Около 07.02.1700, ср. П. в Москве.

П. в Москве, по сообщению шведского резидента Томаса Книпперкрона, принимал участие в похоронах А.С.Шеина, слушал надгробную речь игумена киевского Николаевского монастыря Стефана (Яворского), которая всех потрясла своим содержанием и формой[1]*.

Комментарий.

* Как писал современник, «что до витийства касается <…> имел Стефан удивительный дар и едва подобные ему в учителях российских обрестись могли. Мне довольно приходилось видеть, что он своими поучениями мог возбуждать в слушателях смех или слезы, чему многим способствовали движения тела, рук, помование очей и лица пременение, что природа ему дала»[2]. Дорого обошлась эта блестящая речь самому Стефану. Как позже, в случае с Феофаном, П. сразу же решил использовать талантливого проповедника для целей государства. Царь указал назначить его, недавно безвестного игумена, в ближайшее от Москвы митрополичье место, вероятно, с целью иметь нужного человека под рукой. Вскоре освободилось место митрополита в Рязани. Патриарх безропотно воспринял указ П. и на 16.04 было назначено в Кремле посвящение, но Стефан нарушил указ и… не явился, хотя его дважды призывал Адриан. Вообще, делалось это по воле царя с очевидным нарушением канонического порядка[3]. Тогда патриарх приказал запереть строптивца в Донском монастыре и написал о скандальной выходке киевского игумена царю. Стефан, со своей стороны, еще 01.04 подал жалобу Ф.А.Головину со слезной просьбой отпустить его обратно в Киев, так как вокруг его назначения роятся сплетни, будто он, «ляшенок», «обливанец», «купил себе рязанскую кафедру». Однако повторный указ П. от 02.04 о назначении на кафедру в Рязани покончил с сомнениями и упрямствами Стефана – его рукоположили. Чуть позже (через полтора месяца) П. с ним встречался и «обнаружил к Стефану явное благосклонное расположение»[4]. После смерти патриарха Адриана, последовавшей 15.10.1700, Стефан был объявлен местоблюстителем патриаршего престола. Он явно тяготился своей, в сущности, безвластной церковной должностью, как и ролью марионетки в руках светского владыки, и порой выступал с резкой критикой петровской политики, что, впрочем, ему сходило с рук[5]. П. явно симпатизировал интеллектуалу Стефану. Недаром Стефан писал в стихотворной элегии во славу книг: «…чрез вас я приобрел почтение Синода, любовь царя, вельмож, и града и народа»[6]. И все-таки П. так и не назначил его патриархом. Фигура Стефана непростая, в некотором смысле загадочная. С.Г.Рункевич, явный почитатель церковной ломки, произведенной П., и таких дельцов, каким был Феофан и Феодосий, по этому поводу, не без нотки уничижения в адрес Стефана, писал: «… в Стефане Петр не найдет человека, который бы смог идти рядом с ним по пути преобразований. Нерешительный, ноющий по своему тесному монастырскому углу, явно не умеющий оценить собственной пользы, в области своей карьеры струсивший сойти с проторенной тропинки на широкую дорогу и не обладающий тем практическим смыслом, который так необходим для успешности каждой реформы, робкий, может быть, слишком хрупкий, тонкий для преобразовательной работы, которая всегда требует твердых и быть может даже отчасти грубых рук, Стефан с первых же шагов в отношениях с Петром натолкнулся на неудачи. Своей культурностью, образованностью, талантом он, несомненно, с первого знакомства возбудил уважение и может быть восхищение Петра. И затем Петр ценил все эти его качества. Но с которой бы стороны он ни посмотрел на Стефана, не мог бы найти, как приспособить его к своему делу: приходилось беречь его, но оставить в стороне. В поход не берут слишком тонких и хрупких предметов, как бы драгоценны они ни были»[7]. Впрочем, со временем, у П. появились совсем нехрупкие, «с грубыми руками» Феодосий и Феофан, готовые ради карьеры, власти и богатства идти по «широкой дороге», исполнить любой приказ П., но царь, зная им цену, не решился ни одного, ни другого сделать патриархом, а пошел по пути создания церковной конторы – Синода во главе с тем же Стефаном, которого царь ценил, несмотря на порой весьма экстравагантные выходки местоблюстителя и его завуалированные, а порой открытые протесты против церковных нововведений, но все они кончались тем, что «Петр добивался своего, а Стефану приходилось лукавить, каяться и отступать»[8]. В связи с фактическим назначением выходца из Киева Стефана к «блюдению» патриаршего престола, возникает вопрос о привлечении П. представителей украинского духовенства, более образованного, чем российские церковники. В литературе принято считать, что приглашение их в Россию, еще во второй половине XVII в. преследовало просветительские цели, что, в принципе верно. Но В.М.Живов отмечает еще два аспекта: назначение выходцев из киево-могилянского мира, чуждого, русскому, «с одной стороны, делало неопасным для Петра их возможное противодействие реформам, а с другой стороны – вносило культурное и этническое противостояние в церковную жизнь (нечто подобное было ранее между Иоакимом и Симеоном Полоцким – Е.А.) и, тем самым, создавало дополнительные возможности контроля над духовенством. Из двух целей – распространения просвещения и утверждения царского единовластия – последняя была явно более значимой»[9].

[1] Бушкович. Петр Великий. С. 224.

[2] Цит. по: Терновский. Очерки. С. 306.

[3] Живов. Церковная реформа. С. 369.

[4] Рункевич. Архиереи. С. 141-142; см. также Письма и донесения иезуитов. С. 81.

[5] Живов. Неизвестное сочинение. С. 241-326

[6] Рункевич. Архиереи. С. 185.

[7] Рункевич. Архиереи. С. 150-151.

[8] Живов. Из церковной истории. С. 130.

[9] Живов. Церковная реформа. С. 369.