать ничего взамен? Это стало причиной охлаждения отношений России и Голландии, в 1718 г. превратившихся в ледяные в связи с делом Якобом де Би. Но, в конечном счете, неотвратимость ухудшения русско-голландских отношений крылась, как справедливо писал Х.Конингсбрюгге, в неких «тектонических» причинах: «Это связано с несовместимостью принципов, на которых зиждилась политика той и другой стороны. Республика отстаивала свободу торговли, Россия – протекционизм. Для экономики, только начавшей бурно развиваться, как российская при Петре, выбор в пользу меркантилизма, защиты собственной промышленности и торговли можно считать практически неизбежным. Такой выбор проявился, в частности, в той почти маниакальной одежимости, с которой Петр отстаивал свой Петербург. То, что в Голландии и, особенно в Амстердаме, этого не понимали, нисколько не удивляет. Там рассуждали иначе. Поддержав Россию в Северной войне оружием, деньгами и специалистами, голландцы внесли фундаментальный вклад в ее победу над Швецией. Так разве русский царь не в долгу перед ними? При таких рассуждениях забывалось, что государственные интересы могли потребовать от царя совсем иной политики и что удержать растущую мощь России под контролем было бы трудно <…>. Неизбежным был также рост напряженности из-за недружественных мер, принятых российскими властями в отношении голландских купцов и шкиперов, и из-за неспособности голландцев понять острую потребность Петра в признании. Слишком уж велики были различия в менталитете обоих народов. Дело Якоба де Би стало кульминацией процесса, который развивался уже давно, хотя сыграло свою роль и иррациональное в глазах голладцев поведение русских. Лучшие дни дружбы между двумя странами отошли в прошлое»[2]. Поэтому, поездка П. в Голландию стала, в сущности, познавательной экскурсией. Но есть и более общие соображения, навеянные поездкой П. в Европу. Нужно признать, избегая идеологических штампов, что явление новой могущественной России на мировой арене не порадовало тогдашнее мировое сообщество: появился новый активный торговый конкурент, развивающий свою торговлю и промышленность, возникла буквально за 15 лет сильная, динамичная военная держава с огромной армией и усиливающимся флотом, имеющая неичерпаемые людские и материальные ресурсы. Россия, пребывавшая ранее на восточных задворках Европы, вдруг ворвалась в круг сильнейших держав и стала властно требовать свою долю участия в разделе мира, ведя резкую и порой даже агрессивную политику. Ее правитель, как многие его царственные современники и потомки, был убежден, что его соседи должны бояться военной мощи его государства. Как писал Чарльз Уитворт 27.08.1717 из Гааги в Лондон, «опасения возрастающего могущества и планов царя и несправедливые его требования к Гданьску производят здесь такое же тяжелое впечатление, как и в Амстердаме. Кажется, этот вопрос будет серьезно обсуждаться в следующей сессии Штатов, 15-го сентября. Многие полагают, что воле и притязаниям царя уже и так дано слишком много простора, что разумнее будет отзываться на них с большей стойкостью и решимостью»[3].

** Более подробно пребывание П. в Гааге изображает Я.К.Номен: 21.03 н.ст. после обеда около половины 4-го часа царь в карете приехал в Гаагу (из Зоргфлита – Е.А.), был в Бинненгоф («внутренний дворик») – дворце Штатов, что в центре Гааги, c Залом приемов. П. вышел из кареты и вошел в Коллегию советников, потом осматривал помещение здания Штатов Голландии и Вест-Фрисландии и, наконец, помещение Генеральных Штатов. Его открыли для П., хотя там шло заседание, и все приветствовали П., а некоторые депутаты заговорили с ним. Потом его проводили в Зал торжественных собраний, откуда П. вернулся в Коллегию советников по галерее. После этого П. пошел через Коллегию в Бинненгоф, где его ждала карета и стояли войска. Когда карета тронулась, ударили барабаны и взметнулись знамена[4]. Я.К.Номен также упоминает о плавании П. по пруду с изобретателем компаса, но это событие относится к 16.03.

[1] ПЖПВ. 1717 г. С. 2; ГСВ. 1. С. 612; Номен. Записки. С. 82-83; Вагеманс. Царь. С. 117-118, 120.

[2] Конингсбрюгге. История потерянной дружбы. С. 117-118, 143-144.

[3] РИО. 61. С. 435-436, 441.

[4] Номен. Записки. С. 84-86.