Публикации

Методологическая статья посвящена пересмотру задач современной социологии искусства: от мнимой автономии и стремлении рассмотреть в индивидуальных событиях художественной жизни большие социальные структуры и паттерны к переинтерпретации устоявшихся категорий институционального оформления искусства, позволяющей показать уникальность локальных сцен и противоречия больших теорий в формате постколониальной критики. 

Исследование посвящено вопросам становления и развития новых педагогических программ в 1970–1980-е гг. в одной из ведущих архитектурных школ второй половины XX в. — лон- донской Архитектурной ассоциации. Зодчие, получившие в это время образование в Ассоциации, являются крупнейшими теоретиками и практиками современной архитектуры. Здесь учились Рем Колхас, Ричард Роджерс, Заха Хадид, Дэвид Чипперфилд, Стивен Холл. В разработке учебных курсов в разное время принимали участие Питер Смитсон, Седрик Прайс, Даниель Либескинд, Леон Крир, Бернар Чуми, Николас Гримшоу.

В статье анализируется деятельность в Архитектурной ассоциации Питера Кука — одного из лиде- ров движения «Аркигрэм». Рассматриваются аспекты, которым уделяли внимание Кук и его коллеги в работе над градостроительными проектами, в том числе бумажные утопии, тема номадического города, перепрограммироваие городской среды, актуализация средневековых моделей городского развития. В основе исследования — материалы архивов лондонской Архитектурной ассоциации.

В главе анализируются паттерны культурного потребления среди юношей и девушек, включенных в (суб)культурные активности. Авторы объединили две исследовательские парадигмы - изучение культурного потребления (П. Бурдье, Р. Петерсон и Р. Керн) и постсубкультурные молодежные исследования.

Книга посвящена ленинградскому архитектору Николаю Александровичу Митуричу (1891– 1973), чье творчество до сих пор оставалось практически неизученным в отечественной историографии. Однако его долгая и невероятно насыщенная творческая карьера будет открытием для всех, кто интересуется отечественным искусством первой половины ХХ века. Митурич оказался участником важнейших событий истории ленинградской архитектурной школы в период первых послереволюционных десятилетий. Его наследие разнообразно: от парковых киосков и спортивных павильонов до Дворцов культуры и театральных зданий. В издании собраны уникальные материалы личного архива архитектора. Впервые публикуется более 100 документов: фотографии, архитектурные проекты, эскизы мебели, театральная сценография, а также дневник и рисунки, созданные в ходе поездки на фронт во время Первой мировой войны.

Данная статья предлагает социологический взгляд на российские опыты художественной самоорганизации 2000–2010-х годов. Продолжая традицию культур-социологии, коллективные опыты художественного творчества рассмотрены как альтернативные организации в широком понимании этого слова. Такой взгляд поможет не только более системно исследовать условия работы в российском сегменте современного искусства и их динамику на протяжении 20 лет, но и представить уроки деятельности самоорганизаций в более обобщенном виде, который мог бы заинтересовать не только историков российского современного искусства, но и социологов, исследователей труда и организаций, экономистов, а также самих художников, активистов и кураторов, вовлеченных в деятельность самоорганизаций.

Данная статья рассматривает критические исследования творческого труда (critical creative labour studies, CCLS) в качестве теоретической традиции. Статья состоит из трех основных разделов. В первом разделе дан экскурс в более ранние, чем CCLS, исследования по социологии искусства, сформировавшие специфическую индустриальную логику взгляда на культуру и ее производителей (Р. Петерсон, Г. Беккер, Н.Эник, П. Бурдье). Во втором разделе представлены основные положения критических исследований творческого труда, рассмотрен контекст их появления этого направления(А. Макробби, Д. Хезмондалш, Р. Гилл, М. Бэнкс и др). Наконец, в третьем разделе рассмотрен вопрос о применимости этой исследовательской парадигмы к российскому контексту, даны методологические рекомендации для проведения подобных исследований.

Статья посвящена малоизученному в отечественной и британской историографии вопросу контактов между советскими и британскими архитекторами в период 1920–1930-х годов. Проблема рассмотрена одновременно в двух ракурсах. С одной стороны, анализируются политические и социально-экономические обстоятельства организации подобных командировок в Англии, профессиональные цели и задачи визитов, а также проблема рецепции и интерпретации английскими специалистами советской архитектурной и градостроительной практики. Второй аспект, которому уделено внимание, — особенности программы показа советской архитектуры, которая была организована принимающей стороной. С тех пор как в начале 1930-х годов состоялся ряд визитов иностранных архитекторов с ознакомительными поездками в СССР, характер взаимного интереса к творческому опыту советских и английских коллег в течение десятилетий не

раз менялся. Главной задачей исследования была попытка в первом приближении рассмотреть начальный этап этих взаимоотношений (конец 1920-х — 1930-е годы) и наиболее важные формы коммуникации между английскими и советскими зодчими. Анализ материалов позволяет прийти к выводу, что более консервативная среда, представителями которой были приезжавшие в СССР английские архитекторы, давала серьезную почву для скепсиса и мешала советской стороне произвести то впечатление, на которое она рассчитывала. Прокоммунистически настроенные Бертольд Любеткин и Эрно Голдфингер, представители Современного движения в Англии и сами недавние эмигранты, в те годы не решились на поездку в Россию. Однако, даже несмотря на это обстоятельство, интерес к эксперименту советских архитекторов и нового государства в целом был велик. Приводится анализ путешествий, организованных благодаря работе Общества культурных связей между Британским Содружеством и СССР, ВОКСа, «Интуриста», советских торговых представительств. Использованы материалы русских и британских архивов, в том числе ранее непубликовавшиеся записи Бертольда Любеткина и Эрно Голдфингера.

В начале XIX в. в русской литературе появляются тексты с жанровыми рефлексивами «легенда» и «предание», входящими в состав заголовочного комплекса. Сформированность канона жанров к концу века позволяет предположить, что данные рефлексивы являются сигналом зарождения жанра. В статье сопоставляются художественные тексты, обозначенные В.Ф. Одоевским, Н.А. Полевым, Н.В. Кукольником как легенды и предания. Цель исследования – определить, есть ли принципиальные различия в жанровых стратегиях, выбираемых авторами при создании легенд и преданий. Принимаются во внимание модальность повествования, повествовательные инстанции, хронотоп, сюжет. В творчестве Одоевского легенды выполняют роль интекста, в то время как предания являются законченными произведениями. Это противопоставляет два жанра с точки зрения модальности: легенда представлена как менее достоверное повествование, предание – как истинное. Выбор повествователя, в легенде персонифицированного, а в предании всезнающего, усиливает эффект. Хротоноп легенды историчен и близок читателю: легенда представляет мифопоэтическую трактовку исторических событий. Хронотоп предания экзотичен и условен, а сам текст является стилизацией под миф. Полевой выстраивает легенды и предание вокруг исторических событий, но цели его различны. В легендах конструируются некоторые эпизоды из русской и византийской истории, информация о которых почерпнута из письменных источников и дополнена авторским вымыслом. Полевой стремится осмыслить историю и проследить ее логику. Легенды лишены драматизма, так как содержание и развязка их известны из претекстов. Цель предания – развлечь читателя, рассказав авантюрную историю, основанную на устных рассказах. Это подчеркивается личностным отношением к пространству и времени рассказа, и взглядом в прошлое из настоящего. Легенды и предание Кукольника также принадлежат к исторической прозе. Легенды основаны на действительных источниках и доносят до читателя какой-то забытый или утраченный текст. Предание предлагает читателю альтернативную версию истории, не совпадающую с официальными документами. В отличие от легенды, которая, несмотря на элемент мистики, преподносится как истина, предание не претендует на достоверность, так как автор не приводит никаких свидетельств и не опирается ни на какие источники. Одоевский, Полевой и Кукольник по-разному трактуют понятия «легенда» и «предание». Тем не менее очевидно, что в творчестве каждого из них тексты, названные легендами и преданиями, демонстрируют использование различных жанровых стратегий.

Статья впервые рассматривает повесть И. Тургенева «Клара Милич» в качестве претекста новеллы А. Франса «Лесли Вуд». Опора Франса на тургеневский текст реализуется на трех уровнях: сюжета (мотивы непорочного брака, физической любви героя и его умершей возлюбленной, смерти героя), системы персонажей и речевого оформления (прямые цитаты из речи тургеневских героев). Обнаруженные текстуальные совпадения доказывают, что Франс сознательно ориентировался на текст Тургенева. Столь обширные заимствования позволяют рассматривать «Лесли Вуда» как своеобразную художественную трактовку «Клары Милич». При этом представляется, что Франс воспринял повесть Тургенева несколько иначе, чем критика конца XIX в. Его не привлекали ни культурно-исторический контекст, ни психоаналитический аспект повести. Франс сосредоточивается на теме мистической любви, взаимоотношений мужского и женского, причем акценты в его трактовке расставлены иначе, чем в претексте. В то время как «Клара Милич» выводит на первый план главную героиню, в «Лесли Вуде» сюжет движется поступками и душевными движениями мужчины. Главная героиня Тургенева является яркой, в чем-то демонической личностью, героиня же Франса, напротив, лишена своей воли и следует за супругом. При этом Франс акцентирует не столько гибельность загробной любви, сколько роль этого чувства в становлении, развитии души. Попадая в цикл «Перламутровый ларец», другие рассказы которого также затрагивают тему любви и смерти, непорочного брака, тургеневский сюжет становится еще одной точкой зрения в сложной повествовательной системе цикла. В то же время прочтение «Лесли Вуда» в контексте «Клары Милич» ослабляет иронию, свойственную другим произведениям цикла, придает персонажам драматизм и трагизм.

В статье анализируются произведения, названные В.Ф. Одоевским преданиями, легендами и сказаниями. Цель исследования – определить, строятся ли обозначенные таким образом тексты по схожим или различным принципам. Проведенный анализ говорит о том, что предание – самостоятельный жанр в раннем творчестве Одоевского, сообщающий древнюю восточную истину и построенный как двуплановая аллегория. Легенда и сказание отличаются от предания, но граница между ними менее очевидна. Главное отличие от предания заключается в повышении роли читателя.

The world ‘legend’ enters the Russian language in the 19th century, and by the early 20th century the corresponding notion plays an important part in Russian culture. The paper analyses the notion of legend within Russian symbolism with a view to defining its meaning and the milestones in its semantics development. It is argued that symbolists construe legend, unlike the previous age, as a universal, eternal truth bestowed upon a poet, who embodies it into words and communicates to the world.

Раздел очерчивает концептуальную рамку проекта и представляет его результаты, полученные в ходе полевых экспедиций в Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Норильске, Перми, Томске, Тюмени, Челябинске.