• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Что не так с петербургскими музеями Набокова

Что не так с петербургскими музеями Набокова

Фото и коллаж Ирины Капитоновой

10 апреля исполнится 122 года со дня рождения Владимира Набокова, первые 18 лет жизни будущий писатель провел в Петербурге. Казалось бы, от фигуры такого масштаба в городе должны были остаться «места силы», к которым бы со всего света стекались ценители творчества гения. Музей в доме Набоковых на Большой Морской и усадьбу в Рождествене хочется вписать в тот же ряд, что и музей Ахматовой в Фонтанном доме, музей-квартиру Достоевского или усадьбы в Пушкинских горах. Но… не получается.

Накануне дня рождения писателя наши корреспонденты отправились по набоковским местам, Ирина Капитонова зашла в дом на Большой Морской, а Татьяна Кочнева посетила усадьбу в Рождествене. Там мы надеялись узнать, осталось ли в Петербурге и пригородах хоть что-то настоящее, способное показать нам сегодняшним, каким было детство Владимира Набокова? Возможно ли это вообще? Чего мы на самом деле ожидаем, отправляясь в музеи-квартиры и усадьбы известных людей?

Ул. Большая Морская, 47 — здесь родился и вырос Владимир Набоков
Фото Ирины Капитоновой

Бабочки в ларце

Об открытии музея я знала давно, еще до переезда в Петербург в разные визиты планировала дойти до дома на Большой Морской, однако так и не собралась. Смущали неоднозначные отзывы знакомых: кто-то говорил, что смотреть там нечего, кто-то, что надо обязательно идти, ведь все равно в Петербурге нет ничего подобного, что касалось бы Набокова.

У памятной таблички ярким пятном — букетик нарциссов, уже заметно подсохший. Входная дверь затянута пленкой, откроешь — и сразу наскочишь на леса, провода, облака строительной пыли. Над почти завершенной парадной весело играет бликами витраж, впрочем, сейчас его не рассмотреть.

Памятная табличка располагается прямо под окнами музея
Фото Ирины Капитоновой

Сам музей занимает несколько комнат справа от входа, только на первом этаже. После пыльной и шумной парадной внутрь проваливаешься, словно в деревянный ларец: наборный потолок, резные панели на стенах. Контраст такой резкий, что ощущается телом — от гулкого шага по полу парадной к робким шажкам по скрипучим паркетным полоскам.

Разобравшись с маской, бесконтактным термометром и билетом, прохожу дальше. Любезная дама на входе немного рассказывает о доме и предлагает присоединиться к экскурсии, которая началась минут за пять до моего прихода, но я отказываюсь — предпочитаю самостоятельные поиски.

Интерьер музея напоминает резной деревянный ларец
Фото Ирины Капитоновой

Комнат с историческими интерьерами всего три: библиотека, столовая и зеленая гостиная, значительная часть которой закрыта на реставрацию. Среди них резко выделяется комитетская — маленькая, гулкая, выбеленная. Здесь когда-то проходили собрания кадетов (отец Набокова был одним из лидеров партии), однако теперь в комнате ничего не напоминает об этом.

Сейчас в комитетской размещаются временные выставки, сегодня — сложнотехнические фотографии на тему бабочек, с двойной экспозицией и прочими пленочными фокусами. Глядя на них понимаю, что давным-давно не видела фотографий, отпечатанных старым добрым способом, в кюветах с химикатами. После полумрака музейных залов фото в рамках на белых стенах кажутся чем-то неприлично подлинным, телесным, практически обнаженным, в отличие от напечатанных цифрой снимков из постоянной экспозиции. Кажется, что теперь стало удобнее: можно отсканировать оригинал и сделать снимок четче, крупнее, проще для восприятия… и, тем самым, еще сильнее отдалить изображение от момента, на нем схваченного.

Временная выставка в комитетской комнате
Фото Ирины Капитоновой

Но ухожу из комитетской, подальше от яркого света, обнажающего иллюзорное, назад, к тёмным, медово-тёплым деревянным пространствам, в которых легче дать волю воображению, а иначе зачем я здесь?

Вот я в столовой, часто ли Набоков спускался сюда? Путь к комнатам, где он действительно жил, закрыт, да и вряд ли в них осталось хоть что-то. За сотню прошедших лет столько людей побывало здесь, перекрывая своей повседневностью ту, до которой так хочется сейчас дотянуться. Но слишком уж далека. Пара тарелок, корпус звонка, столик для рукоделия — вот редкие настоящие свидетели, увы, не способные открыть путь к «Другим берегам».

Редкие подлинные предметы из обстановки дома Набоковых
Фото Ирины Капитоновой

Что ж, оставим детство. Покинув дом на Большой Морской, Набоков ещё 60 лет кочевал по Европе и Америке. В Россию он так и не вернулся, но… вернулись его вещи. Так, в столовой, где когда-то за обедом собиралась семья Набоковых, теперь лежат артефакты совсем другой жизни — несколько бабочек из коллекции, собранной писателем в США, сачок, поле для скраббла. И книги, десятки книг, самых разных: фотокопии «Лолиты», первое издание «Дара», англоязычные издания романов, лекций, переводов и даже шахматных задач. Но все они — под стеклом, не раскрыть, не почувствовать пальцами вдавленность напечатанных букв. Может быть, их не откроют десятилетиями, так книга за стеклом превратится в знак книги, который можно узнать, но нельзя прочитать…

Ухожу довольно скоро. Как бы ни была красива бабочка под стеклом, сушёный экспонат не передаст прикосновения цепких лапок, аромата цветочной пыльцы, шелеста лёгких крыльев. Так и артефакты из жизни писателя, сколь бы подлинными или правдоподобными они ни были, не смогут заменить знакомства с ним, лишь иллюзию близости, сильную ровно настолько, насколько её способно создать ваше воображение.

Рождественская усадьба в апреле выглядит тоскливо
Фото Татьяны Кочневой

Воскресить время

Усадьбу в Рождествене Владимир Набоков получил в наследство в 1916 году, а в 1917 уже покинул Петербург навсегда. Будущий писатель всего год был её хозяином, затем была революция, была война, было время — больше ста лет, за которые, конечно, мало что могло бы уцелеть, даже если бы было чему. 

В первый раз я приезжала сюда в 2016 году — пять лет назад. Не могу точно вспомнить, чего я ждала тогда от этой поездки: надеялась ли увидеть какие-то предметы, принадлежавшие писателю, посмотреть на его кабинет, столовую, спальню или увидеть тот же самый вид из окна. Наверное, нет. Если вы отправитесь туда только за этим — вас, по всей видимости, будет ждать разочарование: усадьба в Рождествене — это скорее краеведческий музей, чем мемориальный. Там собраны предметы интерьера и быта дворянских усадеб XIX века: мебель, одежда, посуда — всё это атмосферно и необычно, но присутствия автора — если понимать это как наличие подлинных вещей, принадлежавших ему, — там не найти. Но если вам важно побывать в месте, где когда-то бывал и сам Набоков, побродить по аллеям старого парка, к которому он часто в мыслях возвращался в эмиграции, увидеть давно ушедший мир усадебной культуры — отправляйтесь в ближайшие выходные.

Только не забудьте согласовать время прибытия электрички в Сиверскую и отправления автобуса в Рождествено, чтобы не наслаждаться достопримечательностями станции на протяжении двух часов, как это приключилось со мной в прошлый раз.

Прошло 5 лет, я приехала в Рождествено вновь. Сравниваю солнечные, жизнерадостные летние фотографии, с новыми, апрельскими, и становится тоскливо

С июня усадьба закроется на реставрацию
Фото Татьяны Кочневой

Усадебный дом сильно постарел, краска облупилась, а с солнечной стороны выгорела до серого старого дерева. Сиротливо выглядит дом, и это сиротство — его судьба. Он столько раз терял хозяев! После отъезда Набоковых из России в нём размещалось общежитие ветеринарного техникума, потом школа. В 1995 году он сильно пострадал от пожара и чудом добрался до нас сегодня. Небольшая экспозиция выросла из краеведческого музея и пополнялась усилиями местных жителей, здесь о писателе вам напомнят разве что несколько фотографий, небольшая коллекция бабочек и неизменные книги Набокова под стеклом.

Смотрительницы делятся заботами дома: отопление в музее по-прежнему печное, но так как некоторые печи неисправны и топить их нельзя, то зимой в каких-то комнатах температура опускается до двух градусов тепла. Проводка старая, поэтому обогревателем тоже не спасёшься. Летом музей должны закрыть на реставрацию, продлится она не меньше трёх лет — и за красноречивым молчанием после этого сообщения я думаю сразу о том, где же будут работать сотрудники всё это время, не потеряет ли дом своих очередных пусть не хозяев, но заботливых хранителей.

«Шашечница мраморного пола в прохладной и звучной зале»
Фото Татьяны Кочневой

Мемориальный музей — это особое место. Традиция обязывает его всю свою жизнь подчинить созданию атмосферы «живого присутствия автора» — за этим столом он работал, вот этим пером писал, а вот его трость, взгляните, а вот калоши и шляпа. За счёт всех этих материальных вещиц мемориальный музей пытается воскресить время и воскресить самого писателя.

Но этого не достаточно для того, чтобы в музей хотелось возвращаться ещё и ещё. Нужно что-то большее, но что? Мне кажется, это наша внутренняя способность переселить писателя и его героев в пространство музея — изменившееся, но всё же крепко связанное с судьбой автора. «Это был очаровательный, необыкновенный дом… я без труда восстанавливаю и общее ощущение, и подробности его в памяти: шашечницу мраморного пола в прохладной и звучной зале, небесный сверху свет, белые галерейки, саркофаг в одном углу гостиной, орган в другом, яркий запах тепличных цветов повсюду, лиловые занавески в кабинете…» — так вспоминает об усадьбе Набоков в «Других берегах». Здесь он испытал первую любовь: «счастливейшие часы моей счастливейшей юности», — как писал он об этом времени, и здесь провел частички своего детства, гипертрофированной тоской по которому он называл свою тоску по родине.

Пишущая машинка из коллекции усадьбы в Рождествене
Фото Татьяны Кочневой

Да, сейчас комнаты наполнены чужой жизнью, чужим прошлым, мало связанным с именем Набокова. И всё же атмосфера здесь особенная, сам дом — как будто герой русской литературы, к которой так часто возвращался писатель в своём творчестве. Скоро усадьба будет отреставрирована, какой она станет? Меньше всего мне хотелось бы увидеть в ней какую-то искусственную театрализацию и декоративность — вроде ряженой Арины Родионовны в Пушгорах в старое доброе время или чернильниц со столовыми приборами. Этот переродившийся фетишизм с личными вещами нужен, мне кажется, только тогда, когда нет фантазии. И надо обладать большой силой наивности, чтобы ждать долговечности от хрупких материальных свидетелей человеческой жизни — они всё равно рано или поздно исчезнут, и что же останется нам? Останется наша собственная способность к переживанию и со-переживанию судьбе писателя, в жизни которого это место было значимым.

Куда же без музейного кота
Фото Татьяны Кочневой

* * *

Вот они — «места силы», хранящие память о Набокове в Петербурге: его дом на Большой Морской и усадьба в Рождествене. Немногое из того, что хранится в них, принадлежало самому писателю, но в этом ли настоящая «сила»? Может быть, она в нашем воображении, которое так ценил Набоков? «Раз художник использовал воображение при создании книги, то и ее читатель должен пустить в ход своё — так будет и правильно, и честно», — писал он. Вооружитесь впечатлениями от произведений писателя и отправляйтесь в его музеи — тогда, быть может, вам повезёт, и в одной из комнат вы услышите «голос жены, уговаривающий тишину выпить какао» — тот самый голос, который слышал отец маленького Лужина в одном из самых «русских» романов Набокова.

Материал подготовили Ирина Капитонова и Татьяна Кочнева.