Я знаю Нобелевских лауреатов, которые отказались от участия

Профессор ГУ-ВШЭ Даниил Александров рассказал о том, зачем государству финансировать общественные науки и у кого есть шанс эти деньги получить

Общественные науки, как правило, мало интересовали российское государство, и оно редко выступало заказчиком социальных исследований: мало ли что узнаешь о себе. А сегодня, когда речь идет о новых вливаниях в науку, об общественных науках вообще мало что слышно. Впрочем, и сами исследователи не спешат лишний раз напоминать о себе. Недавно были названы первые 40 победителей грантовой программы от Минобрнауки (министерство выделяет университетам до 150 млн руб. при условии, что те создадут конкурентоспособную лабораторию, которую возглавит ученый с мировым именем). И только один из победителей представляет общественные науки. 

Соавтор заявки – профессор «Высшей школы экономики» и «Европейского университета» в Санкт-Петербурге Даниил Александров – рассказал Slon.ru, как питерскому отделению «Вышки» удалось получить 140 млн рублей на создание новой лаборатории, почему международные ученые отказывались участвовать в грантовой программе министерства и что тормозит развитие общественных наук в России. 

– Чем будет заниматься новая лаборатория? Какие задачи стоят? 

– Лаборатория будет заниматься сравнительными социальными исследованиями. Моя любимая фраза, которая много где звучала, и, кажется, есть в пресс-релизе: разговаривать о том, что Россия отличается от всех стран в мире, любят все, а считать что-то в этом отношении умеют немногие, и Инглхарт (руководитель лаборатории, американский социолог Рональд Инглхарт – Slon.ru) именно это умеет. Наша задача построить с его помощью сетевой проект сравнительных исследований, которые помогли бы правильно понять не только место России в мире, но и устройство России в целом. Ведь Россия очень большая и разнообразная. 

– То есть, исследования будут продолжать теорию модернизации Инглхарта? 

– Да, но не только. Во-первых, у нас есть свои разные идеи по проблемам этничности, миграции, национализма, религии, которые связаны не только с теорией модернизации Инглхарта. Например, работа моего коллеги Эдуарда Понарина посвящена взаимодействию этничности, гражданского национализма и религиозных движений в мусульманских регионах и странах, включая Турцию. У нас много регионов с исламской культурой, и надо понять, что там происходит на фоне общего процесса модернизации, который описывает Инглхарт. Нам интересно понять, что происходит на пространстве Евразии, и какое место разные регионы России в этом процессе занимают. Кроме того, лаборатория станет инкубатором новых научных направлений в сравнительных исследованиях для России. Мы ведем работу с коллегами из разных стран, и у нас складываются сравнительные проекты, которые касаются проблем миграции и образования, и пересечения проблем миграции и образования – это изучение детей-мигрантов в школах. 

– Будет ли лаборатория взаимодействовать с другими институтами, в частности с «Европейским университетом»? 

– Да, безусловно. Лаборатория будет взаимодействовать с разными вузами. Надо сказать, что Эдуард Понарин давно преподает и будет преподавать в «Европейском университете», у него там есть аспиранты. И у меня там есть аспиранты. Мы сотрудничаем давно и очень успешно. Важно сказать, что в лаборатории заложена идея создания сети ассоциированных сотрудников. Мы приглашаем к сотрудничеству людей, которые будут работать в любых учреждениях, но смогут участвовать во всех наших мероприятиях. Мы хотим, чтобы среди них были люди как среднего научного звена – молодые ученые, но уже со степенями, так и аспиранты и даже студенты магистратуры. Они будут приезжать к нам на семинары, на летние школы, они – при успешном участии в проектах – будут ездить на международные встречи. Лаборатория будет таким «хабом» взаимодействия между международными исследователями и всеми желающими в этом проекте участвовать. Вся лаборатория будет работать как сетевая организация.

– В числе победителей только один представляет общественные науки. Это знак, что сейчас просто нет сильных школ в сфере общественных наук? 

– Дело в том, что обществоведам очень трудно конкурировать с физиками или биотехнологами по уровню международной известности, цитируемости, индексу Хирша и тому подобное. При этом было требование [к руководителю лаборатории] проводить 4 месяца в России – это правильно, но жестко. Я знаю несколько выдающихся ученых, в том числе Нобелевских лауреатов, которые отказались, когда появилось это требование. Они сказали: два месяца мы готовы проводить в России, а четыре месяца – это означает, что надо взять отпуск в своем университете на один семестр, и мы не будем это делать. 

Инглхарт, с одной стороны, очень крупный ученый во всех отношениях, в том числе и в плане цитируемости. С другой стороны, он много лет является организатором международных проектов. Для него организация международных проектов – это его жизнь, поэтому он оказался готов пожертвовать семестром в своем университете и приехать сюда при условии, что здесь будет создан международный исследовательский центр, куда будут ездить другие люди. Это особое стечение обстоятельств. 

Я уверен, что теперь, когда люди поверят в реальность этого конкурса, то найдутся еще такие же исследователи высокого уровня, которые будут согласны приехать в Россию. Это же сетевые отношения – один идет за другим, кто-то кого-то подтягивает. 

Очень важно, что мой коллега Эдуард Понарин в 1996 году получил степень PhD в Мичиганском университете и знает Инглхарта более 15 лет. Так получилось, что Инглхарт зимой написал Эдуарду письмо с вопросом, не готов ли он и его коллеги сотрудничать с ним в проведении следующей волны его исследования, и за этим все потянулось. Но это не случайность, это закономерность: если есть точка кристаллизации, то получается кристалл. 

В ведущих технических вузах страны есть люди, которые 15 лет отработали в Европе и сами вернулись, потому что решили, что здесь есть возможность международных и российских заказов. В общественных науках это еще не очень развито, но мне кажется, что, как говорилось, «процесс пошел». 

– Отсутствие частицы «нано» не мешает развитию социальных наук? Отовсюду только и слышишь о важности технических наук. 

– У нас в стране экономические исследования на общем фоне финансирования науки очень неплохо профинансированы. К ним большое внимание. Прикладные исследования очень важны: экономические, социологические, маркетинговые… Проблема может быть в том, что ряд сегментов этого рынка (особенно региональных) захвачен монополистами, которые не заинтересованы в приглашении иностранных ученых. 

– Боятся свое место потерять? 

– Конечно. У нас в среднем не очень высокий уровень методический, с точки зрения статистики, к примеру. Но есть изменения – например, в Казани есть обладатели степени PhD, которые там работают успешно. Помимо России – я знаю, что в Астану возвращаются ученые из-за рубежа, им там нравится, создают все условия и хорошо платят. 

– А если говорить о России? 

– РЭШ, ЕУ и «Вышка» специально работают, чтобы приглашать людей с международными степенями и опытом, возвращать коллег из-за рубежа, и при этом отправлять студентов учиться в мировые центры. Так же работает «Смольный институт» СПбГУ. 

– Чего сейчас не хватает для развития общественных наук? 

– По специальностям у нас все есть, но нам решительно нужно более высокое качество как методическое, так и теоретическое. У нас и экономисты плохо владеют эконометрикой, и социологи слабо владеют серьезной статистикой. У нас нехватка сильной эмпирики, которая была бы теоретически продумана, и нехватка серьезных эмпирических данных. Например, в Германии есть огромная социоэкономическая панель, по которой люди строят исследования. А у нас на всю страну одна панель, всем известная RLMS, которая прекрасна, но при нашей огромной стране раза в три меньше, чем немецкая панель. Вот, собственно, и все. Все направления есть, просто нужен более высокий уровень и больше серьезной работы. 

– Какая социальная наука сегодня нужна нашему государству? 

– Это все и нужно государству, с моей точки зрения. На самом деле, разные сегменты государственной машины заинтересованы в понимании того, что происходит: сколько у нас возможных призывников, что делают милиционеры вне службы, как устроены вузы, где и какая рабочая сила есть. Все эти исследования очень востребованы. Все люди, которые могут сделать сильные исследования международного качества, абсолютно востребованы, как Владимир Гимпельсон и Ростислав Капелюшиников – специалисты по рынку труда. Но они страдают от нехватки данных. Скажем, во многих странах очень хорошие переписи населения, и какая-то доля данных в анонимном виде представляют всем заинтересованным исследователям в обработку. Это огромные массивы данных. У нас перепись почти секретна, и мне кажется, что она просто плохого качества. Нечего рассекречивать. 

– Вроде Росстат обещал раскрыть часть данных переписи этого года для исследователей. 

– Вот когда раскроют, будет хорошо. 

– Сейчас есть предпосылки для появления новых панелей, чтобы не было таких ограничителей? 

– У нас есть опыт, есть специалисты, которые это умеют делать. Мне кажется, что экономический кризис всех немного подкосил. Все стали очень сильно считать деньги: и государство, и бизнес. Но поскольку есть востребованность, есть компетенции и есть желание правительства финансировать серьезные проекты, то я думаю, что уже скоро получится создать эти панели. Мы все понимаем нужду в новых данных. Скажем, коллеги из РЭШ не один раз говорили о необходимости больших панельных исследований и на «Слоне» об этом писали. 

– Центр создается в «Вышке»; это косвенно говорит о том, что такие независимые центры, как ЕУ и РЭШ, уже имеют мало шансов повториться? 

– Вероятность создания новых вузов сейчас меньше, но это связано совсем не с раздачей грантов «Высшей школе экономики», а с тем, что эпоха свободного создания организаций, когда каждый брал себе свободы, сколько хочется, вообще закончилась. Люди, особенно ученые, склонны присоединяться к существующим организациям, а не инвестировать усилия в строительство нового. Когда в России в 90-е годы вообще не было игроков международного класса, стремление инвестировать в создание новых площадок было понятно. Возникли ЕУ, РЭШ, «Шанинка». На той же волне возникла ГУ-ВШЭ. 

И после того, как они возникли, следующим волнам энтузиастов науки уже проще создавать свои центры на базе сформировавшихся площадок. Если есть хороший университет, где работают сильные люди, то зачем создавать свой? Это естественная логика выбора. Интереснее делать что-то вместе, чем тратить время на административную деятельность. В Петербурге ученые примкнут к «Европейскому университету», в Москве – к РЭШ. Или к одному из сильных государственных вузов. Сильные ученые редко хотят заниматься организацией больших учреждений с нулевого цикла: они хотят преподавать сильным студентам в компании сильных коллег и заниматься своей наукой. 

Екатерина Чекмарева