30.05.1715, пн., День рождения П. П. в Петергофе.

П. и Екатерина ночевали в Петергофе у царевен, во флоте подняли вице-адмиральский флаг[1]. Х.В.Вебер писал, что их угощали в Петергофе «обедом на обычный манер с таким изобилием токайского вина, что, встав из-за стола, мы едва могли держаться на ногах. Сие не помешало царице поднести каждому еще по стакану водки, каковую принуждены мы были также испить и после сего, лишившись употребления рассудка, предались сну прямо на земле, кто в саду, а кто в ближнем лесу. В четыре часа пополудни нас разбудили и препроводили во дворец, где царь раздал всем по топору и велел следовать за ним в молодой лесок. Там он отметил аллею в сто шагов, каковую надобно было прорубить вдоль моря. Он первый начал работать и, хотя мы еще не вполне восстановили здравые свои чувствования и были непривычны к столь тяжкому труду, но принялись рубить деревья с таким усердием, что к семи часам завершили все дело. Царь благодарил нас за труды, а вечером нам подавали обычное угощение с напитками, каковые без дальнейших церемоний отправили всех в царство Морфея. Но мы не проспали и часа, как в полночь пришел один из царских фаворитов и препроводил всех к князю [А.М.]Черкасскому, который лежал на постели вместе со своей супругой. Нам пришлось оставаться возле них до четырех часов утра, распивая вино и водку. В восемь часов пришли звать к завтраку во дворце, где вместо кофе или чая нас опять потчевали большими стаканами водки, после чего отправили на свежий воздух, где уже ждал крестьянин с восьмью мизерабельными клячами без седел и стремян. Каждый забрался на предназначенное ему животное, и мы торжественно продефилировали перед Их царским величеством, стоявшими у окна. После часовой прогулки по лесу, освежившись очередными стаканами водки, мы совершили еще и четвертый дебош за обедом. Дабы воспользоваться поднявшимся благоприятным ветром нас посадили в царский трешкот. Царица и придворные дамы пошли в каюту, а царь остался с нами и утверждал, что, несмотря на сделавшийся противным сильный ветер, не пройдет и четырех часов, как мы будем в Кроншлоте. Через два часа нашего плавания разразилась ужасная буря. Царь перестал шутить и встал у руля, выказывая среди сей опасности поразительную телесную силу и присутствие духа, соединявшиеся с незаурядным умением управлять судном. Каюта была полна воды и царицу поставили на скамейку. В сей крайности она выказывала немалую твердость, несмотря на очевидную угрозу погибели, заставлявшую всех обратить свои взоры к небесам и приготовиться к самому худшему. Единственное утешение заключалось в том, что погибнем мы в наилучшем обществе. Несколько офицеров и слуг царской свиты были смыты за борт, но выплыли на берег. Наконец, после семичасовой болтанки буря забросила наше крепкое судно с добрыми матросами в порт Кроншлота. Царь простился с нами, сказав: «Господа, наша забава зашла, кажется, дальше, чем хотелось бы». На следующее утро он заболел горячкой. Мы же промокли до последней нитки, оставаясь несколько часов по пояс в воде, но думали только о том, чтоб ступить на твердую землю»[2].   

Письма и бумаги П.:1. Персидскому шаху Хуссейну I грамота о посылке в Персию посольства А.П.Волынского[3]*; 2. Герцогу Бланкенбургскому Людвигу-Рудольфу грамота по поводу его участия в Имперском собрании в ответ на грамоту герцога от 03.05, в которой тот хвалился тем, что его племянник, английский король Георг I, уступил ему, как князь Грубен-Гагенский, свой голос в Имперском собрании[4]; 3. Дополнения в «Сигнал имяреку»[5]; 4. Указ о пожаловании во дьяки Б.П.Степанова[6].

Разные письма и бумаги: Виллем Гент - П. из Ревеля о приходе шведского флота, о перестрелке с береговыми орудиями и о состоянии противника[7].

 Комментарий. 

* Подр. см.: Бушев П.П. Посольство Артемия Волынского в Иран.

[1]ПЖПВ. 1715 г. С. 56.

[2]Вебер. Преображенная Россия. С. 73-74

[3]Голиков. ДПВ. 6. С. 312; КПБ. 78. Л. 359.

[4]Бантыш-Каменский. Обзор. 2. С. 40; КПБ. 78. Л. 360.

[5]Голиков. ДПВ. 6. С. 312; КПБ. 78. Л. 358.

[6]ДПС. 5-1. С. 508.

[7]МИРФ. 1. С. 630.